Мэри все думала об одном и том же. Ее мучил вопрос: все ли она видела? Что ей, в сущности, было ясно? Что между побережьем и Девоном велась прибыльная контрабанда, а ее дядя, возможно, был руководителем этого бизнеса. Но было ли это все, или оставалось что-то еще, чего она не знала? Она вспомнила ужас в глазах тетушки и ее лихорадочный шепот в тот вечер:
— В «Ямайке» случается такое, Мэри, чего я даже не могу сказать. Очень нехорошие вещи, преступные вещи совершаются здесь. Я даже себе не могу признаться в этом.
И она тогда ушла к себе в комнату с затравленным взглядом выцветших глаз, тяжело волоча ноги.
Контрабанда, конечно, опасное занятие, оно грозило бесчестием и позором, закон страны сурово наказывал за это; но была ли она таким уж тяжелым преступлением? Мэри не могла ответить себе на этот вопрос. Ей нужен чей-то совет, но спросить было не у кого. Она так одинока в этом недобром мире, и надежды на лучшие времена у нее не предвиделось. Будь она мужчиной, спустилась бы вниз и бросила вызов Джозу Мерлину, а заодно и его дружкам. Да, она бы вступила в бой и пролила кровь, если бы до этого дошло. А там — вывела бы из конюшни лошадей, посадила с собой тетю Пейшенс и подалась снова на юг, в любимый Хелфорт, завела бы ферму, а тетушка помогала бы ей по дому.
Мэри заставила себя спуститься на землю. Положение требовало от нее смелости, нужно было смотреть правде в глаза и что-то предпринимать, если она хочет добиться ясности.
Пока же Мэри сидела на кровати в нижнем белье, завернувшись в шаль, неопытная девчонка двадцати трех лет, и у нее не было другого оружия, кроме собственных мозгов, которыми она могла бы сразить этого детину вдвое старше ее и в десять раз сильнее. Если бы он только знал, что она подглядывала за ним ночью, одной рукой свернул бы ей шею.
И тогда Мэри дала себе клятву. Это был только второй такой случай в ее жизни. В первый раз это произошло, когда на нее напал бык в Манакане. Тогда тоже она дала клятву, чтобы подбодрить себя.
— Я никогда не подам вида, что боюсь Джоза или кого-то другого. Чтобы доказать это, я сейчас спущусь вниз, пройду по темному коридору и войду в бар. Если он убьет меня, я сама буду виновата.
Она торопливо оделась, натянула чулки, но туфли не надела и, открыв дверь, вышла в коридор. Там постояла и прислушалась, но слышно было только приглушенное тиканье часов в прихожей.
Мэри прокралась по коридору на лестницу. Она знала, что третья и последняя ступеньки скрипят, и старалась спускаться осторожно, опираясь одной рукой на перила, а другой о стену, чтобы легче ступать. Вот уже и прихожая. Старинные часы одни нарушали тишину, они шипели и дышали, как человек, прямо ей в уши. В прихожей было темно, как в яме. Мэри знала, что здесь никого нет, но сама пустота таила угрозу, а закрытая дверь в необитаемую гостиную наводила на мрачные мысли.
Было душно, и это создавало странный контраст с холодными каменными плитами пола. У нее уже начали замерзать ноги. Она стояла в темноте, собираясь с духом, чтобы пойти дальше, как вдруг увидела узкую полоску света и услышала голоса. Дверь в бар открылась, кто-то вышел, проник в кухню, через несколько минут вернулся обратно, но дверь за собой не закрыл, ибо свет остался, и можно было разобрать голоса.
Мэри испытывала сильный соблазн вернуться в свою спальню и забиться под одеяло, но какая-то сила толкала ее вперед, и эта половина ее «я», помимо воли, влекла ее по коридору, довела почти до двери в бар и заставила притаиться у стены. Руки и лоб покрылись потом, первое время она не слышала ничего, кроме неровных ударов своего сердца. Сквозь приоткрытую дверь ей была видна часть бара. Осколки стакана, разбитого дядей Джозом, все еще валялись на полу, в лужах эля, разлитого вечером чьей-то нетвердой рукой. Люди ей не были видны. Они, должно быть, сидели у стены и молчали; вдруг раздался голос, довольно высокий, слегка дрожавший, видимо, говорил незнакомец:
— Нет, и еще раз нет! — сказал он. — Это мой окончательный ответ. Я не буду в этом участвовать и порву с вами навсегда, я отказываюсь от контракта. Вы хотите заставить меня совершить убийство, мистер Мерлин, другого слова я не могу подобрать. Это обычное убийство.
Голос звенел на очень высокой ноте, словно говорящий не владел собой, но отдался целиком во власть охвативших его чувств. Хозяин что-то ответил тихо, Мэри не могла разобрать, но его речь была прервана громким смехом третьего — уличного торговца. Это был его смех, грубый и оскорбительный.
Он, наверное, что-то сказал, потому что незнакомец опять заговорил, словно защищаясь:
— Вздернете?! Меня уже пытались однажды вздернуть, этим не запугаете. Я думаю не о своей шее, а о своей совести. И о Боге. Я бы принял любое наказание, если бы дело было честным. Но речь идет о гибели невинных людей, а среди них могут быть женщины и дети. Это значит попасть прямо в ад, Джоз Мерлин, и тебе это также хорошо известно.
Скрипнул отодвигаемый стул, кто-то поднялся, кто-то ударил кулаком по столу, выругался, раздался голос Мерлина.
— Потише на поворотах, приятель, ты что-то уж очень разошелся. До тебя не доходит, что ли, что ты увяз с нами по уши, и черт побери твою совесть! Назад пути у тебя нет, слишком поздно: и для тебя, и для нас. Я в тебе с самого начала сомневался, и оказался прав, тысяча чертей! Ну-ка, Харри, закрой там дверь и задвинь засов покрепче.
Началась возня, раздался крик, звук падающего тела, в тот же миг стол повалился на пол, распахнулась дверь во двор. Снова смех старьевщика, гнусный и отвратительный, потом он стал насвистывать одну из своих песенок.
— Может, пощекочем его немного, как Сэма-дурачка, — сказал он, оборвав свист. — Он будет красавчиком, если с него содрать его благородные тряпки. Мне пригодились бы его часы с цепочкой, бродяги вроде меня не очень-то могут позволить себе такую вещь. Погладь его хлыстом, Джоз, мне хочется посмотреть, какого цвета у него кожа.
— Заткнись, Харри, и делай, что тебе говорят, — ответил хозяин. — Встань в дверях и проткни его ножом, если он попытается улизнуть. Послушайте, мистер судебный чиновник, или чем вы там занимаетесь в Труро. Вы сегодня сваляли большого дурака, большо-о-о-го. Но себя дурачить я не позволю. Вы думаете, что сейчас я вас выпущу, подсажу на лошадку и отправлю в Бодмин? А к девяти утра все судебные исполнители соберутся здесь, в таверне «Ямайка», вместе с полком солдат впридачу? Так вы это себе представляете?
До Мэри донеслось тяжелое дыхание незнакомца, его, видно, сильно избили, он с трудом произносил слова.
— Ну, делайте свое грязное дело, что же вы стоите, я не могу остановить вас. Доносить я не собираюсь, но и делать, что вы предлагаете, я не буду ни за что!
Молчание. Затем Джоз заговорил снова:
— Подумай хорошенько. Я уже слышал эти слова от другого, а через пять минут он отправился к праотцам, прямо на небо. Ноги его чуть-чуть не доставали до пола, самую малость. Я сначала спросил его, удобно ли ему, но он не ответил. Тогда я натянул веревочку, чтобы у него заработал язык, он его высунул почти наполовину. Ребята считали, сколько он продержится. Семь и три четверти минуты болтался, пока не испустил дух.
Мэри чувствовала, как отяжелели ее ноги и руки, холодный пот струйкой стекал по лицу и шее, попадал в глаза; к своему ужасу она поняла, что сейчас потеряет сознание. Скорее назад в холл, нельзя упасть здесь под дверью, нужно скрыться, чего бы это ни стоило. Мэри наощупь пробиралась по стене. Колени дрожали, ноги подгибались, голова кружилась, тошнота подступала к горлу.
Голос Джоза долетел до нее издалека, приглушенно:
— Оставь нас вдвоем, Харри. Сегодня хватит, ты сделал свою работу в «Ямайке». Возьми лошадь и убирайся. Отпустишь ее, когда пересечешь Кеймфорт. Я справлюсь сам теперь.
Кое-как Мэри добралась до прихожей, плохо соображая, что она делает, открыла гостиную, перебралась через порог и тут же свалилась на пол без сознания.
Она лежала так какое-то время, потом стала приходить в себя. Приподнялась на локте. До нее долетел стук подков во дворе. Голос выругался, лошадь остановилась. Старьевщик, а это, видимо, был он, вскочил в седло, стук копыт исчез за таверной где-то на дороге. Джоз Мерлин теперь был один со своей жертвой. Мэри прикидывала, сможет ли она добраться до ближайшего жилья и позвать на помощь. Это значило пройти мили три по болотам, по той самой дороге, куда спровадили Сэма-дурачка, может, он и сейчас еще валяется там в какой-нибудь луже.
