Эльфы полагают себя выше человеческих бед и стремлений. Про это они вспоминают каждый раз, когда дела оборачиваются не в их пользу. Увидев, как стремительно приближаются свежие, жаждущие боя ратники, длинноухие существа обратились в бегство. С ними драпанула и коекакая пушечная обслуга. Оставшиеся наемники оказались в кольце. Сдаваться они не собирались, впрочем, и вскоре бой уже кипел как в Лукоморье, так и вне его.

Заморцев северяне перебили, а авалонцев почти всех взяли в плен. В городе битва малопомалу утихала. Коекакие наемники успели скрыться на улицах, но Финист не беспокоился: ополченцы о них позаботятся. Северян с их пленниками пустили за ворота.

– А красивая, чертененок! – почти с нежностью сказал северный воевода Мирослав, имея в виду убийцу Черномора. – Будет жена моя.

– Так у тебя же есть, боярин! – загоготали среди дружины.

– Ну и что? Вторая будет. Басурманам можно, а мне нельзя?

На севере клич Соловья успеха не имел – народ там достаточно натерпелся, чтобы разбойников передушить, как только они вновь повылезли. Поэтому, едва заслышав дурные вести, северяне поспешили на подмогу столице. Финиста это радовало.

– Залесье к нам – а мы к Залесью! Оно сейчас как ободранное стоит, надо бить, пока мы в силе. Отдыхаем три дня – и на запад!

Ох, владыка, мысленно прибавил Финист, надеюсь, ты знаешь, что делаешь. Тебе, кстати, красна девица в полон не нужна? А то Мирославу больно жирно будет.

Пленников, недолго думая, под надзором ящеров поставили заделывать ворота. Некоторых из них навы уже заранее отобрали себе, отстраивать пекельный город. В царском тереме Ясный Сокол велел закатить пир горой – и в честь северян, и в честь победы. Брага лилась рекой. Мирослав спросил, а кто теперь новый царь.

– Царя мы выкликнем,– уклончиво ответил Финист. Не хотелось рушить с таким трудом достигнутое единство. Если сторонники маршала со сторонниками ИванаЦаревича передерутся, Заморью это ох как на руку будет. Пусть каждый пока своими мечтами живет и смотрит – вот ИванЦаревич, который вообще неизвестно где и что делает, а вот Финист, победы которого зримы и ощутимы. Да еще весть та неприятная, которую ему гонец сообщил...

– А ты же кто, боярин? – притворно удивился Мирослав.

– А я... А я наместник. Вот.

Слово само по себе в голову вскочило. И ведь правда. Удобное это слово. Царя нет – а власть есть.

Баюн пошел проведать Емелю. Тот уже очнулся. Кашлял он больше, а вот бледности было меньше. Действовала навья иголочка.

– Баюн, – слабо сказал Емеля, – ты не серчай, что я как труп провалялся. Я говорил ведь тебе, что всякое могу видеть. Мне и явилось. Светлый Князь меня миловал, что я в обморок грохнулся.

– Ты болен просто, – ответил ему рысь. – От жара видения у тебя.

– Нет, не от жара. Такое и в бреду не привидится. И я ведь знаю, когда мне чудится, а когда нет. Тварь я видел, что все Лукоморье и все Тридевятое собой накрывает. Морда длинная, зубы волчьи, а вместо лап – щупальцы, как у морского зверя восьминога. И не это страшно, Баюн! Страшней всего, что щупальцы эти у наших в головах сидели. У кого прочно, у кого подрагивая. И ко мне одно тянулось, да я не давался. А потом тварь эта учуяла, башку повернула, и на меня свой взгляд устремила. Глаза – как луны, веками чуть прикрытые, и такая тьма в них... Тут я и упал.

Тьфу, пропасть! Вот и что ему объяснять теперь? Может, не будет вопросы задавать? Он же, Баюн, зверь всегонавсего...

– Ты, я знаю, в Навьем царстве с Финистом был, – продолжал Емеля, – скажи, Баюн, если ведомо тебе, что это за тварь такая? Может, в ад нас всех Финист ведет, а мы и не видим? Может, со злом в Тридевятом надо сейчас бороться, пока поздно не стало? Я это могу, я и людей обучу, ежели понадобится. Мне чародеи хидушские разные штуки показывали...

Нет, не свезло. А скажешь, что не знаешь – будет еще хуже.

– Демон это, – сказал Баюн. – Демон государственный. Он как бы держава во плоти. Ты его только не бойся, Емеля, и если еще раз увидишь – не перечь. А то Волх у нас нрава крутого...

– Как, говоришь, его кличут? – переспросил Емеля. – Волх?

– Да. Светлого Князя сын, им благословленный, чтобы нас оборонять.

– Светлого Князя? – поразился Емеля. – И как же он мог такое чудище благословить?

– Баюн! – окликнул подошедший Финист. Он уже был достаточно пьян и стоял, покачиваясь. – Ты чего среди раненых околачиваешься? Я, как наместник... ик... жалую тебе чин моего первого советника. Слышишь?

Емеля посмотрел на него с презрением:

– Искушаешь честных зверей, сатана?

– Ты кто? – удивился Финист. – А, какая разница. Пошли, Баюн. Меда тебе плеснуть, али водки?

– Я брагу не пью, – сказал рысь. – И не может быть такого чина, советник, в Тридевятом. Дьяки есть, бояре есть, дворяне. Генералов пытались ввести. А советники – это в королевствах.

Финист громко расхохотался.

– У меня все может быть! Куда тебя вторнуть в такую систему? Боярина из тебя не выйдет, дворянина тоже – ты же ни саблю держать не способен, ни полками командовать. И дьяка не выйдет, потому как писать не умеешь.

– Да не хочу я никем становиться! Мне обычным котом у Ягжаль жилось прекрасно. Если эта жизнь вернется – будет самая лучшая награда.

– Эх, не понимаешь ты жизни, рысь! Да и нескоро еще ты вернешься к Ягжаль. Разве что она сама сюда прискачет тебя забрать с собой. А этого, сам понимаешь, не случится. Так что временно я твой хозяин. Если ты еще хочешь над собой хозяина, по кошачьей привычке.

И вроде бы так все и есть. И разве можно покидать ополчение, если царство еще не свободно, а впереди и того пуще опасности? И чин Финист не со злого умысла посулил. Но почемуто – может, оттого, что Ясный Сокол был во хмелю – снова пробудилась в Баюне застарелая обида.

Рысь и сам уже не знал, чего ему хочется больше: новой жизни со славными подвигами – или прежней, спокойной, понятной. К тому же, он сильно устал. Поэтому просто нашел себе в тереме укромное место, где шум пира был почти не слышен, из кольчуги коекак вылез, зацепившись ею за гвоздик, лег и уснул.

Корма демонов Баюн давно не касался и не думал об этом. Да и как: Волх в своих запасах шариться никому не позволяет, узнает – сожрет на месте. Жадность его одолевает после жизни впроголодь. А сам Баюн – не Емеля, чтобы вещие сны зрить. Однако же был у него в тот раз сон – не сон, видение – не видение. И такое тяжелое, что даже отдохновения не принесло.

Во сне Баюн ничего не видел – он не мог там видеть, а может, это тьма была такой непроницаемой. Шевельнуться он тоже не мог – или не мог почувствовать, что шевелится. Его будто замуровали в сплошной камень. Все, что Баюн осознавал, была боль, но не телесная боль. Бессилие, унижение, горечь поражения и мучительная, чудовищная тоска по ушедшему сплетались в эту боль, доходили до наивысшего своего пика, когда кажется, что вотвот не выдержит сердце, и на этом пике застывали, продлеваясь в черную недвижимую вечность. Баюн во сне знал, что ни сбежать, ни получить снисхождение он не сможет никогда. Кто так сделал, спрашивал рысь мысленно, и получал равнодушный ответ: Вий. Кто же еще.

– В чародейских книгах об этом есть, – сказал ему Финист вечером следующего дня, когда пришел в себя. – Думается, что туда попадают демоны после смерти.

– Все демоны? У них нет другого пути?

– Смеешься? Они же демоны. Никто их на небо не пустит.

– А Скимен?

– Ну, Скимен жив пока что. Но я слышал, у него шанс есть. А у нашего вряд ли.

«Старый Волх сейчас там. И наследник его, если нам не повезет, тоже там же окажется».

– Ну что, Баюн, – спросил Финист, – будешь советником моим? Жить отныне дома, в Лукоморье сможешь, а не по лесам хорониться. И Ягжаль здесь поселиться сможет, если захочет. Палаты тебе в царском тереме выделим. Еда – какая хочешь. Соглашайся, пока я щедрый.

– И что я делать буду должен?

– Да то же, что и раньше. Меня сопровождать, беседовать со мной. Советы мне давать, естественно. За свою жизнь не волнуйся. Я с верховным навой поговорю, он Волха попросит, чтобы и от тебя Мару отводил. А если владыка откажет – напомним, что ведь это ты его к нам привел.