– Сходил я к Горынычу в подземелья, – сказал он. – Вот же твари эти, Дадон с Горохом. Они его не кормили, так он теперь в спячку впал. Приходите, называется, берите нас голыми руками.
– Не поднимут Бармаглота, – убежденно сказал Баюн. – Так друг друга просто уничтожить можно, и никто не победит. Чудищ ведь не затем приручили, чтобы они бились.
Он был прав. Горыныч, джинны, драконы никогда еще не сражались. Только одинединственный раз Заморье спустило Бармаглота на Рассветную Империю – и еле его загнало обратно. Великие чудища, едва оказавшись на свободе, убивали и своих, и чужих, жгли города, пожирали людей, пока у них не заканчивались силы. Это было оружие, всегда хранимое в ножнах. Им угрожали, но не пользовались. Баюн думал, что если чудища вдруг перемрут, разницы никто не заметит. И все же страх уколол его от этой новости. Тридевятое привыкло считать, что непокоримо, пока у него есть Змей.
– Наверное, пока еще рано об этом загадывать, – сказал он Ясному Соколу. – Микки Маус с Аграбой возится.
По яблочку говорили, что два аграбских генерала сбежало из страны, недовольные тем, что принц Аладдин упорствует. Заморье вправду перерезало Аграбе торговые пути, и басурманам приходилось туговато, но давно уже все понимали – если начались такие бегства, военачальников просто подкупают.
Еще не приблизилась орда Соловья, а Финисту уже донесли: на севере ушкуйники повыбили разбойников, зато потом народ самих ушкуйников растерзал. Северяне по натуре своей неторопливые, долготерпеливые, зато если разозлишь их как следует – не будет пощады. Да и надежда в них зажглась, силы появились. Финист только покивал.
– Вот так и одолеем, – сказал он, – как в цепи звенья одно за другое цепляются. Чем больше побед, даже маленьких, тем больше людей в нас верит. Надо этих побед добиваться, а не просто пышно говорить. Лучше сейчас взять деревню, чем обещать целый мир через полгода.
– А еще говорят... – Гонец перешел на шепот и склонился к уху воеводы. Финист вытаращил глаза:
– Чего?! Да это же сказка, басня!
– Не басня, боярин. Своими глазами видели.
– Вот же черт... Нечего сказать, закинул ты мне аламаннской редиски в медовуху... Ладно, проваливай, не твоего ума дело.
– Что такое? – спросил Баюн.
– Ничего, – отрезал Финист.
Долго ли, коротко ли, на западной дороге показались всадники. И впрямь, кого только ни было в войске Соловья: набрал отребья да наемников, что в Залесье со смертью Дракулы хлынули. Авалон взбесился, как услышал о своих потерях, Одихмантьевича поначалу и слушать не хотел, но дал ему последний шанс всетаки. Прислал на этот раз людей, зато много. Ехали подводы, груженые ядрами и порохом, тянули бомбарды упряжки по четыре, по шесть лошадей, катили осадные башни.
Финист, невыспавшийся, осунувшийся, шел по стене, проверял. Котлы готовы, лучники готовы, Федотстрелец у особой бойницы сидит. Громкамней набрали. Рароги свежие, рвутся в бой. Черномору, посоветовавшись, дали ящера. Воевода быстро приноровился и навами командовать был не против.
– Двух смертей не бывать, одной не миновать, – говорил он, – не могу больше хорониться, тошно. Всю дружину мою Соловей положил, а я живу. Все равно как струсил Мары.
Над приближавшейся армией уже видны были орлы. Финист оседлал рарога:
– Ну, други, пора бить птичек! Черномор, крылья возьми! Да без разницы мне, что ты там за кручину держишь, от тебя живого пользы больше!
Ясный Сокол не боялся лично вести полки: знал, что Волху он нужен, и демон, ежели что, прикроет. Рароги и ящеры взлетели со стен Лукоморья. Впереди был Финист, по правую руку Черномор с мечом и шестопером. Знатные люди самострелы обычно не жалуют – боярская честь требует если уж боя, то ближнего.
– Чтото худо мне, – пожаловался один из ополченцев, именем Емеля. Емеля слыл дураком, как и ИванЦаревич. Разговаривал с рыбами, например – все Лукоморье потешалось. Терпеть он не мог что нав, что Финиста, еще больше, пожалуй, чем Федот, но деватьсято некуда.
– Два зла у нас, – объяснял он, – зло маленькое и зло большое. Коли нету добра, придется из зол выбирать. Уж лучше Финист, чем соловейские полчища.
Люди над Емелей потешались подоброму, а навы – позлому. Чемто он им не глянулся. Вот и сейчас один нава покосился в его сторону и сказал:
– Емельян, ты, главное, в себе удержи, а то потом тебе все щуки штаны не отстирают.
– Замолкни, сатана! – ответил Емеля. – В голове мне печет. И в груди хрипы какието.
– А ты еще больше босиком по морозу ходи. До того просветлишься, что в Ирий заберут.
Навы захихикали.
– Я к Матери СыройЗемле так припадаю, – ответил Емеля. – А в Хидуше и по угольям раскаленным ходят, не боятся. – Он покашлял в кулак.
Рароги сшиблись с орлами. Рой стрел грянул по ним, прежде чем Соловей пронзительно свистнул и велел прекратить. Касаясь рарогов, стрелы просто сгорали, зато в гуще схватки могли зацепить и орла. По лучникам защелкали навьи самострелы. Ящеры держались чуть в стороне от боя, но Черномору было нестерпимо. Отделившись от своих, он нацелился на Гваихира. Этого воеводе не простили: едва ящер бросился на предводителя орлов, меткая стрела свистнула с земли, поражая ящера точно в грудь.
Смерти Черномор не страшился, но хотел и сам взять чьюнибудь жизнь. Ухнув, воевода прыгнул. Крылья развернулись за его спиной. Править ими было не нужно: они сами спустили Черномора и растаяли в воздухе золотыми искрами.
– Идиот, – ахнул Финист, – вот идиот!
Лучник, подстреливший ящера, был из авалонских. Он так поразился волшебным крыльям, что забыл стрелять, а потом стало поздно. Одним ударом Черномор снес ему голову. Людское море уже горово было сомкнуться на воеводе, но их остановил звонкий голос:
– Stop! He killed my brother. He is mine!
Воин был совсем молодым, безусым. Черномор насмешливо повел головой:
– Мальчик, тебе еще жить да жить, а ты на дядьку Черномора полез.
– Йа не совьсем понимай тьебя, рус, но ты... – Юнец разразился гневной тирадой на авалонском, явно бранной.
– Да ты хоть знаешь, сколько я на своем веку человек положил?
– А йа нье чьеловек! – ответствовал юнец на все поле. – Йа жьенсчина!
И она метнула нож, вошедший Черномору в его единственный глаз. Воевода рухнул замертво. Армия Соловья приветствовала это криками одобрения.
– Всегда знал, что бабы не люди, – буркнул Финист. – Идиот идиотом! – Он встряхнул «Аленушку» и пальнул по Гваихиру. Мелкие свинцовые шарики, которыми стреляло навье оружие, больше разозлили орла, чем ранили его. Он атаковал рарога и с криком отлетел.
– А, жарко? – осклабился Финист. – А вот на тебе еще раз!
Он выстрелил почти в упор. Перья Гваихира обагрились кровью.
– Продолжайте битву, дети мои! – Орел широко раскрыл крылья, выпустил когти и бросился на рарога в лоб. Запахло палеными перьями, а затем и жареным мясом, но Гваихир успел глубоко распороть голову и шею огненной птицы. Беспорядочно махая крыльями и клекоча, рарог завертелся на месте. Тело же орла полетело к земле.
– Подбит, иду на базу! – крикнул Финист понавьи. – Ну, друже, давай, только выдюжи!
Рароги и ящеры уже оттесняли врага, орлов становилось меньше, и Соловей вновь отдал приказ стрелять – метить во всадников. На ныряющем, еле держащемся в воздухе рароге Финист долетел до Лукоморья и спустился на крыльях, а птицу бросил. Та рухнула под самые стены, выжигая траву. Вскоре вернулись и его бойцы. Их ряды изрядно поредели, но зато от стаи Гваихира мало что осталось.
Армия Соловья подходила, обнимая западные ворота. Ставили пушки, готовили лестницы. Баюн был у Финиста, как воевода сказал, про запас: стрелять он, естественно, ни из чего не мог, и котел держать лапами тоже. На стене рысь оказался рядом с Емелей, и они разговорились. Емеля признался, что с детства видит вещие сны, а еще очень любит царство Хидуш.
– Я там один раз был, – рассказывал он, – печь самоходная меня возила. Чудное место, Баюн! Люди живут нищие, в грязи ковыряются, но чуть ли не все – чародеи. Мяса не едят, говорят, любых животных жалеть следует, не только речью наделенных. Вот веришь – река нечистотами забита, и звери олифанты в нее гадят, а вода – целебная.
