Люди всегда боялись темноты, говорила Ягжаль – мрак населяют чудовища, боящиеся не солнца, но лучей Даждьбога. Баюн ей возражал так: я вижу в темноте, и я знаю, что никаких чудовищ там нет. Чудовища ходят при свете дня, бьют беременных кошек под живот потехи ради и верят, что Заморье станет другом Тридевятому, если русичи будут осквернять могилы дедушек.

Но об этом хорошо было благостно рассуждать на поверхности, где тьма являлась просто более черной тенью. Здесь она жила сама по себе, шевелилась, дышала, и не просто не отступала от света, а проглатывала его, если хотела. Бесплотные лапы тьмы крысиными хвостами скользили по спине, впивались в позвоночник и елозили промеж ребер. Разум отдергивался от них, съеживался в страхе, непроизвольном и необоримом, как тошнота. Баюн не мог себе представить, как нужно чувствовать и мыслить, чтобы добровольно принимать эти лапы в себя, а тем более наслаждаться их присутствием. Он ворочался, дыбил шерсть, тихо рычал, пока не услышал сонный голос Финиста:

– Тебе чего неймется? Мы завтра рано встанем, хватит бузить.

– Я не могу спать. Меня будто выпивают.

– Это ты сам себя выпиваешь. Прекрати напрягаться.

– Но эти... проникнут...

– Кто проникнет? Куда? Таблета на пользу не пошла?

– Ты разве не чувствуешь?

– Я же говорю, прекрати напрягаться. Все, когда в первый раз сюда попадают, поначалу мучаются. Твоя аура сейчас как бы чешется о Навь. Плавал когданибудь?

– Финист, ты издеваешься?

– Совсем нет. У моего кума был плавучий кот, он его даже за деньги хотел показывать. Так вот, если в воде барахтаться и дергаться – нахлебаешься и потонешь. Позволь потоку себя держать. И не бойся. А сейчас спи! А не то сапогом запущу, ейбогу.

«Я тебе этот сапог знаешь, куда вставлю?» мысленно огрызнулся Баюн. Но он примерно понял, что Финист имеет в виду. Когда от мороза болит нос и усы слипаются корочкой, а ты вынужден сидеть у обочины, греясь о братьев, мяуча осипшим голосом, главное – не дрожать. Не выбрасывать драгоценное тепло, представлять, что ты проницаем и жгучий ледяной ветер свободно проходит насквозь. Баюн заставил себя расслабиться, и тьма пролилась в него до самых кончиков когтей. Скользкая, тугая, она протащилась через тело и канула без следа, ничего с собою не взяв. Рысь ей был безразличен, как реке безразлично, есть на ее пути плотина или нет.

Открытие это не потрясло, но взволновало. «Мы ведь ночные звери», подумал Баюн, засыпая. «Мы знаем, что у каждой ночи есть свой оттенок, умеем отличать хорошую от несущей беду, даже если привыкли бодрствовать днем. Может так быть, что ночь нас тоже знает? Ведь и Грозу искали Черномор, Иван, Волк, но приглянулся ей именно я...»

Наутро Баюн отправился вместе с Ясным Соколом. Войско пекельного царства состояло из нав, всяких ящеров да змеенышей, немногочисленных людей и огненных птиц рарог, которыми ведал сам Финист.

– Попляшет у нас Гваихир теперь, – сказал воевода. Самая большая птица уже была оседлана и внуздана.

– Здесьто когда война начнется, как думаешь? – спросил Баюн.

– Она уже началась. Нападают чужие навы, отбиваемся. Вот когда демон Заморья лапы протянет – туго придется.

– А Гроза?

– А Гроза наверху пирует, здесь ей нечего делать.

Финисту выделили две сотни птиц рарог и вооруженных самострелами нав. Воевода долго собачился, чтобы дали побольше, но ему отказывали, несмотря на все почтение. Мол, и так мы почти беззащитны, кто нас от демонов прикроет?

– Тебя я, Баюн, оставляю, – сказал Финист. – Если мне память не изменяет, из тех, кто был к Волху близок, Садкокупец еще должен быть жив. Может, это тебе пригодится. А я в Тридевятое. Попробую еще старых друзей поискать. Знаешь, – добавил он, – я только что сообразил. Царь Дадон нам на флаг медведя поставил. А на старом флаге, в Багровые Лета, была рысь. Игра словами такая: рысь – русь...

Облачившись в особую бронь, воевода и навы сели на рарогов. Птицы поднялись в воздух и пропали в лиловом небе. Далеко вверху прощальной звездой блеснуло волшебное кольцо Финиста.

Глава третья

Былину о Садко Баюн прекрасно помнил. Даже странно, что раньше в голову не пришла. Только былина – не обязательно быль: где в ней правда, где сказка, поди пойми.

Рысь бродил по Навьему царству. Ему не мешали. Среди нав быстро разлетелась весть, что пятнистый зверь с поверхности – друг маршала Финиста. А маршал Финист известно кто: последний защитник Нави, не отступившийся, пока гибли все прочие. Навы даже спрашивали Баюна, каково это было, когда Бориска бил из пушек по Речному дому, и рысь устал объяснять, что он тогда еще не родился.

В былине, думал Баюн, Садко угодил к подземному царю, потому что тому понравилась его игра на гуслях. Правда, потом Садко отпустили... А вот отпустили ли? Догадка шевельнулась у рыся в уме, и он начал расспрашивать нав. Имя «Садко» было им незнакомо, но наконец один, белый от старости, переспросил:

– Цардок, что ли? Министр культуры?

– Я таких слов не знаю, – сказал Баюн. – Садко человек.

– Цардок тоже был человеком. Его повысили до навы за особые заслуги. Он, можно сказать, отец всей нашей музыки.

– Его можно увидеть?

Нава фыркнул:

– А рарога можно голыми руками поймать?

– Иван ловил, – сказал Баюн, имея в виду былину о ЖарПтице.

– На то он и Дурак, чтобы ему везло! Ну ладно. Раз уж ты друг маршала, можешь попробовать. Министерство на Подковерной.

Улицы здесь не только выглядели – они и назывались так же, как в Лукоморье. Нужное место Баюн нашел почти без труда. Это люди запоминают, как выглядят дома и деревья на пути, а маленькие кошки помнят саму дорогу. Рысь только жалел, что пришел без подарка. Если министр культуры – это важный человек, вроде царского дьяка, ему полагается поклониться гостинцем да соболем. А без этого может и не пустить дальше порога. Однако, услышав имя Финиста, стража дала Баюну войти. Правда, зачемто его всего обхлопали, даже зубы и когти проверяли на остроту.

– Документы есть? – спросила нава в приемных покоях. Она сидела перед дверью к Цардоку и двигала пальцем какието картинки в волшебном зеркальце.

– Что есть?

Нава закатила глаза.

– Бумаги твои, дикарь! Грамоты, или как они там! Сколько вас ни учили, а вы как были животными, так и остались! Откуда мне знать, от Финиста ты, от Всеслава, или, может, от самого Микки Мауса!

– Усы, лапы да хвост – вот мои грамоты, – сказал Баюн. – Я ищу Волха Всеславича. От меня зависит теперь судьба Тридевятого царства, и Навьего тоже. Как вы без Волха хотите заморского демона останавливать?

Нава поджала губы и постучала по столу раскрашенными когтями.

– Многие искали, теперь их самих не найти. Глупо это. Надо знать свое место, иначе общество рухнет.

– И вы туда же, – обиделся рысь. – Всяк свою трусость оправдывает так, что она едва ли не благородной кажется. У Волха бы не отсиживались, верно? А вот сейчас Вий к вам нагрянет – сами пожалеете, что медлили.

– Голова от тебя болит, – вздохнула нава. Она наклонилась к блюдцу с яблочком и произнесла: – Господин Цардок, к вам посетитель.

Баюн ни за что бы не узнал Садко: нава навой, с крыльями и всем. Правда, глаза немножко другие. Человечнее. У нав они холодные, как у рыб. И речь его другая, не навий слог, который порой едва понимаешь.

– Здравы будьте, – поклонился рысь. – Светлый Князь Всеслав меня к вам послал.

– Светлый Князь? – удивился нава. – Прежде он все больше с мечом к нам приходил, а теперь и вовсе не ходит.

– Время настало страшное. Если старые распри не придержим, погибнем все. Я кот... тьфу... рысь Баюн. А вы Садкокупец?

– Был Садко, – задумчиво сказал Цардок. – Теперь я главный надо всеми навийскими песенниками. На том и богатство мое стоит. Лубков мы не рисуем, былины редко складываем – зато музыка свята для нас. Сам владыка Волх ее благословлял.