Швейцарцы же расселись по барам и расстроенно перешептывались. То ли переживали за убитого, то ли тревожились за свой бизнес — трудно сказать, хотя тревожиться было абсолютно незачем. Уже к сумеркам в бары и рестораны набилось столько народу, сколько я здесь еще не видел. Никто не хотел пропустить очередной домысел, слух или малейший обрывок информации о жутком событии.

В первую очередь во всем обвинили иракцев — похоже, нынче это превратилось в стереотип. Версия продержалась не больше часа — до тех пор, пока какие-то умники не убедили остальных, что иракцы этого сделать просто не могли. Они не смогли бы даже пробраться в деревню незамеченными. Акцент, смуглость, периодические сеансы на коленях лицом к Мекке — что-нибудь из этого наблюдательные швейцарцы непременно заметили бы.

Потом возникла версия пятиборца. Изнуренный двадцатимильным кроссом, бедняга спотыкается и падает в снег. Его спортивная винтовка 22-го калибра самопроизвольно выстреливает, и пуля попадает в герра Ван дер Хоу. Несчастный случай астрономически малой степени вероятности. Какой бы дикой ни казалась эта теория, но она привлекла значительное число сторонников — в основном из-за того, что в ней отсутствовал злой умысел, а злой умысел — это то, чего швейцарцы просто не могут допустить в своем заснеженном горном раю.

Какое-то время обе гипотезы просуществовали параллельно, породив в итоге поистине причудливый гибрид. «Точно, это был иракский пятиборец», — решило общественное мнение. Взбешенный победами скандинавов на прошлой зимней Олимпиаде, некий иракский пятиборец (кто-то даже знал кого-то, кто слышал, как кто-то упоминал какого-то Мустафу) буквально обезумел от зависти. И вероятно, он еще до сих пор где-то поблизости — рыщет по горам, выслеживая рослых, светловолосых лыжников.

А затем наступило затишье. Бары внезапно опустели, кафе закрылись до утра, а озадаченные официанты обменивались удивленными взглядами, убирая одну за другой тарелки с нетронутой едой.

Сказать по правде, я и сам не сразу понял, что произошло.

Но все оказалось крайне просто: не удовлетворившись циркулирующими по деревеньке версиями, туристы ринулись в свои одноместки и двухместки, чтобы преклонить колени пред всемогущим и всевидящим Си-эн-эн. Том Хамильтон, «человек, который всегда на месте», все еще делился с миром преимуществами «последних известий, прямо с места событий».

Сгрудившись вокруг телевизора в баре «Цум Вильден Хирш», Латифа, я и еще с десяток висевших у нас на плечах подвыпивших фрицев внимали теории старины Тома, пытавшегося втолковать доверчивым зрителям, что, «вероятнее всего, данное убийство — дело рук активистов». Полагаю, именно за это ему и платят двести штук в год. Мне безумно хотелось спросить, как это он умудрился столь беспощадно отмести вероятность того, что это дело рук «пассивистов». Кстати, я мог задать ему вопрос прямо в лоб, поскольку Том занимался своим ремеслом посреди островка яркого вольфрамового сияния буквально в двухстах ярдах от того места, где мы с Латифой изо всех сил старались удержаться на ногах. Еще двадцать минут назад я своими глазами наблюдал, как техник пытался прицепить микрофон на галстук Тома, а тот отгонял его прочь, заявляя, что справится сам, так как не желает, чтобы кто попало испортил ему узел.

Официальное заявление должны были транслировать в десять часов по местному времени. Если Сайрус справился с задачей и заявление дошло до Си-эн-эн, как и планировалось, то телевизионщики что-то уж больно долго копаются. Хотя если вся остальная команда хоть немного похожа на Тома, то, надо думать, они просто до сих пор пытаются прочесть наше заявление. Франциско настоял на том, чтобы мы использовали слово «гегемония», и оно, похоже, несколько выбило ребят из колеи.

Заявление вышло в эфир в одиннадцать двадцать пять. Даг Роуз, ведущий Си-эн-эн, говорил медленно и четко, и в его голосе явно таился подтекст. Что-то вроде: «Господи, парни, до чего ж вы мне все обрыдли!»

«Меч правосудия».

Мам, сюда, скорее! Тут дяденька про нас рассказывает.

Думаю, если бы захотел, то в ту ночь я мог бы переспать с Латифой.

В остальном репортаж состоял из архивной нарезки по истории терроризма, с экскурсом в глубь времен. Бедной телезрительской памяти пришлось вернуться аж к началу прошлой недели, когда группа баскских сепаратистов устроила взрыв в одном из правительственных зданий Барселоны. Потом на экран вылез какой-то бородач, пытавшийся втюхать публике свою книгу о фанатизме, а затем канал вновь вернулся к главной теме дня: сообщить всем, кто смотрит Си-эн-эн, что единственное, чем они должны сейчас заниматься, — так это продолжать смотреть Си-эн-эн. И желательно в каком-нибудь дорогом отеле.

Я лежал в своей постели совершенно один, подпитывал организм виски и никотином и размышлял, что же произойдет, если действительно вдруг оказаться в том самом дорогом отеле, что они рекламируют, и именно в то самое время, когда они рекламируют его? Не будет ли это означать, что ты умер? Или переместился в параллельные миры? Или просто время дало задний ход?

Видите ли, я понемногу хмелел — вот почему и не услышал стук в дверь с первого раза. А может, я и услышал его с первого раза, но убедил себя, что стук длится уже минут десять, а может, и все десять часов, покуда мой мозг вытряхивается из своего си-эн-эн-оцепенения. Я силком заставил себя вылезти из постели.

— Кто там?

Тишина.

Оружия у меня не было — как, собственно, и особого желания воспользоваться им, — так что я просто распахнул дверь. Будь что будет.

В коридоре стоял низенький человечек. Достаточно низенький, чтобы ненавидеть людей моего роста.

— Герр Бальфур?

На какой-то миг я совершенно растерялся. Такого рода растерянность частенько снисходит на агентов, работающих под прикрытием, — когда шарики заскакивают за ролики и бедняги теряют всякое представление о том, кто они по легенде и кто на самом деле, в какой руке держать авторучку и как открывать дверь. Как я заметил, виски очень способствует такой неразберихе.

Сообразив наконец, что на меня смотрят, я прикинулся, будто поперхнулся, и поспешил взять себя в руки. Бальфур — да или нет? Да, Бальфур — это имя, которым я пользовался, но вот только при ком? Я был Лэнгом для Соломона, Рикки — для Франциско, Дарреллом — для большинства американцев, а вот Бальфуром… точно! Бальфуром я был для гостиницы. А коли так — а у меня не оставалось ни малейшего сомнения, что так оно и есть, — то для полиции я тоже Бальфур.

Я кивнул.

— Следуйте за мной.

Он развернулся и зашагал по коридору. Наскоро прихватив куртку и ключ от номера, я повиновался. Ибо герр Бальфур был лояльным гражданином, беспрекословно выполнявшим все на свете правила и ожидавшим того же от других. Пока мы шли к лифту, я покосился на ноги своего спутника. Он носил ботинки на платформе. Да, он был не просто низеньким, он был низеньким коротышкой.

На улице шел снег (готов допустить, что именно там снег обычно и идет, но хочу напомнить, что в тот момент я только-только начал трезветь), и большие белые перья порхали в воздухе, будто последствия небесной драки подушками, покрывая все вокруг, делая мир мягче и уютнее.

Мы шли минут десять — на каждый мой шаг приходилось семь его, — пока не оказались перед небольшим строением на самом краю деревни. Это было нечто деревянное, одноэтажное и очень древнее. На окнах — широкие ставни, а следы на снегу говорили о приличном количестве народу, наведавшегося сюда за последний час. Хотя это мог быть и один человек, который шнырял туда-сюда.

Прежде чем войти в дом, я испытал какое-то очень странное чувство. Думаю, чувство было бы не менее странным, будь я трезвее. Словно мне не следовало приходить сюда с пустыми руками; словно я должен был что-то принести — злато или, на худой конец, ладан. По поводу мирры я как-то не очень беспокоился, поскольку никогда не знал наверняка, что это такое.