Профессионал. Это было высшим званием в лексиконе Лайма.

Два профессионала. Был ли Стурка лучшим?

«Кто такой для меня Фэрли, что мне, возможно, придется отдать свою жизнь за него?» Но адреналин пульсировал в крови, и Бев была права: он искал покоя, но скука стала разновидностью смерти, и его развлекла эта работа. Он лучше всего проявлял себя, когда сильнее всего рисковал. Невыспавшийся, с оголенными нервными окончаниями, с желудком, обожженным кофеином и никотином, он был жив. Кредо Дэвида Лайма: я чувствую боль — следовательно, я существую.

Пять дней, чтобы обнаружить Фэрли. Во всяком случае, это срок, который пытался обозначить Саттертвайт. Если ты не вернешь Фэрли, есть еще Этридж, и, если Этридж по какой-либо причине окажется при смерти, есть еще Милтон Люк. Дряхлое ничтожество, Люк, но они пережили Кулиджа, Хардинга и Айка в его последние годы. Крайний срок существовал, но если он минует, мир не рухнет, несмотря на провал Лайма…

Круг мыслей замкнулся.

Действительно ли на другом конце цепочки находился Стурка? На это в самом деле указывали некоторые отличительные особенности. Маленькая группа действующих лиц, точно поразивших нервный центр системы. Нож, вонзенный в жизненно важные органы. Утонченный расчет времени.

Но если ты примешь это предположение, нельзя хвататься За вывод о местонахождении Стурки. Тот факт, что однажды Стурка действовал в пустыне, не указывал автоматически на место его нынешней операции. По логике вещей искать следовало в Алжире, потому что Алжир был старым, знакомым до мелочей полигоном Стурки и потому что в Алжире было одно из немногих правительств в мире, которое не станет активно содействовать поискам Фэрли. Но как раз предположение о том, что это был Стурка сильнее всего свидетельствовало против Алжира. Выбор Алжира казался настолько очевидным, что он являлся единственным местом, которого Стурка должен был избегать.

И у него были знаки, которые они расставили для него. Арабские халаты, лодка, повернувшая на север, а теперь Мезетти, летящий на север через Испанию в направлении Пиренеев с сотней тысяч долларов в сумке. Являлось ли все это невольными ловушками, двойным обманом вместе с арабскими халатами? Стурка был умен, но был ли он настолько хитер?

Женева, подумал он, и тот хутор, недалеко от Альмерии, где Мезетти приземлился, ожидая встретить кого-то.

Слишком много необъяснимых звеньев. Не оставалось ничего, кроме как следовать фактам и надеяться, что Мезетти прояснит ситуацию.

Стурка, с неохотой подумал он. Кажется, это так. Он задремал.

13:45, восточное стандартное время.

Саттертвайт сидел в напряженной позе, подняв одно плечо вверх и нервно потирая сжатые руки. В мозгу теснились образы: взгляды, которыми обменивались врачи в операционной, мрачные глаза над белыми хирургическими масками; непристойные пульсации респирометра; ритмичные зеленые кривые, проносящиеся по экрану кардиографа, и глаза, прикованные к ним в надежде, что кривая не превратится в равнодушную зеленою точку, скользящую по прямой слева направо.

Снаружи, в Уолтер Рид, нейрохирурги сверлили отверстия в черепе Декстера Этриджа. Проникающие двухпариетальные отверстия. По последним данным, давление упало до восьмидесяти на сорок, подозревали образование тромба.

Саттертвайт посмотрел на человека, сидящего за большим столом. Печать тревоги сковала губы президента Брюстера. Все молчали.

Дэвид Лайм находился в самолете где-то между Гибралтаром и Женевой — реактивный транспорт был поднят в воздух вместе с большой командой связи на борту. Все они шли по следу «Сессна Сайтейшн» Мезетти. Может быть, он приведет их к чему-нибудь. А если нет?

Зазвонил телефон.

Президент посмотрел на него, но в движение пришли только глаза, он не шевельнулся.

Саттертвайт протянул руку и рывком снял трубку.

Это был Кермод. Врач Декстера Этриджа. Его голос звучал удрученно, как будто под впечатлением мелкой неприятности.

— Десять минут назад. Субдгоральная гематома.

Саттертвайт прикрыл микрофон трубки ладонью.

— Он мертв.

Президент закрыл глаза.

— Мертв.

Кермод продолжал говорить. До Саттертвайта долетали фразы:

— Медицина не является точной наукой, ничего не поделаешь. Я полагаю, в половине таких случаев диагноз невозможно поставить до тех пор, пока не станет слишком поздно — в трети из них его даже трудно предположить. Это моя кошмарная ошибка.

— Успокойтесь, вы не невролог.

— Мы привлекали их к общему осмотру после взрывов. Никто ничего не обнаружил. Мне кажется, это не совсем обычный случай. Мы выяснили истину с помощью артериографии, но было уже слишком поздно удалять опухоль.

— Успокойтесь, доктор.

— В голове не укладывается. Я хочу сказать, что только что убил следующего президента Соединенных Штатов.

— Чушь.

Брюстер шевельнулся, потянувшись за сигарой, но не произнес ни слова. Саттертвайт слушал голос в трубке:

— Это была травма, вызванная взрывом бомбы, когда его ударило по голове. Полушария головного мозга оказались смещенными вниз, возникло сжатие мозга. Произошло кровоизлияние, но это не совсем обычная картина кровоизлияния в мозг. Оно сосредоточено между слоями тканей — его нельзя определить с помощью обычных диагностических инструментов. Требуются недели, чтобы подобные вещи как-то проявились, иногда месяцы. Тогда, как правило, бывает уже слишком поздно.

Саттертвайт не испытывал желания дальше выслушивать медицинские откровения Кермода.

— Как там Джудит Этридж?

— Она здесь, в госпитале. Конечно, она знает.

— Президент позвонит ей.

— Да.

— До свидания, — сказал Саттертвайт, оторвал от уха бормочущую трубку и повесил ее.

Президент свирепо посмотрел на него.

— Дерьмо.

Брюстер произнес это слово так, будто оно было отлито из тяжелой стали.

20:00, восточное стандартное время.

Снег тихо падал. Рауль Рива опустил жалюзи и вышел из комнаты в пальто и шляпе, подошел к лифту и нажал вогнутый пластиковый квадратик, подождав, пока он зажжется. Он съехал вниз, в вестибюль и остановился прямо перед дверью выхода, не обращая внимания на вопросительный взгляд швейцара. Постоял несколько секунд, как будто оценивал погоду, а затем прогулочным шагом вышел наружу с видом никуда не спешащего человека, у которого нет в голове определенных намерений.

Телефонная будка находилась в нескольких кварталах от отеля, и он приблизился к ней неторопливым шагом, рассчитав время своего подхода на двадцать минут девятого. Вызов не должен был прозвучать до восьми тридцати, но он хотел убедиться, что никто другой не будет пользоваться телефоном в это время. Он вошел в кабину и сделал вид, что ищет номер в справочнике.

Звонок раздался с опозданием на три минуты.

— У меня есть транс-океанский телефонный вызов для мистера Феликса Мартина.

— Я у телефона. Говорите.

— Спасибо… Ваш заказ готов, сэр. Продолжайте.

— Хелло, Феликс? — голос Стурки звучал глуховато, связь оставляла желать лучшего.

— Привет, Стюарт. Как там у вас погода?

— Очень тихая. Как у вас?

— Небольшой снег, но он заканчивается. Хотелось бы мне быть там у вас, где вовсю светит солнце. Наверное, ты проводишь время просто великолепно.

— Ну, ты знаешь — дела, всегда дела, — голос Стурки стал суше. — Как себя чувствует рынок?

— Боюсь, не очень. Плохие новости. Декстер Этридж умер так неожиданно. Ты слышал?

— Нет. Ты говоришь, Этридж умер?

— Да. Какое-то кровоизлияние — под воздействием тех бомб, что взорвали Капитолий. Новости понизили конъюнктуру на рынке еще на четыре пункта.

— Ну и что там с нашими вкладами?

— Они худеют. Так же, как и все остальное.

— Я надеюсь, дела пойдут на лад. Так всегда было. Мы должны только продержаться сейчас и подождать своей цены.