— Вытащите кляп и дайте ему что-нибудь поесть. — Затем он приблизился. — Фэрли, ты слышишь меня? Кивни головой.

Он поднял голову и дал ей упасть. Это усилие далось ему слишком тяжело.

— Прекрасно, теперь послушай меня. В том месте, где мы находимся, ты можешь орать что есть мочи, но никто, кроме нас, тебя не услышит. Я не желаю слышать никаких криков. Понятно? Ты не откроешь рот, пока к тебе не обратятся. Иначе мы будем вынуждены причинить тебе боль.

Он прищурился, пытаясь осмотреться. Очертания предметов расплывались в свете, медленно становясь отчетливыми, приобретая цвет и форму. Он разглядел, что это был гараж. Достаточно большой, чтобы в нем поместилось три или четыре машины. Сейчас их было две: небольшой европейский закрытый двухместный автомобиль и черный катафалк.

Катафалк. Это был старый автомобиль, возможно «ситроен»; его шины совсем стерлись. Именно в нем они перевозили его. Из выхлопных труб обеих машин поднимался дым.

Он увидел черного лейтенанта в униформе шофера, все еще жующего резинку. Тут же стояли четверо остальных. Все в широких арабских одеждах, их лица до самого носа скрывались под головными повязками бедуинов. Один из них вышел вперед и начал снимать хирургический пластырь с лица Фэрли. Это причиняло острую боль, как при порезе бритвой. Руки были маленькие и проворные: женщина, подумал он, и это удивило его.

Она ничего не говорила. Черный лейтенант принес крошечную чашку воды.

— Маленькими глотками, парень. Глотай полегче, — и поднес чашку к губам Фэрли.

Он с жадностью присосался к ней. Вода имела медный привкус, хотя, может быть, это был всего лишь вкус страха на языке.

Другой, тот самый, который обращался к Фэрли в первый раз, приказал:

— Освободите ему ноги и посадите сюда.

Измененный голое, он тотчас понял это, но с каким-то славянским акцентом. Этот человек стоял вне круга света, и Фэрли не мог отчетливо разглядеть его.

Женщина размотала проволоку на его лодыжках.

— Руки тоже?

— Не все сразу.

Женщина и черный лейтенант подняли его на ноги. Он стоял в открытом гробу на полу гаража. Они держали его за локти с обеих сторон. Кровь отхлынула от головы, и он чуть снова не потерял сознание. Он сопротивлялся этому, потому что сейчас казалось важным чему-то сопротивляться.

Было такое ощущение, будто его ноги стали ватными. Он не владел ими. Женщина сказала:

— Перешагни. Осторожно. — Она произносила слова с немецким акцентом, но он казался неестественным. Все же, подумал он, это позволяет достаточно хорошо замаскировать настоящий голос. Он не мог разглядеть ничего, кроме ее рук, глаз и щек. Кажется, она была на восемь дюймов ниже Фэрли.

Они медленно провели его через комнату. Он ощущал себя марионеткой на свободно повисших ниточках. Его ноги буквально плюхались при каждом шаге.

Около задней стены находился верстак. Инструменты и ветошь были сдвинуты в сторону. Упаковочные ящики расставили наподобие стульев, и человек со славянским акцентом указал на них:

— Сядь.

Локти у Фэрли были свободны, но кисти рук связаны проволокой; он сел, выставив вперед локти и уперевшись ими в верстак, и вытянул руки перед лицом, выглядывая из-за сложенных пальцев. Было очень важно узнать, где он находится — жизненно важно, хотя он не думал зачем. Он попытался рассмотреть номерные знаки двух машин, но они были умышленно замазаны грязью. Человек со славянским акцентом сказал:

— Ты можешь говорить, не так ли?

Он не знал, потому что не пытался. Он открыл рот и издал неузнаваемое карканье.

— Попробуй еще раз, рот был заткнут кляпом не так уж долго.

— Как долго? — Это вышло лучше, но все еще так, как будто язык не освободился от действия новокаина.

— Всего лишь несколько часов.

Солнце только начало садиться. Значит, все тот же день. Понедельник, десятое января. В глаза бросилась грубая рабочая лампа на верстаке в виде крючка и зарешеченного баллона вокруг электрической лампочки. Человек со славянским акцентом взял ее и включил.

— Абдул.

— Да, — отозвался черный лейтенант.

— Убери свет.

Абдул — совершенно очевидно, что это не было его настоящим именем, — подошел к выключателю на стене.

Свет на потолке погас, горела только рабочая лампа в кулаке человека со славянским акцентом. Он направил ее на Фэрли.

— Тебе известно твое имя?

— Не будьте смешны.

— Как тебя зовут?

— Как меня что?

— Назови, пожалуйста, свое имя.

Свет ослепил его, мешая видеть остальных в комнате. Он закрыл глаза, покрутил головой, прищурился, вглядываясь в темные углы.

— Имя?

— Клиффорд Фэрли.

— Очень хорошо. Меня ты можешь называть Селим.

Итак, Абдул и Селим. Это звучало очень неубедительно, но, возможно, именно на это они и рассчитывали.

— Абдул, магнитофон.

Звук шагов по бетону. Через некоторое время Селим со славянским акцентом снова обратился к нему из темноты.

— Фэрли, поговори со мной.

— О чем?

— У тебя должны быть вопросы.

«Имена», — подумал Фэрли. Селим и Абдул. Они скрыли свои настоящие имена, они изменили свои голоса, они спрятали от него свои лица. Вывод: важно, чтобы он не обнаружил, кто они такие. Внезапно он почувствовал поднимающуюся волну надежды. Они бы не приняли такие меры предосторожности, если бы собирались убить его.

Но он знал черное лицо Абдула. Однако еще полдюжины людей в Пердидо видели его — они не убьют Фэрли за это. Все еще сомневаясь, он почувствовал озноб.

Селим сказал:

— Наверное, тебе хочется узнать, что все это значит?

— Я полагаю, что я похищен.

— Очень хорошо.

— С какой целью?

— Какую цель ты мог бы предположить?

— Я думаю, меня удерживают, чтобы получить выкуп, так?

— В некотором смысле.

— В каком смысле?

— Я надеюсь, ты признаешь факты реальной жизни, Фэрли. Политические похищения являются очень эффективным оружием в освободительных войнах, которые ведутся против империалистических режимов.

— Сомневаюсь. Это не привлечет к вашему движению много сторонников. — Фэрли вытер рот тыльной стороной ладони. — Мне можно чего-нибудь поесть?

— Конечно. Леди!

Фэрли услышал, как женщина двигается в темноте.

— Мы все еще в Испании?

— Имеет ли это значение?

— Думаю, не имеет.

Абдул, черный лейтенант, внезапно появился между источником света и Фэрли. Он положил на верстак рядом с рукой Селима какой-то предмет. Это был маленький кассетный магнитофон. Селим не прикоснулся к нему, Фэрли посмотрел на катушки. Они не крутились, магнитофон не был включен. Селим сказал:

— Ты что-то говорил.

— Чего вы от меня хотите?

— Всего лишь небольшого необременительного сотрудничества. Тебе это ничего не будет стоить.

— С какой точки зрения?

— Не бойся. Как ты думаешь, чего мы от тебя хотим?

Девушка — это была девушка или молодая женщина, судя по ее рукам и глазам, — принесла ему на лоскутке еду. Маленькую черствую буханку, разрезанную на ломтики, и кусочки холодного вареного мяса.

Селим дотронулся до рук Фэрли. Фэрли резко отпрянул, и тот, сдерживая прорвавшийся клокотаньем в горле гнев, снова взял руки Фэрли и начал разматывать проволоку на запястьях. Когда руки наконец были свободны, Фэрли энергично потер рубцы, оставленные проволокой.

— Вы все здесь — такая маленькая банда?

— Мы везде, Фэрли. Объединенные народы всего мира.

— Я полагаю, для вас, самозваных революционеров, ваши мотивы имеют какой-то смысл. Для меня это все тарабарщина. Но я уверен, что вы затащили меня сюда не для того, чтобы заниматься глупой пропагандой.

— Возможно, именно для этого все и было сделано.

— Чепуха.

— Ты отказываешься слушать нас, пока мы тебя не заставим.

— Я слушаю каждого. Это не обязывает меня соглашаться со всем, что я слышу.

Хлеб и мясо были безвкусными. Он механически пережевывал их. Селим сказал:

— Как ты думаешь, сколько времени мы уже сидим здесь, беседуя?