— Ты совсем не знаешь его, не так ли? Ты просто не можешь ничего сказать о нем. Хотелось бы, чтобы он находился на своем посту уже некоторое время.

— То же самое он может сказать и о вас.

Фэрли рассмеялся. МакНили подождал, пока он завяжет галстук, и протянул ему речь.

— Ничего из ряда вон выходящего. Одна из стандартных вариаций на тему гармонии и дружбы.

— Это то, что надо. — Фэрли внимательно просматривал ее, запоминая отдельные куски, так как он не мог выступать с потупленными глазами, не отрывая взгляда от листа. Ему нравилось смотреть на своих слушателей. Хотя в данном случае это едва ли имело значение: речь была короткой, на английском языке, и по крайней мере половина присутствующих в зале не поймет и одного слова из десяти.

— Иногда, — сказал МакНили, — я спрашиваю себя, так ли уж нужны эти чертовы базы. Они постоянно зудят, как прыщ на здоровой коже.

— Все мы поступаем в соответствии с требованиями разума, не так ли? Это резкий поворот в сторону концепции мирового господства. Хотелось бы вернуться к прежним временам и освободиться от этой ответственности.

— Может быть, эта ответственность существует только потому, что мы ее сами на себя взваливаем?

Фэрли покачал головой.

— Я думал об этом пути, он ведет в тупик. Антимилитаризм — это эмоциональный изоляционизм. Мы любим осуждать нашу военную мощь, но тебе известно, что она является гарантией своего рода баланса — не совсем надежного, но по крайней мере создающего нам условия, в которых мы имеем шанс успешно договариваться с китайцами и русскими. Мы являемся стабилизирующим фактором и даем почувствовать наше присутствие, и, как мне кажется, это гораздо чаще смягчает кризисы, чем обостряет их.

МакНили не прерывал ход рассуждений Фэрли, отдельными восклицаниями и жестами давая ему понять, что он слушает.

— Мне кажется, отнюдь не наша военная мощь не дает нам покоя, скорее несуразность ее применения. Во внешней политике нельзя достичь успеха без некоторой философской концепции — иначе твои действия непредсказуемы, и противная сторона все время будет входить в заблуждение.

Раздался стук в дверь: это был Рифкинд.

— Что-нибудь случилось, Мейер?

— Небольшая неприятность, сэр. Похоже, что вертолет сломался.

МакНили выпрямился.

— Что с ним случилось?

— Корд объяснил мне, сэр, но я мало что понял.

МакНили засунул руки в рукава пальто и большими шагами отправился на площадку. Корд и Андерсон залезли на фюзеляж, копаясь в двигателе. Они обильно промазывали все его детали.

— Что случилось? — резко спросил МакНили. Времени было в обрез.

— Чтоб мне провалиться, — пробормотал Андерсон. Затем он взглянул через плечо и узнал МакНили. — Мы начали разогревать двигатель, собирались залить баки доверху, и вдруг он завыл, как сирена воздушной тревоги. Вообрази, какой шум. Неужели вы не слышали?

Комната Фэрли находилась на противоположной стороне; МакНили ничего не слышал.

— Что бы это могло быть? — спросил он.

— Точно не знаю. Давление масла в норме, но звук такой, словно масло вообще не поступает. Все скрипит. Как будто туда попал песок, представляете?

— Вы ничего не обнаружили?

— Нет, сэр.

— Как скоро сюда может прибыть другая машина?

Шестой флот базировался в Барселоне — чуть более ста миль отсюда. Андерсон ответил:

— Примерно через час, я думаю.

— Вызовите ее.

Он вернулся в комнату и доложил Фэрли. Появился Рифкинд.

— Конечно, есть вероятность, что это диверсия, но в настоящий момент мы даже не знаем, что с машиной.

— Посмотрим, что вам удастся выяснить.

— Да. — Рифкинд вышел.

Вошел Корд с сообщением, что по рации передан запрос флоту, и посланный на замену вертолет уже в пути. Фэрли проверил время и сказал Рифкинду:

— Вам лучше связаться с Мадридом.

— Да, сэр. Если они разведут пары по расписанию, нам не следует опаздывать больше, чем на полчаса.

Когда Рифкинд и Корд вышли, МакНили заметил:

— У Мадрида будет отличный повод для насмешек. Еще один образец хваленой американской техники.

— От поломок никто не застрахован. Это не имеет значения. — Фэрли засунул листок с речью во внутренний карман.

Из окна открывался захватывающий вид: бесчисленные ломаные склоны, уходящие в небо вершины, покрытые снегом, дикая скалистая местность. Лицо Фэрли, подумал МакНили, гармонирует со всем этим. Внезапно Фэрли заговорил:

— Лайом, ты помнишь, что сказал Эндрю Би по поводу кампании за президентство на второй срок?

— Что это развязывает ему руки? Да, помню, но почему?

Эндрю Би, избиравшийся на один срок сенатором, теперь был членом конгресса от округа Лос-Анджелес; он выступал как самый сильный противник Фэрли на предварительных президентских выборах в республиканской партии, и только в последнюю минуту уступил Фэрли в Денвере. Похожий на большого лесоруба, Эндрю Би действительно был Заслуживающей внимания силой в американской политике.

— Я не собираюсь переизбираться на второй срок, Лайом, — сказал Фэрли.

— Что, уже устали от своих обязанностей?

— Би был прав. Это подрезает крылья. Нельзя быть президентом и политиком одновременно.

— Черт возьми. Это игра случая.

— Нет. Я собираюсь заявить об этом во всеуслышание. Я хочу, чтобы ты включил это в проект моего выступления при инаугурации.

— Со всем должным уважением я заявляю, что вы говорите чушь. Зачем связывать себя?

— Это освободит мне руки.

— Для чего?

Фэрли слегка улыбнулся той неожиданной обезоруживающей улыбкой, которая временами, независимо от ситуации, согревала его лицо: как будто напоминая, что не нужно ставить знак равенства между его личностью и могуществом той должности, в которую он вот-вот должен будет вступить.

— Мы подолгу беседовали с Эндрю Би. У этого человека есть некоторые важные идеи.

— Я не сомневаюсь в этом. В следующий раз, когда он будет бороться за президентство, он, возможно, получит шанс воплотить их в реальность.

— Зачем ждать?

— Что вы хотите сделать? — опять спросил МакНили.

— Главным образом, отделаться от комитетов.

— Несбыточная мечта. — МакНили имел полное представление об этом. Эндрю Би в течение нескольких лет возглавлял кампанию по разоблачению архаичной системы комитетов в конгрессе, который управлялся не большинством, а старшинством. Деятельность конгресса ограничивалась тиранией стариков — в большинстве своем из сельских районов, часто коррумпированных, в отдельных случаях откровенных дураков. Ни один закон не мог пройти без их поддержки, хотя в Конституции не содержалось никаких указаний, что конгресс должен быть связан подобным образом: в течение нескольких лет молодые конгрессмены, возглавляемые Эндрю Би, требовали реформ.

— Это не несбыточная мечта, Лайом.

— Если вы захотите провести законопроект, вы должны будете иметь поддержку комитетов. Если вы будете давить на председателей, они выпотрошат вас.

— Но если я не стремлюсь к переизбранию, то что я теряю?

— Остальную часть вашей программы.

— Нет, если я улажу это в самом начале, — ответил Фэрли. — И не забывай, что эти старики тоже должны переизбираться. Я думаю, они понимают реалии времени. Посмотри, какую поддержку в обществе имеет Эндрю Би. Он в течение нескольких лет сформировал свою позицию по этой проблеме, и общественность стоит за него горой.

— Но именно вас народ избрал президентом. Не Эндрю Би.

Фэрли только улыбнулся в ответ. Он повернулся и взял пальто.

— Пойдем, погуляем, мне хочется свежего воздуха.

— Вы знаете, какой там холод?

— О пойдем, Лайом.

МакНили подошел к телефону и вызвал помощников, чтобы организовать сопровождение Фэрли и расставить агентов по всей площадке. Когда он положил трубку, Фэрли уже стоял в дверях. МакНили взглянул на него.

— Вы действительно хотите, чтобы я внес это в обращение по случаю инаугурации?

— Да.

— Ладно, за чем дело стало. Это не причинит никакого вреда. Вы всегда сможете переменить ваше мнение.