Обвиненный пред судилищем в ниспровержении народной религии, он провозгласил бессмертие души, наказания и награды жизни будущей; отказавшись отпереться от своих слов по прихоти народного правления, он был приговорен к смерти и заключен в тюрьму. Сократ в тюрьме снял позор с этого места наказания, которое не могло быть темницею, пока он был в нем. Критон подкупил тюремщика, но Сократ не хотел выйти из тюрьмы обманом. «Каковы бы ни воспоследовали бедствия, нельзя ничего предпочесть правде. Ее голос внятен мне, как звук труб и литавров, и я глух для всего, что вы говорите мне». Величие этой тюрьмы, величие огласивших ее слов Сократа и эта выпитая цикута — одно из самых драгоценных событий в истории мира.
Редкое сочетание, и притом в безобразном теле, балагура с мучеником, уличного или рыночного говоруна с бесподобнейшим праведником, где-либо известным по истории тех времен, поразило Платона, умевшего давать цену таким противоположностям, и он поместил это лицо на первом у себя плане, как наилучшего распределителя умственных сокровищ, которые ему предлежало обобщить. Счастлива для обоих — для Эзопа черни и для сановитого ученого — была эта встреча: она сделала бессмертными их обоюдные способности. Дивный синтез характера Сократа выказывается перемежаясь с синтетическим духом Платона. Кроме того, Платон мог прямо и без всякой зависти опираться на признанный ум и вес Сократа, которому, вероятно, он многим обязан; заслуги же Учителя получили свою главную ценность отсовершенства искусства ученика.
Слава Платона основана не на превосходстве силлогизма, ни на художественном изложении учения Сократа, ни на той или другой великолепной теме, как, например, бессмертие души. Он более чем знаток, чем ученый, или математик, или мудрец, которому вверено то или другое особенное представительство. Он являет собою редкое преимущество ума, а именно могущественный дар поставлять каждый факт на последовательную высоту и через то обнаруживать в каждом из них залоги дальнейшего развития. Развитие — естественная принадлежность мысли: оно такая же органическая сущность. Ум не создает то, что он усматривает, точно так же, как зрение не создает розу. Это развитие или расширение мысли обостряет духовное зрение там, где для обыкновенного глаза уже смыкается горизонт, и это второе зрение усматривает, чта продленные линии законов тянутся во все направления.
Признавая за Платоном заслугу провозвестия подобных дум, мы признаем его человеком полного развития; человеком, который к изучению видимого приложил всю гамму и внешних чувств, и постижения, и разума. Строгий чтитель определительности, Платон любил беспредельность; он видел, какой придаток силы и благородства проистекает собственно из истины, собственно из добра; со стороны разума человечества он воздал подобающую честь неизмеримой душе, и воздал ее достойно разума. Тогда он сказал: «Способности наши уносятся в бесконечность, и оттуда возвращаются обратно в нас. Мы можем определить весьма малое; но есть один факт, который упустить из виду все равно, что совершить самоубийство. Все созданное находится на лестнице и идет все выше и выше, откуда бы ни было начало. Все созданное есть символ; и то, что мы называем выводом, есть только новое начинание».
И каждая мысль Платона носит на себе отпечаток такого восхождения: излагая в «Федре» учение о красоте, пленительной очаровательнице, изливающей своим появлением радость, восторг и упование во вселенной, — а в некоторой степени, она проявляется в каждом предмете, — он говорит, что есть другая красота, настолько превосходящая красоту видимую, насколько эта превосходит хаос; эта красота — мудрость, скрытая от удивительного органа нашего зрения, но которая, если бы мы могли ее увидеть, восхитила бы нас совершенством своей существенности. Так и в «Пире» он поучает в том же духе, — теперь всемирно усвоенном и поэтом, и проповедником, — что земная любовь есть зачаток и отдаленный символ обожания души к тому необъятному океану красоты, которая существует и манит душу. Вера в Божественное никогда не покидает помыслов Платона; она составляет предел каждого его догмата. Он всюду стоит на пути, которому нет конца и который беспрерывно огибает всю вселенную. Поэтому каждое его слово служит истолкованием мироздания. Все, на что он не посмотрит, являет свой второй смысл и дальнейшие, последующие значения.
Он постигнул и происхождение из противоположностей: смерть возникает из жизни, жизнь из смерти — закон, по которому тление есть возрождение. Он уследил и то, что малое содержится в большом, большое в малом, заключая о государстве по гражданам, о гражданах по государству, так что вводит в сомнение, не есть ли его устав «Государства» аллегория воспитания одной души? Его превосходные определения идей, времени, формы, фигур, линий не уступают определениям добродетели, мужества, справедливости, воздержности; все его апологи, к которым он охотно прибегал: Пещера Трофония; Перстень Гигеса; темпераменты — золотые, серебряные, железные и медные; видения Аида, Судеб и проч. — напечатлеваются на человеческой памяти, как знаки Зодиака. Его взор лучезарен, как солнце; его душа светоносна. Он верил в прирожденные воспоминания; он ясно провидел закон возмездия или возвратности; закон, обусловливающий свершение правосудия по всему протяжению вселенной, и разделял убеждения Сократа в том, что верховные законы, правящее здесь, — близнецы законов, которые там.
Еще более поразительны черты его выводов из нравственного кодекса. Платон утверждает, что знание и добродетель неразлучны, потому что порок не понимает ни себя, ни добродетели, тогда как добродетель знает и себя, и порок. Самый поверхностный взгляд разберет, что лучше придерживаться справедливости, пока она выгодна; Платон же твердо стоит на том, что она выгодна везде и всегда, что ее выгода самоценна, хотя правый таит свою правоту от глаза богов и людей; что лучше терпеть несправедливость, чем наносить ее; что преступник обыкновенно жаждет наказания; что ложь гораздо пагубнее смертоубийства и что самая ложь по неведению, то есть непреднамеренная, более причиняет зла, чем непреднамеренное человекоубийство; что душа против воли лишается понятий об истине и никто не впадает в заблуждения по доброй воле, что естественный порядок или процесс природы идет от духа к телу, потому что здоровое тело не в состоянии восстановить больной души, тогда как бодрая душа своим могуществом наилучшим образом укрепляет немощное тело. Просвещенные имеют право над невежественными; а именно право наставлять их. Нравственные законы так же точны и непоколебимы, как и законы вещественной природы, — духовная геометрия занимает в своей области то же место, какое занимает здесь логика линий и дуг. Мир математичен вдоль и вширь, внутренне и наружно; неизменны пропорции кислорода, азота, щелочи, и столько-то воды в кремне и в меле; так же неизменны пропорциональные отношения стихий нравственных.
Платон начертал свой собственный идеал, изобразив в «Тимее» Бога, устраивающего повсюду из беспорядка порядок. Ранее всех людей провидевши духовную цену нравственного чувства, он так верно зажег огонь в самом центре, что вся сфера осветилась, и он смог различить полюсы, экваторы, градусы, широты, всякую плоскость и возвышенность. Подобные мысли озаряли и озаряют искрами света души поэтические и набожные, но этот прекрасно воспитанный, всезнающий Грек-геометр приходит каким-то Эвклидом святости; размещает, как законный повелитель, все такие разрозненные проблески по их степени и разрядам и объединяет обе стороны сотворенного. Его теория до того соразмерна и завершена во всех своих частях, что думаешь, будто вековые силы способствовали к сооружению этого гармонического здания, что оно не может быть мгновенно изъятым из времени заявлением уст кратко живущего книжника!
Ключ к методу и к довершению учения Платона представлен его дважды рассеченною линией, Объяснив отношения между абсолютной истиной, абсолютным добром и образами видимого и умственного мира, он говорит: «Рассечем линию вдоль, на две неравные части и разделим эти еще надвое; одна представит нам видимый, другая умственный мир; два же подразделения — его светлую и темную стороны. Вы получите в первом отделе видимого мира изображения, то есть тени, отражения; во втором — тела этих изображений: растения, животные, произведения природы и художеств. Разделив точно таким же образом мир умственный, один отдел вместит мнения и гипотезы, второй — истины». Этим четырем отделениям соответствуют четыре деятельные силы духа: предположение, вера, постижение, разум. Как каждый пруд отражает лик солнца, так все мыслимое и все предметное являет нам и создание, и подобие верховной Благости. Вся вселенная просверлена миллионами путей для ее деятельности, и все созданное восходит и восходит.
