«Нам нужна философия, переливчатая, движущаяся, — Сказал Эмерсон в одном из своих творений. «В тех обстоятельствах, в которых находимся мы, уставы Спарты и стоицизма слишком непреклонны и круты; с другой стороны, заветы неизменного смиренного мягкосердия слишком мечтательны и эфирны. Нам нужна броня из эластической стали: вместе и гибкая, и несокрушимая. Нам нужен корабль; на валунах, обжитых нами, догматический, четвероугольный дом разобьется в щепы и вдребезги от напора такого множества разнородных стихий. Нет, наша философия должна быть крепка и приспособлена к форме человека, приспособлена к образу его жизни, как раковина есть архитектурный образец таких жилищ, что покоятся на морях. Душа человека должна служить прообразом нашим философическим планам, точно так, как потребности его тела принимаются в соображение при постройке ему жилого дома».

«Опыты» были уже тогда изданы в свет. Но если, по своему верованию в безграничное усовершенствование, он вселяет в нас убеждение, что «каждое действие человека может быть превзойдено другим», что «окончательный вывод сегодняшней науки, вывод для нас изумительный, будет включен простым примером в обзор более широкий и смелый», — то нам, как мне кажется, можно на долгое время удовольствоваться образом воззрений Эмерсона и идти вслед ему, в полной уверенности, что пройдут века и он не будет превзойден. «Длинный ряд веков и опыта, чему научил он нас о природе и о нас самих? Род человеческий еще не сделал ни шагу к разрешению загадки свой собственной судьбы, и во всем, что касается этого вопроса, он будто поражен карою безумия».

Его последователи, конечно, будут в состоянии дать большее развитие той или другой его мысли, нагляднее выставить ее на поклонение мира и тверже укоренить ее в убеждениях человечества, — он и сам сказал: «О сколько истин, глубочайших и ожидающих себе исполнения лишь в веках грядущих, заключено в простых словах каждой правды!» — но благодетельные семена рассеяны его рукою по всем скромным стезям, по всем широким поприщам, по всем заоблачным высям земного существования. Возвышенные думы Эмерсона, предупредившие более, чем за пятнадцать лет астрономические доказательства Фламмариона, превосходные компиляции Пеззани, и одновременные с «Землею и Небом» Жава Рейно, не бесполезны для перспектив, которые перед нами открываются. Главная же его заслуга состоит в том, что он из нас, слепорожденных, может сделать зрячих и просто, и прямо говорит: «Нет, нет преград между нашими головами и незримыми небесами, как нет в душе нашей затворов, отделяющих Бога, творца сущего, от человека — Его произведения». Или: «Наша мысль всегда будет даром свыше». Или «Человек — это струя из неведомого источника. Наше бытие изливается, откуда? — неизвестно. Самый непогрешимый вычислитель, может ли он поручиться, чтобы не могло в сию же минуту воспоследовать нечто неисчислимое, которое обратит в ничто все его вычисления?» «Вообразите только себе воцарение новой истины в мире! Возникновение такого образа мысли, которое в сию минуту, в первый раз появляется на свет, как птенец вечности, как отголосок всемогущества безначального и бесконечного? Новое откровение (мы называем откровением общение Всевышнего с душою человека и Его указания законов вечных), кажется, в одну минуту вступило в наследство всего бывшего до него, и оно же издает законы всему, еще не существующему. Оно приводит в движение каждый помысел человека, и все установленное готово подвергнуться изменениям».

Прошу вас об одном: не торопитесь по этим выпискам провозглашать его мистиком; он не мистик, не проповедник, не философ. Он не из числа «тех редких, пламенных, почти полоумных прозорливцев, — как он говорит о мистиках, глубоко, впрочем, уважая их и веря их правдивости, — изнемогающих под необъятностью идеи». Он свободно распоряжается всеми своими великолепными идеями; так сказать, играет ими, представляя их нам в форме случаев и предметов обыденной жизни. Он не обрамлен никакою системою, не настроен на тон поучительный, не омрачен ни одною тенью догматической сухости. Он просто человек во всей силе слова, и человек самый натуральный. О возвышенном говорит возвышенно, о пленительном пленительно, о комическом — с самым непринужденным юмором. Вот несколько строк о «Молитве» из его последнего сочинения; другой пример о том же предмете находится в книге, лежащей теперь перед вами.

«О чем наши ежедневные мольбы?» О том, чтобы быть вытянутыми по условной мерке «Восполните, благоутробные боги, мои недостатки в изворотливости, в наружном виде, в моем положении и состоянии: во всем, что ставит меня в некотором отдалении от того вожделенного хоровода; восполните недостающее мне, да буду я одним из тех, кому дивуюсь, и да стану с ними на короткую ногу!» Но премудрые боги произносят: «Нет, мы имеем для тебя в виду нечто лучшее. Горькими унижениями, повсеместными поражениями, лишением всякого сочувствия, расстоянием целых пучин разногласия ты познакомишься с истинами и с человечностью пообширнее тех, которые в ходу у щеголеватых джентльменов».

«Посмотрим, в чем по большей части молитвы людей и что такое молитва? — Молитва есть доступ в бесконечность; она должна испрашивать у Бога даровать душе новую доблесть, поддержать, окрылить ее силою неведомою, неземною; молитва совокупляет видимое с невидимым, обыденное и знаемое с дивным и сверхъестественным. Молитва — это обзор всех событий жизни с высочайшей точки зрения, это одинокая беседа души, погруженной в созерцание и восторг от дел своего Создателя; души, согласной с ним в духе и исповедующей, что всякое Его даяние благо и всяк дар совершен. Но просить себе молитвою такую-то особую утеху, вне добра вечного — недостойно человека; но смотреть на молитву, как на орудие к достижению той или другой житейской цели, — низко и постыдно. Такая молитва есть доказательство раздвоения, а не единения внутреннего сознания с законом естества, потому что человек, слившийся воедино с Богом, сладостно отрекается от своей личности: возношение духа сопровождает его и возбуждается на каждом шагу».

Пред его глазами «мир воспроизводится миниатюрно в каждом событии, так что все законы природы можно проследить в самом малейшем факте. И беспристрастный судья этих событий и существующего порядка вещей, он описывает их с величайшею верностью, но без увлечений, без гнева, как человек, уже одолевший едкую горечь фактов и призванный ослабить их пагубное влияние. Такое призвание достойно этой души могучей, ясной, умудренной, вполне сознательной. Он проникнут сущностью религии, поэзии, философии, веры, любви и повиновения. Ему возможно внимать божественным глаголам и начертываать несколько слов из вековечных нравственных законов, которые могут открыть новую эру самых существенных улучшений. Пред его духовным оком расстилается настоящая действительность, которой «видимый мир служит только отражением», — очень печальным, как следует из описания:

«Нарушения законов природы, свершенные и предшественниками, и современниками, налегли на нас и искупаются нами. Неловко и тяжело каждому живущему человеку… Что же это, как не попрание законов и естественных, и разумных, и нравственных? И не только доказательство, но полное удостоверение в том, что нужно было нарушение за нарушением, для того чтобы дойти до накопления такой многосложности бедствий, окружающих нас со всех сторон. Войны, чума, голод, холера обнаруживают какое-то озлобление в природе, которое, будучи возбуждено преступлениями человека, должно быть искуплено человеческими страданиями».

«… Много ли есть в наш век личностей великих, доблестных? Нет, нет между нами ни мужчин, ни женщин, способных дохнуть обновлением на нашу жизнь, на наш общественный быт! Нервы и сердце человека высохли, и все мы стали робкими, оторопевшими плаксами. Мы боимся правды, боимся счастья, смерти, боимся один другого. Большая часть людей нам современных оказываются до того несостоятельными, что они не в состоянии удовлетворять своим собственным потребностям;их самолюбивые притязания стоят в разительной противоположности с их действительным могуществом, которое со дня на день хилеет и оскудевает. Все мы — ратоборцы гостиных, а когда нужно сразиться с судьбою, мы благоразумно обращаемся вспять, не понимая, что в таком-то именно бою и крепнут силы».