Роза протянула руку.

— Вы останетесь дошивать платье? — спросила она. — Не пойдете с нами?

Она-то хотела, чтобы пошла Мэгги.

— Нет, я не пойду, — сказала Мэгги, пожимая ей руку. — Мне будет противно, — добавила она, улыбнувшись Розе со странной откровенностью.

Она имела в виду меня? — думала Роза, спускаясь по лестнице. Она хотела сказать, что ей противна я? Хотя она мне так нравится?

В переулке, который выходил на древнюю площадь поблизости от Холборна, продавал фиалки старик, такой потрепанный и красноносый, будто он простоял на перекрестках много лет подряд. Место он себе выбрал у ряда столбов. туто увязанные букетики, каждый — с зеленой оберткой из листьев вокруг полузавявших цветов, лежали рядком на подносе: продать старику удалось немного.

— Хороши фялки, свежи фялки, — механически твердил он прохожим. Большинство из них даже не оглядывались на него. Но он повторял и повторял свое заклинание: — Хороши фялки, свежи фялки, — точно и не надеялся почти, что кто-нибудь у него их купит.

Подошли две женщины, старик протянул цветы и опять произнес:

— Хорошие фялки, свежие фялки.

Одна из женщин бросила на поднос два медяка. Старик поднял глаза. Вторая женщина остановилась, оперлась рукой о столб и проговорила:

— Здесь мы расстанемся.

На что другая — невысокая и полная — хлопнула ее по плечу и сказала:

— К чему эти глупости?

Высокая вдруг хохотнула, взяла с подноса букетик фиалок, как будто это она заплатила за него, и обе пошли дальше. Странная покупательница, подумал старик, — взяла фиалки, хотя не платила за них. Он посмотрел, как женщины идут по краю площади, а потом вновь забормотал:

— Хорошие фялки, чудные фялки.

— Здесь вы собираетесь? — спросила Сара, когда они шли по площади.

Было очень тихо. Шум уличного движения прекратился. Деревья еще не налились листвой, голуби возились и ворковали в их кронах. Оттуда на мостовую то и дело падали мелкие веточки. Теплый ветерок дунул в лицо Розе и Саре. Они шли по краю площади.

— Вон тот дом, — указала Роза.

Она остановилась у дома с резным парадным и множеством табличек у двери. Окна первого этажа были открыты, занавески полоскались на ветру, за ними был виден ряд голов: люди сидели за столом и разговаривали.

Роза помедлила на пороге.

— Вы идете или нет? — спросила она.

Сара колебалась. Она заглянула внутрь, затем наставила букетик фиалок на Розу и выкрикнула:

— Ладно! Марш-марш вперед!

Мириам Пэрриш читала письмо. Элинор чертила линии на промокательной бумаге. Все это я слышала, все это было много раз, думала она. Она оглядела стол. Даже лица людей повторялись. Вот этот похож на Джадда, эта — на Лэйзенби. А это Мириам, думала Элинор, рисуя на промокашке. Я знаю, что скажет он и что скажет она, думала Элинор, проделывая карандашом дыру в промокашке. Вошла Роза. Но кто это с ней? — удивилась Элинор. Она не узнала спутницу Розы. Кем бы она ни была, Роза махнула ей на стул в углу, и собрание продолжилось. Зачем мы это делаем? — думала Элинор, пририсовывая лепесток к дырке. Она подняла глаза. Кто-то гремел, ведя палкой по прутьям ограды, и насвистывал. В саду за окном ветви деревьев качались вверх-вниз. Листья почти совсем распустились… Мириам положила бумаги на стол, мистер Спайсер встал.

Наверное, иначе нельзя, подумала она, опять беря карандаш. Она делала пометки, слушая мистера Спайсера. Оказывается, ее карандаш может аккуратно вести записи, пока она сама думает о чем-то другом. Она способна разделить себя надвое. Одна половина слушает выступление — а он говорит очень толково, отметила Элинор, — другая же тем временем бредет по зеленой лужайке и останавливается перед цветущим деревом (ведь был чудесный день, и ей очень хотелось отправиться в Кью-Гарденз[36]). Это магнолия, спросила она себя, или они уже отцвели? Она вспомнила, что у магнолий нет листьев, только множество белых цветов… И провела линию по промокательной бумаге.

— Теперь Пикфорд, — сказала она, опять подняв глаза. Заговорил мистер Пикфорд. Элинор пририсовала к дыре еще несколько лепестков и заштриховала их, после чего подняла голову, потому что тон дискуссии изменился.

— Я прекрасно знаю Вестминстер, — заявила мисс Эшфорд.

— Я тоже! — парировал мистер Пикфорд. — Я прожил там сорок лет.

Элинор удивилась. Она всегда думала, что он живет в Илинге[37]. Неужели он обитатель Вестминстера? Он был гладковыбритый, энергичный коротышка, которого она всегда представляла спешащим на поезд с газетой под мышкой. А он, оказывается, жил в Вестминстере… Странно.

Спор продолжился. Снаружи стало слышно голубиное воркование. «Только ты, крошка. Только ты, кро…» Теперь говорил Мартин. А он говорить мастер, подумала Элинор… Только зря он язвит, людей это задевает. Она провела еще одну линию.

Тут послышался шорох автомобильных шин. Машина остановилась у окна. Мартин умолк. Ненадолго повисла пауза. Затем дверь открылась, и вошла высокая женщина в вечернем платье. Все посмотрели на нее.

— Леди Лассуэйд! — сказал мистер Пикфорд, вставая и с шумом отодвигая свой стул.

— Китти! — воскликнула Элинор. Она привстала, но тут же села обратно. Произошла небольшая суматоха. Для вновь пришедшей нашли наконец место. Леди Лассуэйд села напротив Элинор.

— Я прошу простить меня, — начала она, — за опоздание. И за эту нелепую одежду, — добавила она, прикоснувшись к своему манто. Она действительно выглядела странно — в вечернем посреди дня. В волосах у нее что-то сверкало.

— В Оперу? — спросил Мартин, когда Китти села рядом с ним.

— Да, — коротко ответила она и деловито положила на стол белые перчатки. Манто распахнулось, обнаружив под собой мерцание серебристого платья. Китти действительно смотрится причудливо рядом с остальными, но с ее стороны очень мило, что она пришла, подумала Элинор, глядя на нее, — учитывая, что ей предстоит еще ехать в Оперу. Собрание продолжилось.

Сколько лет она замужем? — задумалась Элинор. Сколько прошло с тех пор, как мы сломали качели в Оксфорде? Она провела очередную линию по промокашке. Отверстие было теперь со всех сторон окружено лепестками.

— …и мы обсудили этот вопрос целиком и вполне откровенно, — говорила Китти. Элинор прислушалась. Мне нравится эта манера, подумала она. Она ужинала с сэром Эдвардом… Это манера благородной дамы — властная, естественная. Элинор опять прислушалась. Манера благородной дамы пленяла мистера Пикфорда, но раздражала Мартина — Элинор это знала. Мартин плевать хотел на сэра Эдварда и на его откровенность. Опять заговорил мистер Спайсер, к нему присоединилась Китти. Потом Роза. Они все упрямые ослы. Элинор слушала и все больше и больше раздражалась. Все сводится к одному: «Я прав, а вы нет». Эти препирательства — просто трата времени. Вот если бы нам чего-то достигнуть, до чего-то додуматься, проникнуть глубже, глубже, думала Элинор, пронзая карандашом промокательную бумагу. Вдруг она поняла то единственное, что имело значение. Слова уже вертелись у нее на языке. Она открыла рот, чтобы сказать их, но не успела она откашляться, как мистер Пикфорд сгреб свои бумаги и встал. Он просит извинить его. Ему надо в Дом правосудия. Мистер Пикфорд встал и вышел.

Собрание потекло дальше. Пепельница посреди стола наполнилась окурками, в воздухе висел дым. Ушел мистер Спайсер, затем — мисс Бодэм. Мисс Эшфорд туго обмотала вокруг шеи шарф, схватила свой чемоданчик и покинула помещение. Мириам Пэрриш сняла пенсне и повесила его на крючок, который был пришит спереди к ее платью. Все расходились, собрание закончилось. Элинор встала. Она хотела поговорить с Китти. Однако ее перехватила Мириам.

— Насчет визита к вам в среду, — начала она.

— Да, — сказала Элинор.

— Я только что вспомнила, что обещала отвести племянницу к дантисту.