Роза прямо-таки услышала, как это говорит Эдвард. Он имел обыкновение принижать себя, хотя на самом деле был о себе весьма высокого мнения.

Но этим Эдвард не исчерпывался. И она не позволила бы над ним смеяться, она очень любила брата и гордилась им.

— Теперь в Эдварде мало что осталось от этого, — сказала Роза.

— Я так и думала, — согласилась Сара, садясь напротив.

Помолчали. Роза опять взглянула на цветы. Зачем я пришла? — продолжала она спрашивать себя. Зачем сломала себе утро, оторвалась от ежедневных дел, хотя было ясно, что они не хотят ее видеть?

— Продолжайте, Роза, — сказала Мэгги, разрезая пудинг. — Расскажите нам еще о Парджитерах.

— О Парджитерах? — Роза увидела себя бегущей по широкой улице под фонарями. — Что может быть обычнее? Большая семья, живущая в большом доме… — И все же она считала саму себя очень даже интересной личностью. Роза умолкла. Сара посмотрела на нее.

— Они не обычные, — сказала Сара. — Парджитеры… — Она провела вилкой линию по скатерти. — Парджитеры идут все дальше и дальше, — вилка уперлась в солонку, — пока им не встречается скала. И тут Роза, — она опять посмотрела на Розу (та при этом чуть подобралась), — Роза пришпоривает коня, подъезжает к человеку в золотом мундире и говорит: «Будьте вы прокляты!» Ведь Роза такая, правда, Мэгги? — Она посмотрела на сестру так, будто рисовала на скатерти портрет Розы.

Это верно, подумала Роза, доедая пудинг. Я такая. Опять ей показалось, что она — это два человека одновременно.

— Ну, с этим покончено, — сказала Мэгги, отодвигая тарелку. — Идите сядьте в кресло, Роза.

Мэгги встала и подвинула к камину кресло, на сиденье которого проступали кольца пружин, как заметила Роза.

Они бедны, подумала она, оглядываясь вокруг. И в доме этом они поселились, потому что он дешевый. Они сами себе готовят: Салли ушла на кухню варить кофе. Роза придвинула свое кресло поближе к креслу Мэгги.

— Вы сами себе шьете? — спросила она, указав на швейную машинку в углу. На ней лежал сложенный кусок шелка.

— Да, — сказала Мэгги, тоже посмотрев на швейную машинку.

— Собираетесь на прием? — спросила Роза. Шелк был зеленого цвета, с голубым отливом.

— Завтра вечером, — сказала Мэгги. Она подняла руку к лицу в странном жесте, как будто хотела что-то скрыть. Она хочет что-то утаить от меня, подумала Роза, так же как я — от нее. Роза наблюдала за Мэгги. Та встала, принесла швейную машинку и шелк и начала вдевать нить в иглу. Руки у нее большие, тонкие и сильные, отметила Роза.

— Я никогда не умела шить для себя, — сказала она, глядя, как Мэгги разглаживает шелк под иглой. Розе стало легко. Она сняла шляпку и бросила ее на пол. Мэгги посмотрела на нее с одобрением. Роза была красива, какой-то грубовато-усталой красотой, и больше походила на мужчину, чем на женщину.

— Зато, — сказала Мэгги, осторожно начиная крутить ручку, — вы делали другие вещи. — Она говорила с интонацией человека, работающего руками.

Машинка уютно жужжала, иголка мерно протыкала шелк.

— Да, я делала другие вещи, — сказала Роза, гладя кошку, которая терлась об ее колено, — когда жила здесь. — Но это было много лет назад, — добавила она, — в молодости. Я жила здесь с подругой, — она вздохнула, — и учила малолетних воров.

Мэгги промолчала. Она крутила и крутила ручку жужжащей машинки.

— Воры мне всегда нравились больше других людей, — через некоторое время сказала Роза.

— Да, — откликнулась Мэгги.

— Мне никогда не нравилось жить дома, — сказала Роза. — Меня намного сильнее привлекала самостоятельность.

— Да, — сказала Мэгги.

Роза продолжала говорить.

Говорить, как она обнаружила, было легко, очень легко. И не надо было ни изрекать ничего умного, ни рассказывать о себе. Когда вошла Сара с кофе, она говорила о Ватерлоо-Роуд.

— За какого это толстяка вы цеплялись в Кампаньи? — спросила Сара, ставя поднос.

— В Кампаньи? — удивилась Роза. — О Кампаньи речь не шла.

— Я слышала из-за двери. — Сара начала разливать кофе. — Оттуда слова звучат так странно. — Она передала Розе чашку. — Мне показалось, вы говорите об Италии, Кампаньи, лунном свете.

Роза отрицательно покачала головой.

— Мы говорили о Ватерлоо-Роуд, — сказала она.

Но что именно она говорила? Ведь не просто же о Ватерлоо-Роуд. Вероятно, несла чушь. Первое, что приходило в голову.

— Я думаю, любой разговор окажется чушью, если его записать, — сказала она, помешивая себе кофе.

Мэгги на мгновение перестала крутить ручку и улыбнулась.

— Даже если не записывать, — сказала она.

— Но это единственный способ узнать друг друга, — возразила Роза. Она посмотрела на свои часы. Было позже, чем она думала. — Мне пора, — сказала она. — А может быть, пойдете со мной? — вдруг добавила она.

Мэгги подняла голову и посмотрела на нее.

— Куда? — спросила она.

Роза выдержала паузу.

— На собрание, — наконец ответила она. Ей хотелось скрыть то, что больше всего влекло ее. Она была сильно смущена. И все равно хотела, чтобы они пошли. Но зачем? — спрашивала она себя, стоя в неловком ожидании. Повисла пауза. — Вы можете посидеть наверху, — вдруг предложила она. — Увидите Элинор, Мартина — Парджитеров во плоти. — Она вспомнила метафору Сары. — Караван в пустыне.

Роза посмотрела на Сару. Та примостилась на подлокотнике кресла и прихлебывала кофе, качая ногой.

— А мне пойти? — спросила Сара, не переставая качать ногой.

Роза пожала плечами.

— Если хотите, — сказала она.

— А мне там понравится? — продолжала Сара, качая ногой. — На этом собрании? Как ты думаешь, Мэгги? Пойти мне или нет? Пойти или нет?

Мэгги ничего не сказала.

Тогда Сара встала, подошла к окну и принялась мурлыкать песенку:

— «Иди бродить в долины, там розы все сорви…»

Под окном прошел человек с криками:

— Железный лом берем! Железный лом!

Сара вдруг резко обернулась.

— Я пойду, — сказала она, точно приняла решение. — Быстро оденусь и пойду.

Она сорвалась с места и торопливо вышла в спальню. Похожа на тех птиц в зоопарке, подумала Роза, которые никогда не взлетают, а только быстро прыгают по траве.

Она посмотрела в окно. Унылая улочка. На углу пивная. Дома напротив обшарпанные, и очень шумно. «Железный лом берем! — кричал человек внизу. — Железный лом!» На дороге верещали дети. Они играли в классы. Роза стояла и смотрела на них.

— Бедные маленькие негодяи! — сказала она. Она подняла с пола свою шляпку, надела ее и решительно пришпилила к волосам, проткнув двумя булавками. Вы не находите довольно неприятным, — сказала она, прихлопнув шляпку сбоку перед зеркалом, — возвращаться домой по вечерам мимо пивной?

— Вы имеете в виду пьяных? — спросила Мэгги.

— Да. — Роза застегнула ряд кожаных пуговиц на своем строгом жакете и в нескольких местах поправила одежду, уже готовясь к выходу.

— А теперь о чем вы говорите? — спросила Сара, входя с ботинками в руках. — Об очередной поездке в Италию?

— Нет, — сказала Мэгги. Она говорила неразборчиво, потому что держала во рту булавки. — О приставаниях пьяных мужчин.

— О приставаниях пьяных мужчин, — повторила Сара. Она села и принялась надевать ботинки.

— Ко мне они не пристают, — сказала она.

Роза улыбнулась. Это было очевидно. Сара была угловатой и невзрачной, с землистым цветом лица.

— Я могу пройти по мосту Ватерлоо в любое время дня и ночи, — продолжила она, расшнуровывая ботинки, — и никто не заметит. — На одном шнурке был узелок, она стала возиться с ним. — Но я помню, мне говорила одна женщина — очень красивая женщина, похожая на…

— Поторопись, — перебила ее Мэгги. — Роза ждет.

— Роза ждет… Так вот, эта женщина рассказывала, что, когда она заходит в Риджентс-парк поесть мороженого… — Сара встала, чтобы как следует вставить ногу в ботинок, — чтобы поесть мороженого, за круглым столиком со скатертью под деревьями, — она стала прыгать на одной ноге, в одном ботинке, — так вот, она говорила, что глаза выглядывают на нее из-за каждого листа и жгут, точно солнечные лучи, даже мороженое тает… Мороженое тает! — повторила Сара, хлопнула сестру по плечу и повернулась на носке.