– О, Пенрод, где научился ты так прекрасно играть?
Итак, Пенрод больше не сомневался: ему необходимо заиметь эту потрясающую трубу и научиться играть на ней. Вряд ли наш герой себе отдавал отчет: мечта его стара, как мир. Она снедала и будет снедать всех мальчиков на свете. Ибо не существует среди них такого, который бы не мечтал поднять самый оглушающий шум в мире.
Когда оркестр поравнялся с ним, Пенрод принялся отбивать ритм каблуком ботинка. Затем, стараясь держаться как можно ближе к трубачу, пошел с музыкантами в ногу. С ним вместе к оркестру пристало еще несколько мальчиков. Пенрод с ними не был знаком. Да и намерения этих мальчишек не отличались серьезностью. Они бежали вприпрыжку, их лица раскраснелись от возбуждения. То были низменные натуры. Их чувства не восходили до великой мечты. Оркестр для них – всего лишь сиюминутное развлечение, о котором они забудут тотчас же, как музыканты скроются в конце улицы. Пенрод, напротив, был всецело захвачен стихией басовой трубы. Он глаз не отрывал от нее. Временами он даже сам пытался подражать ее звукам. Тогда из чрева его вырывалось что-то вроде тигриного рыка, а пальцы перебирали воображаемые клавиши.
Но вот музыканты перестали играть. Толпа мальчишек разом повернула назад. Пенрод же по-прежнему маршировал рядом с маленьким трубачом. Он так и не покинул его до тех самых пор, пока музыканты не поднялись по ступеням какого-то солидного здания и не скрылись за дверью.
Пенрод еще немного полюбовался каменной лестницей, затем со вздохом повернул к дому.
На обратном пути он снова маршировал в ногу с никому не видимым духовым оркестром. Прохожие оглядывались на него. Сам того не замечая, герой наш внезапно разражался трубными звуками, и тогда пальцы его, которые он держал на уровне живота, принимались за работу на невидимых миру клавишах.
Образ большой медной трубы стойко запечатлелся у Пенрода в памяти. Этот образ не уступал оригиналу ни звучностью, ни размерами. Пенрод мог бы неточно запомнить или просто забыть множество других вещей, но большая, сияющая начищенной медью, изогнутая труба так явственно виделась ему, словно он и впрямь держал ее в руках. Как раз подходя к дому, Пенрод размышлял о том, что если уж у тебя есть такая большая труба, и ты играешь на ней, никто не сможет тебя не заметить или, например, не услышать.
И за ужином мысли о трубе не оставляли Пенрода. Время от времени он вдруг принимался рычать. Мистера Скофилда-старшего это повергало в ярость. Он считал, что сын нарочно мешает ему говорить.
Наконец, он велел сыну ложиться спать. Тот встал и, наигрывая нечто походное, парадным маршем поднялся по лестнице в спальню. Улегшись в постель, он продолжал тихонько трубить. Мать погасила ему свет и спустилась к мистеру Скофилду в библиотеку. Прошло минут сорок, когда Маргарет, чья комната граничила со спальней Пенрода, вздрогнула от жизнеутверждающих трубных звуков.
– Пенрод! – закричала сестра. – Если ты сейчас же не прекратишь, я позову папу!
Торжественный марш затих. Теперь Пенрод «исполнял» какую-то едва слышную мелодию.
Маргарет вздохнула спокойно. Это бурчание не мешало ей писать письма.
Утром Пенрод, едва открыв глаза, тоскливо насупился. Так бывало всегда, когда впереди маячили тяготы учебного дня. Однако пятью минутами позже он вспомнил о том, что произошло вчера. Лицо его озарила улыбка, и он затрубил. Весь день в школе, и потом по дороге домой, и дома Пенрод занимался математикой. Ни разу в жизни он еще не посвящал столько времени сей точной науке. Он лихорадочно считал, сколько потребуется сдать тряпок и металлолома, чтобы выручить деньги на покупку заветной трубы. Ученым педантам, которые составляют нуднейшие задачники для школ, есть тут над чем задуматься.
Пенрод продолжал считать до следующего дня. К счастью, на другой день выяснилось, что дядя Джо едет мимо их города в Неваду, и завтра они всей семьей пойдут на вокзал, чтобы с ним повидаться. Пенрода это известие обрадовало сразу по двум причинам. Во-первых, поезд прибывал на вокзал во время занятий, и мальчику разрешили не ходить в школу. Кроме того, дядя Джо виделся с племянником не часто, однако, когда это случалось, Пенрод неизменно получал от него деньги. От одного воспоминания об этом у него перехватило дыхание. Главное, дядя всегда вручал ему деньги незаметно от взрослых, и никто не мог проследить потом, как он их тратит. В прошлый раз он получил от дяди серебряный доллар. Если и завтра… О дальнейшем Пенрод даже не решался подумать.
На другой день, в два тридцать пять поезд остановился на станции. Дядя Джо выскочил на платформу и бурно приветствовал родственников. Без восемнадцати три дядя уже двигался в сторону Невады и махал на прощанье рукой с площадки последнего вагона. Как раз перед тем, как сесть в поезд, он незаметно опустил в карман племяннику целых два доллара.
Без семи минут три Пенрод уже открывал дверь самого большого музыкального магазина в их городе. Рослый блондин-продавец показался Пенроду похожим на графа. «Граф-продавец» изящно оперся на крышку полированного рояля. Поначалу Пенрод оробел. Но сумма в два доллара придала ему уверенности в себе.
– Я хотел бы поглядеть вон ту большую трубу, которая у вас на витрине, – обратился он к надменному продавцу.
– Вот и прекрасно. Гляди, сколько хочешь, – ответил тот, но с места не сдвинулся.
– Но я ведь просил…
Какая-то, еще не совсем ясная, мысль мелькнула в голове у Пенрода, и он осекся.
– Я просил… – снова попробовал начать он, и тут мысль, так встревожившая его, внезапно обрела ясность. – Я хотел узнать, сколько…
– Что, сколько? – переспросил «продавец-граф».
– Сколько… стоит… труба… – с трудом произнес мальчик.
– Наверное, вообще она стоит дорого, – отвечал продавец. – Но мы просим вполне умеренную сумму. Всего восемьдесят пять долларов.
– Восемьдесят пять, – отрешенно проговорил Пенрод, – а…
И он умолк. Слишком уж разительным был контраст между двумя долларами, счастливым обладателем которых Пенрод стал после встречи с дядей Джо, и ценой заветной трубы. По мере того, как он переваривал слова продавца, между ним и трубой разверзалась пропасть. Ибо восемьдесят пять долларов были для Пенрода суммой не более осязаемой, чем восемьдесят пять миллионов.
– Может, ты хочешь, чтобы я отложил эту трубу для тебя? – несколько любезней, чем прежде, проговорил продавец. – Ты можешь пока прицениться к трубам в других магазинах, а наша тебя подождет.
– Откладывать, наверное, не стоит, – покраснев, прошептал Пенрод.
Он принялся с таким усердием ковырять пол магазина носком ботинка, словно собирался прорыть подкоп. Потом он с не меньшим усердием помассировал шею и, стараясь придать голосу небрежную интонацию, произнес:
– Не всю же жизнь мне стоять тут. Пожалуй, мне уже пора по делам.
– Время – деньги, Верно я говорю? – откликнулся продавец.
Пенрод остановился. В тоне продавца ему послышалась издевка. Но он был настолько придавлен неудачей с трубой, что даже не нашел слов, чтобы поставить на место обидчика. Он потоптался у выхода и открыл дверь.
– А то я тебе могу пока завернуть трубу, – снова раздался голос «продавца-графа».
На этот раз Пенрод уже ясно понял, что над ним издеваются. Но слов для ответа так и не находилось, и он вышел на улицу.
Лишь десятью минутами позже, уже приближаясь к дому, Пенрод резко обернулся и повел с воображаемым продавцом такую беседу:
– Вы смеете это утверждать про меня? Ну, тогда я скажу вам, сэр, что вы глупы вдвойне!
Пенроду стало чуть легче. Он даже пошел быстрее. Но разочарование все же не проходило. Рано или поздно у каждого в жизни наступает момент, когда сумма в восемьдесят пять долларов нанесет серьезную душевную травму. Пенрод переживал свою восьмидесятипятидолларовую трагедию сейчас. Он был настолько подавлен, что даже забыл о двух долларах, которые лежали в кармане его пиджака. Он миновал целых две аптеки, даже не обратив на это внимания. Ни газировки, ни мороженого сейчас для Пенрода просто не существовало. Да и могут ли они что-нибудь значить, если жизнь в мгновение ока утратила смысл, и идеал оказался недостижимым?
