Ты — одинок… Ты — правишь бег
В косматый дым, в атласный снег
Приять вершин священный холод…
Вершинный гром упал, как молот.
В горах натянутый ручей
Поет тебе; и ты — ничей…
На нас глядишь из тучи мглистой
Своей порфирой серебристой.
Орел вознесся в звездный день…
Твоя распластанная тень
Сечет ледник зеркальный, белый…
Ледник висит оцепенелый…
Закинутый самой судьбой,
Ты солнце на старинный бой,
Зовешь протяжным, вольным
криком, —
Над искристым и льдистым пиком.
Полудень: стой — не оборвись!..
Ясна обрывистая высь:
Изорвана туманов лопасть,
Разверзлась под тобою пропасть.
Над морем золотого льда
Промчатся быстрые года…
Падет бесследно солнце злое.
Темнится небо голубое.
Последовательно и во всем богатстве вариативных возможностей монтажный принцип был продемонстрирован Белым в поэме «Первое свидание» (1921). Весь текст поэмы строится на вариативных повторах более или менее пространных стиховых групп; определено, что «в поэме, охватывающей 1364 строки, точно или варьирование повторяются 3 двенадцатистрочных фрагмента и 32 четырехстрочных»; четырехстрочные фрагменты теоретически дают 24 возможных сочетания, из которых в поэме Белого использовано 11[109]. Представляя собой сложное монтажное единство, «каноническая» редакция «Первого свидания» (впервые опубликованная отдельным изданием: Пб.: Алконост, 1921), однако, имеет и другую, первоначальную версию текста, появившуюся в берлинском журнале «Знамя» в 1921 г.[110]. Как установлено Дж. Малмстадом, лишь 43 строки в журнальной редакции «Первого свидания» не имеют себе соответствий в «каноническом» тексте, остальные же обнаруживают в нем прямые (хотя в отдельных случаях и не дословные) аналогии. Однако «смонтирован» текст в журнальной редакции совершенно иным образом; с основной редакцией в нем совпадают только Предисловие (32 строки) и Эпилог (8 строк), текст разделен на 10 глав (а не на 4, как в «канонической» редакции), причем линейная последовательность групп стихов лишь отчасти совпадает с соответствующими фрагментами основного текста, во многих же случаях отдельные строки первоначальной редакции образуют ряды, не имеющие с окончательной композицией ничего общего. Характерный пример — начало 9-й главы журнальной редакции (слева обозначены параллели с «каноническим» текстом — номер главы и стиха этой главы):
I, 229 И снова — зал белоколонный;
I, 228 И снова: переливы люстр,
I, 226 Как струи слова Заратустр
I, 227 Блеснут из ночи темнолонной
III, 155 И снова бросит громкий культ,
III, 154 Пересекая рой поклонов,
III, 153 Взойдя на дирижерский пульт,
III, 156 Ее почтенный жрец Сафонов.
III, 218 Он постоит и помолчит
III, 219 И по пюпитру постучит:
III, 224 Пройдутся в воздух фалды фрака;
И стаю звуков гонит он,
Как зайца гончая собака
III, 227 На возникающий тромбон.
III, 291 Моя Надежда, — дева Отис
Черновые рукописи «Первого свидания», предшествовавшие оформлению журнальной редакции и отразившие первоначальные попытки фиксации творческого замысла (включая самые беглые, предварительные пробы строк без их композиционного упорядочения), сохранились не целиком и не охватывают всего текстового материала поэмы. Однако из знакомства с уцелевшими фрагментами ясно, что черновые тексты «Первого свидания» не составляли композиционного целого, сопоставимого с журнальной или с «канонической» редакцией (в частности, имеющаяся на некоторых листах авторская нумерация глав, соотнесенная с определенными стиховыми фрагментами, не совпадает с нумерацией ни первопечатной, ни основной редакции текста)[112]. Рукописи «Первого свидания» дают возможность не только познакомиться с «лабораторными» опытами Андрея Белого, установить характер и последовательность создания стихов и более крупных фрагментов текста, но и высказать предположение об отсутствии у автора на раннем этапе работы четкого композиционного плана: текст первоначально фиксировался в виде относительно суверенных, более или менее пространных фрагментов-заготовок, которые позднее, явив собою внутренне определившуюся, но внешне хаотичную совокупность, подвергались композиционному оформлению (и затем, при подготовке отдельного издания поэмы — новому переоформлению) — подобно тому, как кинофильм рождается из заранее отснятого материала за монтажным столом.
«Собрание стихотворений» — книга из архива Андрея Белого
Подготовленная к изданию в 1914 г., эта книга представляет собой первую попытку Андрея Белого дать общую картину своей полуторадесятилетней стихотворческой деятельности, подвести определенные поэтические итоги, какими они вырисовывались в сознании автора к моменту формирования «Собрания стихотворений». Волею обстоятельств книге тогда не суждено было увидеть света, и читатель так и не смог воспринять и оценить тот образ Белого-поэта, каким он представал на ее страницах, — образ, отчасти знакомый по ранее изданным сборникам стихов, отчасти и незнакомый — видоизмененный и перетолкованный[113].
Опубликовать «Собрание стихотворений» предполагалось в петербургском издательстве «Сирин». Основанное в октябре 1912 г. капиталистом-сахарозаводчиком, чиновником особых поручений при директоре императорских театров М. И. Терещенко и двумя его сестрами, это издательское предприятие ставило своей целью выпуск в свет произведений наиболее крупных и признанных мастеров «нового» искусства. К формированию «Сирина» имели ближайшее касательство А. Ремизов и А. Блок, главным организатором делопроизводства и литературным редактором стал критик и публицист Иванов-Разумник. Программная ориентация на символизм сказывалась прежде всего в масштабных издательских проектах «Сирина» — собраниях сочинений Федора Сологуба в 20 томах и Валерия Брюсова в 25 томах; главным образом произведениями символистов заполнялись и альманахи «Сирин» (первый вышел в свет в октябре 1913 г., третий, последний, — в марте 1914 г.).
Сотрудничество Андрея Белого с «Сирином» началось с романа «Петербург», впервые увидевшего свет в трех выпусках альманаха[114]. Инициатива в деле опубликования романа принадлежала А. Блоку и Иванову-Разумнику, сумевшим подвигнуть владельцев издательства на весьма рискованный шаг — отведение значительной части общего объема альманахов под произведение, которое неизбежно должно было вызвать негативную реакцию у широкой читающей публики: необычный по тем временам художественный строй «Петербурга» приводил в недоумение и разочаровывал даже эстетически искушенных людей. «…Блоку и мне, — вспоминает Иванов-Разумник, — <…> с великими трудами удалось протащить „Петербург“ сквозь Клавдинские теснины семьи Терещенок (издателей) и старания близкого к ним Ремизова не допустить этот роман в сборники „Сирина“. Блок и я — одолели; Б<орис> Н<иколаевич> приехал заключать договор и был у меня в „Сирине“ в первый же день приезда; разговор продолжался три-четыре часа»[115].