— Не оставляй меня, Ро.

Мне не дает ответить внезапный звук. Это не что-то непонятное, принесенное ветром, а мелодия — нежная, западающая в память. Звуки несутся над полем боя, над трупами и воронками, и каждый пропитан кровью и слезами. Я умираю от печали, но во мне снова просыпается солдат. На волынке играет человек!

Мин открывает рот, чтобы спросить про звук, но я прикасаюсь к его губам и шепчу:

— Тихо! Люди совсем близко.

Музыка прекрасна и полна страдания, музыкант не стесняется слез. Он тоже оплакивает утрату, и я, к своему удивлению, способен ему сочувствовать.

Музыка становится громче. Мин тянет меня к себе, касается губами моего виска.

— Моя любовь принадлежит тебе, Ро. А теперь ступай. Ты должен спастись.

Мин разжимает пальцы. Я тоже касаюсь губами его лица и ползу к разбитому орудию, подобрав по пути свой шлем.

Вся моя надежда на то, что музыкант, поглощенный игрой, пройдет мимо. Укрывшись за лафетом, я нахлобучиваю шлем, включаю датчик и впиваюсь взглядом в кромку воронки. Вскоре появляется голова: судя по тому, что она неуклонно растет, путь музыканта лежит в сторону воронки. Вскоре я вижу его уже по пояс. Это мужчина в полном боевом облачении. Его бронежилет и остальные доспехи покрыты царапинами и вмятинами и разрисованы разноцветными полосами. На шее у бойца болтается маленький, украшенный бисером мешочек с вышитой на нем птичкой, на спине висит дракский энергонож. Его пальцы скользят по деревянной дудочке. От дудочки тянется надетый на шею ремешок.

«Если бы я только был вооружен...» — шепчу я. Увы, мое оружие и оружие Мина выброшено за пределы воронки и наверняка повреждено так, что уже не починишь. Я стараюсь не дышать и надеюсь, что Мин тоже не издаст ни звука. Возможно, у человека не работает или не включен датчик в шлеме, а может, он от горя не обращает внимания на его показания. Есть надежда, что он все-таки пройдет мимо.

Но печальная песня внезапно обрывается. Человек резко бросает свою дудочку, повисающую на ремешке. Молниеносное движение — и энергонож оказывается у него в руках.

Он видит Мина. Я совсем перестаю дышать и шарю вокруг себя в поисках хоть какого-нибудь оружия. На глазах выступают слезы отчаяния: я не могу нащупать даже камня.

В скорченного Мина бьет луч фонаря. Между станинами лафета мне видно, что делает человек. Он опускает энергонож и что-то говорит не на английском языке. Он обращается к Мину, потом воздевает руки к звездам и обращается к ним. Поговорив со звездами, он снова берет свой музыкальный инструмент и, причудливо пританцовывая, наигрывает что-то совсем уж странное.

Мой страх постепенно ослабевает: я уже надеюсь, что этот человек — колдун или целитель, пытающийся помочь моему боевому товарищу и любимому. Но не успеваю я перевести дух, как песня и танец обрываются, человек снова поднимает энергонож и с его помощью отрезает Мину правую ногу в области лодыжки. Потом, опять запев, он приступает к левой ноге. Дальше наступает очередь кистей, кусков плеч и бедер размером с кулак... Мой товарищ визжит от боли. Вскоре он, к счастью, теряет сознание, но человек не прекращает своего мясницкого занятия и не унимается до тех пор, пока на дне воронки не остается груда мяса в луже крови.

Удовлетворившись содеянным, человек шагает дальше, и его флейта продолжает оглашать поле битвы пронзительными звуками. Я выползаю из воронки с красными от ярости глазами. Я даю Мину торжественную клятву, что отныне буду не просто убивать людей, а непременно превращать каждого в верещащее от боли кровавое месиво.

Месть. Кровавая, безжалостная, всесокрушающая месть!

О да, я принес кровожадному большинству немало жертв. Я замучил до смерти достаточно людей, чтобы навсегда заселить свои сны чудовищными кошмарами.

— Капитан, — отвечаю я Ореаху, — я задыхаюсь от жажды мести. Она пожирает меня живьем. Но твой вопрос — чего я хочу больше всего. Так вот, больше всего, капитан, я хочу положить всему этому ужасу конец. Хочу стать свидетелем его прекращения. Я хочу мира. Он должен наступить. Должен!

Я чувствую на щеках слезы и стыжусь их. Вак, не спуская глаз с пистолета, собирает его, заряжает, прячет в кобуру. Встав, он глядит на меня и говорит:

— Язи Ро, я побывал на твоем рабочем участке и убедился, что ты чистишь и следишь за исправностью вверенного тебе оружия. Может быть, ты согласишься остаться в моем экипаже? Это, конечно, не ахти какой дом, но будь у тебя лучше, ты бы тут не очутился.

Я чувствую странную боль в груди. В шкафчике у моей койки лежит пакет от Зенака Аби для джетаи диеа Талман-коваха. Что обязывает меня доставить его по назначению? Данное слово? Иллюзия мира? Что стоит бросить пакет в мусор, забыть о нем, превратиться в космического скитальца? Получив рекомендации на «Торе Соаме», я бы смог поступить на корабль, отправляющийся на какую-нибудь загадочную, экзотическую планету. Война станет для меня неприятным воспоминанием. И что такое труд Зенака Аби, если не очередная иллюзия? Даже величайшие ученые, штудирующие и проектирующие пути обстоятельств, никак не додумаются, как добиться мира на Амадине. Как же отступнику, изменнику, джетаху без всякого оборудования, зато с пистолетом за поясом, найти заветный ответ? Еще одна достойная сочувствия, беспочвенная мечта в мире иллюзий...

— Подумай, Ро, — говорит капитан напоследок и выходит.

Я не успеваю ни поблагодарить его, ни о чем-либо спросить. Вырывающийся у меня вздох звучит очень по-человечьи. Раздумывать мне не о чем. Сначала выполнить поручение джетаха, а потом уже мечтать об удобной койке на космическом корабле и о новой жизни... Пока что я, как прежде, принадлежу Амадину. Я дал там слово и сдержу его.

Таможенники Синдиеву считывают коды с моего жетона и просвечивают пожитки. Потом Бинас Пави передает одному из таможенников маленький сверток, и ко мне моментально теряют интерес. Я стараюсь не гадать, как далеко простирается коррупция. Миновав таможню, я спрашиваю направление, закидываю сумку за плечо и бреду по улицам Синдиеву, сказочного города из стекла и серебра. Я не позволяю себе слышать и видеть, до того боюсь собственных чувств. Зависть и гнев, которые обязательно мной овладеют при виде процветающего, мирного города, — это, наверное, больше, чем я в состоянии пережить. Я иду туда, куда мне указали, упорно глядя себе под ноги. Потом поднимаю глаза на уличный указатель — и понимаю, что нашел то, что искал. Как я ни бодрился, с этой минуты мной владеет страх.

Талман-ковах — приземистое строение с разноцветными стенами под большим белым куполом. У главных дверей суета драков, людей, представителей других рас, причем каждый, судя по всему, полон ощущения собственной значимости. Я стою на краю красивого парка, тянущегося на юг, спускающегося по склону к широкой реке, обрамленного цветущими деревьями. Отсюда в разные стороны разбегаются улицы, на которых торгуют едой, одеждой, подарками, мебелью, книгами, домашней техникой, игрушками, земельными участками. Многие магазины принадлежат людям либо предлагают товары людских стандартов. Я вижу много плакатов с изображениями людей и драков, застывших в дружеских объятиях. Здесь царит мир, достаток и благолепие, достигнутые путем отсечения Амадина от остальной вселенной. Меня преследует мысль о том, какие разрушения я мог бы посеять в этом беззаботном мирке, пустив в ход свой энергонож. Я прислоняюсь к дереву с гладкой корой, ароматные ветви которого создают для меня тень, пряча от жарких лучей солнца Драко.

В парке я вижу человека. Он очень темен кожей, очень стар, весь скрюченный, на голове серебрятся длинные волосы. Он сидит в кресле на колесиках лицом к коваху. Над его головой красуется плакат, штанги которого вставлены в держатели за ручками кресла. На плакате одно слово: «Помните». Мимо человека пробегают трое дракских детей, со смехом выкрикивающих в его адрес обидные слова. Человек не обращает на них внимания — наверное, привык.