Внезапно я получаю тычок в спину.

— Как я погляжу, у меня гость, — раздается за спиной чей-то голос. — Давай-ка взглянем на твои руки. Умоляю, не отягощай их оружием, сын мой!

Я вытягиваю руки в сторону, отдавая себя на растерзание незнакомцу, как последний олух.

— Зенак Аби? — спрашиваю я на всякий случай.

Он бесшумно обходит меня и предстает моему взору. Драк стар, но с виду крепок. На нем куртка защитной раскраски, человечьи штаны, дракская фуфайка и сапоги, мягкая шляпа с полями с человеческой головы. От учителя Талмана на нем остается только синяя лента: ею положено оторачивать нижний край мантии, он же повесил ее на шею, как галстук. В руке он сжимает длинный посох.

— Да, Аби. А ты кто?

Я опускаю руки и поднимаюсь.

— Язи Ро. — Подумав, я объясняю: — Служил в Маведах, Окори Сиков Девятого Шордана.

Старик удивленно приподнимает брови.

— Знаю-знаю! Окори Сиков — гордый отряд. — Аби упирается посохом в землю, обхватывает его обеими руками, переносит на него весь вес своего тела. — Что же занесло героя Окори Сиков так далеко от поля боя?

У меня пылает лицо.

— Напрасно смеешься, старик. Я пришел, чтобы получить ответы на свои вопросы, а не чтобы тебя развлекать.

Он усмехается, показывая щербатую жевательную пластину на верхней челюсти.

— Вдруг я не вспомню ответы, если ты меня не развлечешь, Язи Ро?

Я подхожу к стволу поваленного дерева и сажусь на него, складываю руки, упираюсь локтями в колени. Я делаю это, чтобы избежать соблазна полоснуть старого дурня ножом, спрятанным в сапоге. Самого себя я чувствую дважды дураком за то, что сюда притащился. Наверное, никаких ответов я не получу.

Аби опускается передо мной на корточки, зажимает посох плечом и испытующе смотрит на меня. Чем дольше джетах сверлит меня взглядом, тем глупее я себя чувствую. Когда я теряю терпение и уже готов ринуться вниз с горы, Аби произносит наконец:

— О чем ты хотел спросить, солдат? Спрашивай честно — и ответ будет таким же честным, как вопрос.

Я упрямо молчу. Гнев борется во мне с мыслями, ясность никак не наступает. Вопрос? Кто знает, что я хотел спросить? Почему идет война? Почему не может воцариться мир? Почему я родился посреди всего этого кошмара? Почему погибли мои однополчане? Почему не стало моего родителя? Почему жизнь, весь мир устроены так дурно?

Я чувствую, как по моему лицу катятся слезы. Мой вопрос... Каков он? В голове пусто от осознания бессмысленности всех попыток докопаться до сути.

— Ладно, старый дурень. Зачем на тебе человечьи штаны?

Лицо Зенака Аби становится чрезвычайно серьезным. Он кивает, смотрит на меня.

— Затем, — отвечает он по-английски, — чтобы прикрыть задницу.

Сначала я ничего не соображаю, потом разражаюсь сумасшедшим хохотом. В моем горе появляется трещина, смех, который я сдерживал долгие годы, прорывается наружу. Наконец я открываю слезящиеся от смеха глаза и вижу, что Аби тоже хохочет.

Аби уводит меня на гору, в скованную холодом расселину между двумя скалами, утыканную валунами, похожими на стражей-великанов. В расселине лежит свежий, по щиколотку, снег. К холоду я непривычен, у меня немеют мышцы, мысли замедляются и густеют. Когда мы добираемся до пещеры Аби, уже начинает смеркаться.

Прежде чем войти в пещеру, я смотрю вниз с горы на восток. Холмистая Шорда простерлась до самого горизонта. Красные и оранжевые вспышки в вечернем тумане указывают на расположение машин смерти, у которых еще не кончилось горючее. Я в который раз чувствую себя круглым дураком. Столько крови, столько боли, столько лет борьбы! Если бы ее можно было прекратить, это давным-давно сделали бы другие. Кто такой Язи Ро, чтобы положить конец войне? Мясник, у которого руки по локоть в крови? Я отворачиваюсь от мира, вхожу в пещеру и опускаю за собой занавеску.

В пещере гораздо теплее, чем снаружи. Мы садимся на ящики. Вокруг много барахла, добытого среди развалин. Я сижу на ящике, превращенном в кресло, подо мной удобное сиденье из веток, спинка позволяет вольготно развалиться. Аби печет лепешки на импровизированной сковородке, и я наслаждаюсь запахом дыма и предстоящей еды.

— Слыхал что-нибудь о новом перемирии? — спрашиваю я его. — Ходили какие-то слухи... По радио об этом ни гугу. Некоторые считали, что всего лишь слухи.

Аби перекладывает готовые лепешки на широкий лист и подает мне.

— Перед самым подписанием перемирия «Тин Синдие» нанесли удар по месту, где велись переговоры, захватили всех в заложники, а потом перебили всех людей и предупредили переговорщиков от Маведах, чтобы те и думать забыли договариваться о чем-либо с чудовищами из Фронта. Чаю?

«Тин Синдие» — дети родины, изначальной планеты, «чистый Маведах», никому не желающий подчиняться. Могли бы допустить перемирие хотя бы на несколько дней. Но даже коротенький мир вызывает у них отвращение.

Я поглощаю лепешки горячими, обжигаясь, и чувствую, как теплеют конечности. В пещере мертвая тишина. Здесь так безопасно, что у меня даже проходит едва ли не врожденное ощущение, что необходимо постоянно быть настороже. Это чувство безопасности, даруемое чревом горы, кажется мне непристойным, как жизнь среди нечистот.

Но сытость и возможность впервые, кажется, за всю жизнь расслабиться прогоняют все мысли о «Тин Синдие», перемириях и Амадине. Я не могу сопротивляться дремоте. Заставив себя разок очнуться, я вижу Аби, смирно сидящего на ящике. Через секунду я перестаю видеть что-либо вообще. В памяти остался Аби, читающий книгу. Таким он и перешел в мои сны, которым я уже не мог сопротивляться.

«Сортировщик», — шепчет кто-то.

... Чой Лех стоит над детьми, не обращая внимания на стрельбу за стенами. Лех крупный, с безобразным ожогом на левой стороне лица, с неподвижно висящей левой рукой. На нем вытертая кожаная одежда, сапоги, его бронежилет и оружие много повидали. Равин Нис, джетах сирот, смотрит на Чой Леха: он стремится к нему подольститься, чтобы гроза миновала, и очень боится, что не добьется успеха. Все мы тоже хотим понравиться сортировщику, но совсем по другой причине. Если нас возьмут рекрутами Маведах, мы забудем про голод.

Лех спускается с помоста и начинает прохаживаться среди нас. Его шаги длинны и решительны. «Маведах, Маведах!» — перешептываются дети.

«Этот!» — говорит Лех, указывая на Вулриза Апису, самого рослого среди нас. Мы его дружно ненавидим: он жесток и третирует слабых. Сейчас он горделиво озирается. «Видите? — читаем мы на его лице. — Меня выбрали первым! Недаром я тут у вас главный». Равин Нис берет Апису за руку и указывает на возвышение.

«Этот!» — говорит Чой Лех, указывая еще на кого-то. Нис наставляет шепотом очередного избранника. Чой Лех выбирает еще четверых, потом задерживается перед Бикудихом Ри. Ри мал ростом, но очень хочет понравиться. Лех ударяет его здоровой рукой по голове, и ребенок валится на пол. Чой Лех любуется его слезами, потом шагает дальше.

Наконец он останавливается передо мной. Я знаю, что очень юн и не вышел телосложением, поэтому должен вызвать сомнения у сортировщика Маведах. Меня ждет испытание. Он пронзает меня взглядом. Вблизи его ожоги выглядят еще ужаснее.

«Мое лицо! — рычит он. — Что ты на нем видишь?»

«Оно обожжено», — отвечаю я, глядя ему прямо в глаза. Глаза темные, скорее карие, чем желтые.

«По-твоему, это красиво?» — спрашивает он.

«По-моему, это уродство», — отвечаю я.

Чой Лех замахивается, метя мне в голову, но я приседаю. Его рука бьет в пустоту, я же бодаю его головой в живот, как раз туда, где должна находиться брюшная прорезь. Лех с криком опрокидывается на пол барака. Медленно поднявшись, он, держась обеими руками за живот, еще раз разглядывает меня.

«Этот!» — говорит Лех Равину Нису и шагает дальше...

Я просыпаюсь и оглядываюсь, отовсюду ожидая опасности. Но рядом никого, кроме талман-джетаха Зенака Аби. Он по-прежнему занят чтением, но при этом говорит мне: