Не тратя времени на размышления, я вскакиваю и бегу, тяжело дыша и виляя среди камней и искореженного железа. Металлический обломок, о который я едва не ударяюсь головой, зловеще лязгает, и я отскакиваю от него влево, по-прежнему удерживая на мушке бункер. Из бойницы вырываются всего два луча, а не пять. Вокруг меня поднимаются гейзеры каменной пыли, меня осыпает осколками металла, но, о чудо, ни один в меня не впивается. Откуда-то сзади бьет еще один луч, обжигая мне плечо. Значит, там тоже засел человек с энергоножом. Я падаю в яму, качусь кубарем, посылаю на высотку очередной испепеляющий луч, потом еще и еще. Наконец мой луч попадает в чей-то индивидуальный энергоблок. Синяя вспышка — и дымящаяся дыра в земле...

Стрельба из нагромождения камней и с высотки как будто прекратилась. Я перекатываюсь вправо, вскакиваю и направляю свой луч в бойницу. Потом скрываюсь за грудой обломков и наблюдаю за высоткой, одновременно проверяя заряженность своего оружия. На высотке по-прежнему никакого движения, в ноже еще остается сорок девять процентов заряда. Я кошусь вправо, потом на камни, за которыми недавно прятались враги. Теперь камни черны, хотя раньше были красновато-бежевыми. Я не замечаю ни малейшего движения. В наушниках ничего — одни помехи.

— Анта? Ки? Пина? Адовейна? — Я встаю и повторяю вызовы. — Тзин Сиэй, прием!

Не может быть, чтобы никого не осталось в живых! Слишком много времени мы провели вместе, слишком многое пережили... Если демоны, которыми населила эти гиблые места фантазия людей, обладают хотя бы рудиментарным чувством справедливости, Дюжина не может сгинуть полностью!

Я включаю подбородком тепловой датчик в шлеме. Теперь в лицевом щитке можно видеть температурные отпечатки живых организмов и неживых предметов. На бугре, в точке, где я взорвал индивидуальный энергоблок кого-то из людей, я вижу ярко-оранжевую кляксу. Среди камней, откуда бил второй нож, сияет еще одна такая же клякса. Взрыв этого ножа погубил сразу четверых людей. Под камнями тоже оранжевое пятно, но далеко не такое яркое: там остывает человеческий труп. На огромной промышленной свалке — таким предстает поле боя, по которому передвигались недавно мои товарищи, — я насчитываю четыре оранжевые точки. Они затухают на глазах — это тела подстреленных драков покидает жизнь. Чтобы совсем не обезуметь от горя, я стараюсь себя занять. Отсутствие тепловых отпечатков взорвавшихся энергоблоков — свидетельство того, что оружие моих погибших товарищей все еще находится в рабочем состоянии. Прежде чем смотаться, я должен привести его в негодность.

Итак, я остался один.

На короткое время я замираю в нерешительности. Броситься в приступе ярости в пасть чудищу, отомстить за погибших и погибнуть самому? Съежиться от ужаса в тщетной надежде остаться незамеченным? Сдаться, уповая на снисхождение со стороны Фронта Амадина? Попросту отступить, вернуться и доложить Дураку: «Задание выполнено, овьетах. Все мертвы».

Но звук из чрева бункера заставляет меня резко развернуться, держа наготове нож. Судя по тепловому датчику, в развороченной бойнице лежат два трупа. Дальше, внутри бункера, датчик фиксирует шесть не таких свежих, почти остывших трупов. И еще двоих горяченьких, живее не бывает, жмущихся друг к дружке. До меня доходит, что я торчу на виду. Я приседаю, удивляясь, почему до сих пор жив.

Возможно, эти двое живых людей ранены. Неспроста же они не уничтожили меня, хотя могли! Мне хочется еще раз позвать Анту, увидеть собственными глазами тела моих однополчан. Неужели придется положиться на бездушный прибор, вычеркнувший их из числа живых? Но к чему рисковать, к чему лишний раз убеждаться в очевидном? Бессмысленно, как и все происходящее. Непонятно, как можно трястись от страха за свою жизнь, а уже в следующее мгновение ни в грош ее не ставить.

И тем не менее я поднимаюсь в полный рост перед бункером, небрежно зажав оружие под мышкой, и шагаю к пролому, мало заботясь о том, в каком обличье передо мной предстанет верная погибель. Почти не задержавшись на рубеже жизни и смерти, я вхожу внутрь и озираюсь.

Меня встречает тишина. После шести дней непрерывного боя такое полное отсутствие звуков кажется непристойностью. Душа восполняет пустоту: к ней немедленно возвращается целый веер чувств. Здесь и страх, и грусть, и негодование, и одиночество, и ненависть. Безразличие и сокрушительная усталость здесь же. Как мне хочется положить голову на колени своему родителю и попросить Язи Аво заглушить этот отвратительный шум у меня в мозгу!

Я делаю вдох, медленно выдыхаю воздух, повторяю эту процедуру. Это уже не прошлое: в прошлом, пусть совсем недавнем, считанные минуты назад, у меня были живые друзья и живые враги. И еще не будущее, когда то, что должен совершить, уже совершится. Нет, это неповторимое, невыносимое настоящее. Я крепко зажмуриваюсь и пытаюсь припомнить что-нибудь утешительное, а то и полезное, из Талмана.

Как плохо я знаком с Книгой! Родитель пытался меня учить, но Фронт прикончил его задолго до того, как закончился первый год учебы. У меня на шее висит на цепочке золотой кубик родительского Талмана, но я редко в него заглядываю. Кто, как не мудрецы из Талман-коваха, доказали, что этой войне не будет конца? Никаких ритуалов посвящения в зрелость, никакого включения в семейный архив — ничего этого Язи Ро не светит, как и всем остальным узникам Амадина. Наша талма — вечный ад.

На пыльном цементном полу валяются два человеческих трупа. Старшему из двоих луч моего энергоножа развалил череп. Младший, вернее, младшая, если прибегнуть к людскому уточнению, — еще почти ребенок, опять-таки по людским понятиям. Ее разрубило почти пополам.

Мертвые тела. Ничто. Еще два трупа — два камешка в горе смертей.

На шее у младшей золотая цепочка с золотой подвеской. Я полагал, что это будет крест — символ князя мира у людей. Но на самом деле я обнаруживаю талман, снятый с пленного или убитого драка.

От гнева я вижу все вокруг только в багровых и ослепительно белых тонах. Машинально нажав на курок, я наблюдаю, как голова отделяется от туловища. Потом сдергиваю с обрубка шеи цепочку и рассматриваю кубик. Символ на нем мне незнаком.

Я осматриваю железобетонный склеп. От орудий, прикрученных к полу, остались одни лафеты. На краях стенных бойниц болтается тряпье — занавески, которые люди кроили из камуфляжных тканей. Их табуреты очень похожи на дракские, стол почти такой же, как стол в доме, за котором я ел давным-давно, еще до того, как мой родитель, родня и сам дом были уничтожены. Потолок и стены почернели, растрескались, выщерблены от непрерывной стрельбы.

Я еле двигаюсь от усталости и головной боли. Не знаю, сколько человеческих домов и жизней уничтожил я сам — не считал. Есть вещи, не подлежащие счету.

Не все, что я вижу в бункере, поддается немедленному истолкованию. Меня удивляют следы пуль. Ведь у Дюжины не было винтовок. Значит, пулевая стрельба велась внутри. Недаром Анта предположил, что люди передрались между собой... Наверное, именно поэтому в момент нашего нападения многие из них оказались за пределами бункера.

Я делаю новый глубокий вдох и вспоминаю про датчик. Оранжевые пятна стали крупнее: стены бункера напитались теплом от солнца и энергетического оружия. Двое людей по-прежнему живы. На Амадине это может означать одно: прикончить их или умереть самому.

Я прохожу в следующее помещение. Там шесть застеленных человеческих кроватей на ножках. На трех кроватях лежит по трупу, еще три валяются рядом на полу. На тех, что на кроватях, красуются ножевые раны, те, что на полу, сражены пулями.

Помещение слева — кухня. Там тоже не осталось ничего живого. Двое живых прячутся под дальней кроватью справа.

Я зажимаю коленями оружие и снимаю шлем. В комнате стоит омерзительный сладковатый запах человеческой крови. В воздухе висит цементная пыль, подсвеченная солнечными лучами, проникающими в трещины в бетоне. Бесчисленные зеленые мухи, пирующие на человеческой крови, зловеще жужжат. Странно, насекомые не брезгуют и желтой кровью драков.