– Я сам покупаю креветок. Элиз не любит бывать на канале.

Ник занялась приготовлением лимонного соуса. Желток шлепнулся в лужицу сока на дне миски.

– Я покажу вам как-нибудь утром, если хотите, – предложил Чарли. – Огурец готов.

Он подошел к ней с разделочной доской и замер чуть позади.

Ник прекратила взбивать.

– А у вас есть пластинки Роберта Джонсона? – спросила Ник.

– Есть, – ответил Чарли. – Хотите послушать?

– Да, – сказала Ник. – И креветочную лодку тоже хочу увидеть.

– Отлично, – ответил он.

Ник снова принялась взбивать, соус густел, наливался желтизной.

– Ваш огурец, – напомнил он.

– Мне они понравились, – сказала Ник, очищая тарелки.

– Он хороший работник, – отозвался Хьюз, глядя в свой скотч. – Некоторым парням, похоже, все равно, когда работы на судне закончатся. В основном тем, у кого нет семей.

– Наверное, им некуда возвращаться.

Ник включила воду и посмотрела на Хьюза:

– Но Чарли мне понравился. Он пообещал показать мне хорошую креветочную лодку.

– Неужели? Похоже, Элиз нечасто выходит из дома, да?

– Уж очень она застенчивая, – сказала Ник.

– Но довольно милая.

– Ты так думаешь? Я боялась, что она сольется со стеной и нам придется всю ночь искать ее. – Ник поскребла тарелку. – А он весьма энергичный.

– Ну что ж, ты не одинока. У него много поклонниц в рабочей столовой.

– Полагаю, ее это не слишком радует.

– О, насколько я знаю, он верен ей.

– В самом деле?

– Вижу, ты хорошо провела время. Я рад. – Хьюз взболтал остатки виски в стакане. – Мне бы не хотелось, чтобы ты скучала.

– Это же наша жизнь. С чего бы ей быть скучной?

– Наша жизнь, – медленно повторил Хьюз, почти неуловимый вздох сорвался с его губ. – Да, полагаю, так и есть.

– В каком смысле – ты полагаешь?

– Не знаю в каком. Наверное, я немного перебрал с выпивкой.

– Я тоже перебрала с выпивкой, – Ник развернулась к нему, – и я хочу знать, что, черт побери, это значит – ты полагаешь?

– Ты права. – Хьюз наконец посмотрел на нее. – Ты перебрала с выпивкой.

– Да, я слишком много выпила. И что с того? У меня всего слишком, черт побери.

– Я бы хотел, чтобы ты поменьше ругалась.

– А я бы хотела, чтобы ты был тем человеком, за которого я вышла.

Ник трясло. Она знала, что наговорила лишнего, но это было как прыгнуть со скалы. Когда она была девочкой, они с Хеленой и парочкой мальчишек забирались на старый карьер, чтобы испытать себя. Гранит там выработали давным-давно, заброшенный карьер затопили грунтовые воды, и глубина там была изрядная. Они по очереди разбегались от пня старого дуба, служившего им ориентиром, и бежали без остановки, пока не оказывались в воздухе, и летели с обрыва. Мальчики, которым было по-настоящему страшно, скатывались вниз, точно мраморные шарики. А Ник всегда прыгала. Но тамошний рельеф ей был хорошо знаком.

Хьюз допил скотч одним быстрым глотком и налил еще.

– Мне жаль, если ты разочарована.

– Я не хочу, чтобы ты сожалел.

– Ложись спать, Никки. Мы можем поговорить, когда ты протрезвеешь.

– Ты человек, который должен был… – Она замолчала в нерешительности. – Ты мой муж.

– Я прекрасно это помню, Ник.

Голос у него был раздраженным, даже язвительным.

– В самом деле? Похоже, ты не слишком часто об этом вспоминал в последнее время.

– Возможно, одной тебе было бы лучше, возможно, я не гожусь для роли мужа.

– По крайней мере, я стараюсь, – сказала Ник, внезапно испугавшись. – Ты…

Хьюз застыл на месте, и на миг ей показалось, что он стал выше. Одна его рука вжалась в стол, костяшки пальцев, сжимающих стакан, побелели.

– Ты считаешь, я не стараюсь, Ник? А что я, по-твоему, делаю каждый день, каждую секунду? Этот корабль, это место, этот дом, эта жизнь – думаешь, это то, чего я хочу?

Ник посмотрела на него. И вдруг быстрым движением вырвала шнур радио из стены. В одну секунду радио было у нее в руках, а в следующую уже взлетело в воздух.

Хьюз даже не шелохнулся, его слова повисли в воздухе вокруг него, в глазах была пустота.

Радио, не задев его, врезалось в угол.

– И что? Ты думаешь, это, – она ткнула в груду из пружин и пластика, – ты думаешь, это то, чего я хочу?

– Я иду спать, – сказал Хьюз.

– А зачем? – Ник запустила пальцы в волосы. – Ты и так спишь.

На следующее утро Хьюз ушел рано. Ник притворилась спящей. Шторы были задернуты, в комнате стояла духота. Они оба любили спать с открытым окном, но Ник не стала открывать его, когда наконец отправилась в постель, отказала себе даже в прохладе. Пусть ей будет плохо, и ей было плохо, не в последнюю очередь из-за духоты.

Услышав звук двигателя, Ник встала, халат надевать не стала. Она сидела за кухонным столом, уставившись в черный кофе. Поигралась с мыслью побросать вещи в чемодан, вызвать такси и сбежать домой. Но, мысленно приехав в Кембридж, обнаружила, что будущее пропастью разверзлось перед ней. А он по-прежнему будет где-то существовать, где-то в другом месте, без нее. Та к что она просто сидела и смотрела в чашку с кофе.

Она пыталась поразмышлять о браке своих родителей, но проку в том не было, она ведь не знала, что творилось за закрытыми дверями, на темных лестничных площадках, на вечеринках, когда ее оставляли дома, на полуночных прогулках, когда мир спал. Они казались счастливыми. Но отец умер, когда она была совсем маленькой, и ее воспоминания о родителях были обрывочными: бриллиантовая брошь, подаренная в зеленом кожаном футляре на Рождество; мать, гладящая рукой отцовские бакенбарды; запах табака «Королевский яхтенный» и духов «L’heure Bleue».

Мать была против того, чтобы она выходила замуж, считая, что оба слишком молоды. Заставляла Ник ходить на свидания с другими юношами, вынуждала на тоскливые танцы с соседом, который пытался потной ладонью ухватить ее руку под столом. Но когда стало известно, что они с Хьюзом тайком встречаются, мать сдалась. Уж лучше пусть Ник будет замужней женщиной, если вдруг что приключится, сказала она.

Они поженились на Острове, в церкви, где ее крестили. В маленькой церквушке с чудесными витражами. Прием устроили в Тайгер-хаусе. Подавали крепкий пунш, чайные сэндвичи и белый торт, украшенный засахаренными фиалками. Ник вдруг стало не по себе, ее замутило, и она сбежала наверх, в гостиную. Сидя на сером шелке шератоновского дивана, она вытащила из волос цветки флердоранжа. Она не знала, сможет ли вернуться вниз или так и зачахнет на этом диване – точно мисс Хэвишем[8]; флердоранж увянет и засохнет, шоколадные конфеты на столике обратятся в бурые окаменелости.

И тут в дверях возник Хьюз, облаченный в визитку. Не говоря ни слова, он подошел и сел рядом. Ник перебирала маленькие душистые веточки, не смея взглянуть на него, ей было стыдно. Он взял ее за подбородок и развернул лицом к себе. И в этом жесте было все – все, что не умерло, не засохло, не окостенело.

Потом за руку отвел в комнату горничной в задней части дома. Окно было открыто, и ветер с залива играл желтыми занавесками в клетку. Подняв многослойное платье и нижнюю юбку, он опустился на колени и зарылся в нее лицом, вдыхая ее, замерев. Казалось, миновала вечность, прежде чем они услышали шаги в коридоре. Хьюз повернул голову к открытой двери, но не оторвался от нее. Горничная прошла мимо двери и вдруг остановилась – парализованная, смущенная этой картиной. Хьюз задержал на ней взгляд, будто хотел, чтобы она осознала, что видит, что за перемена с ними происходит, и лишь затем ударом ноги захлопнул дверь.

Было десять часов, солнце двигалось к зениту, а Ник все сидела в ночной рубашке. Холодный кофе стоял на столе возле ее неподвижной руки. Ей казалось, что кухня пропиталась застоявшимся запахом вчерашних креветок, хотя это могли быть креветки со среды или даже с воскресенья, если на то пошло.