— Не хотел бы я родиться женщиной, — говорит один, помоложе.

— А кто хотел бы? Уж не я ли? — отвечает старый, слегка насмешливый голос.

— Это я так говорю. Сегодня хороший улов. Рыба шла, как заколдованная.

Молчат и смотрят друг на друга.

— Кто же ее околдовал? Не ты ли?

— Не знаю кто. Рассказывают, что дикий Гарт знает какие-то слова…

— Какие же слова знает Гарт?

— Не знаю. Помнишь, Рибо, как тогда сразу утонули трое: Мюлло, да Саламбье, да Ланне. Тогда все женщины ждали на берегу.

— А кому же было ждать? Уж не мне ли? Я сам едва выбрался.

Проходит девушка с плетенкой; ей помогает молодой веселый рыбак.

— Ты придешь сегодня танцевать, Франсина?

— Нет.

— Приходи. Я придумал новое па. Я возьму тебя на плечи и унесу в лес.

Оба смеются.

— Это ты сам придумал, или дедушка тебе рассказал?

Уходят. А у этих двоих продолжается медлительный, как молчание, осторожный разговор:

— Филиппа ударил угорь.

— Что же Филипп? Ты говоришь, его ударил угорь.

— Филипп? Ничего. Вон Филипп.

Филиппу хочется быть старше, чем он есть: он уже стоял со стариками и курил; но недолго — пошел к девушкам помогать и болтать глупости о своей любви. Молодой он и красивый, но никогда не любила его Мариетт. А он всегда любил ее — всегда. Теперь он что-то нашептывает одной из девушек, а сам все оглядывается — где-то Мариетт?

— Ты такая красивая… — говорит он, обнимая.

Девушка сердито отталкивает руку:

— Иди любезничать к другой. Отчего у вас никто так много не врет про любовь, как ты? Ты всех любишь, сегодня одну, завтра тех. Ты столько отдаешь любви, как дырявая барка воды, и никому это не нужно.

— И тебе не нужно?

— И мне. Иди к Мариетт. Потому что ты все лжешь про любовь. Иди к Мариетт! Или нет, не ходи: тебя убьет Гарт.

Смеется.

— Я не боюсь Гарта, — угрюмо говорит Филипп.

— Вы все не боитесь Гарта. Оттого он и голоса поднять не смеет, ему страшно, как бы не услышал его Филипп.

Из толпы рыбаков, выволакивающих баркас, доносится громкой, весело повелительный голос Хаггарта:

— Как ты тянешь канат, Фома! Это не псалом, который можно тянуть две недели. Смотри, как я!

Баркас, подернувшись, быстро подается вперед.

Старый рыбак угрюмо бросает веревку и отходит в сторону:

— Ты сильный человек, Гарт. Ну — и тяни.

Отходят и другие, повторяя одни со смехом, другие серьезно и просто:

— Тяни один. Ты сильный человек, Гарт!

Хаггарт остается один у каната, и равнодушно смотрят на его усилия рыбаки.

— Одному нельзя, баркас слишком тяжел! — говорит Хаггарт, сердито бросая канат.

И старый рыбак из толпы, тот, что вышел первый, отвечает с насмешливой поучительностью:

— А если одному нельзя, то и кричать одному не надо. Пусть все и кричат!

Грубоватый, тяжелый хохот. Снова все берутся, тянут — с ними и весело смеющийся Хаггарт.

— Это так! Это правда, — говорит он. — Ну, а я все-таки буду кричать. Эй, ровнее тяни! Крепче. Разом! Кто тянет канат, как мочалу из тюфяка?

Громче всех в этой стороне смеется над Хаггартом Филипп — хочет, чтобы услыхали его. И, кажется, Хаггарт услышал — оглянулся. Кажется, услышала и Мариетт — проносила к берегу пустую корзину и оглянулась. И с внезапностью человека, расточающего никому не нужную любовь, бросает свою девушку Филипп и быстро подходит к Мариетт:

— Не помочь ли тебе, Мариетт?

Женщина не оборачивается и не отвечает, но Филипп, продолжая говорить, идет за нею. И низкою зеленой полосою стелется отошедшее от берегов море, и как дым ладана, но улегшийся после жаркой молитвы, клубится голубой туман в извилинах скалистого берега. А те двое продолжают неторопливый обдуманный разговор:

— Так ты говоришь: Филиппа ударил угорь?

— Разве угорь? Нет, я сказал: его ударил скат.

Трубка вынимается изо рта:

— Так разве он не знает?..

А во все время, пока люди работают и смеются и говорят — сидит в сторонке, на невысоком камне, глубоко равнодушный и слегка пьяный Хорре. Камень невысок, и узловатый Хорре похож на краба, вылезшего погреться на солнце. Но и краб, пожалуй, не остался бы так равнодушен к человеческим делам, как Хорре: курит, сплевывает — разве только удивляется временами: как это они могут. Но когда слышит сильный голос Хаггарта, но когда видит проходящую мимо Мариетт — становится угрюм и угрожающ. И слабо ворочает тяжелыми клешнями.

— Ах, Нони, Нони! Я умный человек, но я ничего не понимаю в твоих поступках.

Проходят двое:

— В этом месте нет дна, говорят.

— Везде есть дно.

— Я сам не знаю, но так говорят. Говорят, что утонувшие в этом месте никогда не доходят до дна. Вероятно, они похожи на подводных птиц, как ты думаешь?

— А у неба есть дно?

— У неба есть. Давай смотреть. Сегодня такое хорошее небо.

Останавливается и задирает голову. Но второй дергает его за руку, и говорит угрюмо:

— Идем! Только у человеческого горя нет дна… Смотри туда, если хочешь.

— Хорошее утро!

— Хорошее утро.

Уходят, один угрюмый, другой веселый и беспечный — и равно ласкает небо их обоих. Медленно, красиво клонясь под тяжелой плетенкой, идет Мариетт и ей сопутствует теряющий голову Филипп.

— Ты слышишь, какой сильный голос у Гарта? — спрашивает Мариетт.

— Слышу, Мариетт.

— Не зови меня Мариетт. Гарт говорит, что некоторые люди умирают даже в двадцать лет — тебе не приходилось слышать? Тебе тоже двадцать лет.

— Да, уже двадцать, Мариетт.

— Или ты хочешь, чтобы я сама сделала это? — в гневе останавливается женщина.

— Для него?

— Да, для него. Зачем ты каркаешь мое имя, уверяю тебя, меня никогда не называли так. Никогда!

Филипп говорит вызывающе:

— Я выхожу в лодке один и всему морю кричу! Мариетт, Мариетт! Я целовал Мариетт!

Женщина окидывает его презрительным взором:

— Да, так говорят все.

— Ты знаешь, старик, — она гневно подходит к Хорре и бросает в него слова, как камни:— вот этот был моим женихом и целовал меня.

Филипп уходит, повторяя со смехом:

— Мариетт, Мариетт!

— Знаю, — угрюмо отвечает Хорре.

— Нет, ты ничего не знаешь. Ты мне мешаешь жить, волк! В моей груди стояла радость поверх сердца, зачем вы все расплескиваете ее? — кому нужно расплескивать мою радость, чтобы она сохла на песке. Это я солгала: Филипп никогда не целовал меня. Слышишь? Я ненавижу Филиппа.

— Слышу.

— Хорре?

— Мариетт?

— Кто зажигал вчера огни у мыса? Скажи-ка.

Хорре хрипит насмешливо:

— Ты ошиблась. Это не был огонь. Это был маяк святого Креста.

— Уж и хорошо ты придумал! Но не лги: это был огонь. И я знаю, кто зажигал его.

— Скажи: дьявол! Мне все равно.

— Ой, берегись, Хорре! Или у тебя две головы?

— Будь бы две, одну я давно отдал бы твоему Хаггарту. А то одна. Куда ты девала его голову, Мариетт?

— Ты мне не даешь жить, волк. Ты опять поил джином маленького Нони?

— Вон идет твой муж. Скажи ему.

Мариетт окидывает его гневным взглядом и уходит. Издали окликает ее Хаггарт:

— Мариетт!

И не оглядываясь, она отвечает:

— Мне некогда, Гарт.

— Ого! — говорит Хаггарт, усаживаясь на камень возле Хорре. — Это ты опять рассердил ее, матрос? Не надо этого, кому-нибудь от этого может быть плохо. Ты глуп, Хорре: почему ты не любишь ее?

— Как тебе сказать, Нони? — говорит матрос осторожно.

Хаггарт весело перебивает его:

— Так, будь осторожнее. Если бы ты пошевелишь мозгами, матрос, ты бы понял: ты должен любить ее. Почему? Потому что она похожа на меня. Вот смешно: она похожа на меня, как сестра! Сестричка Мариетт.