Анна. Ну, и вас повесят. Больше ничего. Нужно выждать.
Верховцев. И я с вами! К черту!
Анна. Куда же ты с такими ногами пойдешь? Одумайся, Валентин, ты не ребенок.
Верховцев. А!..
Трейч. А как ваши ноги, Валентин?
Верховцев машет рукой.
Анна. Плохо.
Инна Александровна. А про Колюшку — ничего?
Трейч. В назначенный час на месте никого не было, и я понял, что дело отложено. Я сам теряюсь в догадках. Завтра я иду туда.
Инна Александровна. Бог вам в помощь, голубчик. Благословляю вас, как сына.
Трейч. целует у нее руку.
Поллак (Житову). Скажите пожалуйста — рабочий, а как воспитан. Я удивлен.
Житов. М-да.
Поллак. И мне очень нравится, что он рассказывает так ясно и коротко.
Лунц (кричит). Вы слышали?
Анна. Что с вами? Как вы кричите! Испугали…
Лунц. Опять! Опять убивают отцов и матерей, опять рвут детей на части. О, я почувствовал это, я понял это сегодня, когда взглянул на эти проклятые звезды!
Поллак. Дорогой Лунц, успокойтесь.
Инна Александровна. Зачем вы сказали это, Трейч!
Трейч. Это ничего.
Лунц. Нет, я не успокоюсь, я не хочу успокаиваться! Я довольно был спокоен. Я был спокоен, когда убили мать, и отца, и сестру. Я был спокоен, когда там, на баррикадах, убивали моих братьев. О, я долго был спокоен! Я и теперь спокоен. Разве я не спокоен? Трейч!.. Значит, все… напрасно?
Трейч. Нет. Мы победим.
Лунц. Трейч, я любил науку. Поллак, я любил науку. Когда еще был маленький, такой маленький, что меня били все мальчики на улице, я уже тогда любил науку. Меня били, а я думал: вот я вырасту и стану знаменитым ученым, и буду честью своей семьи — моего дорогого отца, который отдавал мне последние гроши, моей дорогой мамы, которая плакала надо мной… О, как я любил науку!
Поллак. Мне очень жаль вас, Лунц. Я уважаю вас.
Лунц. Когда я не ел, когда я не пил, когда я, как собака, бродил по улицам, ища корки хлеба, — я думал о науке. И тогда, когда убили моего отца, и мать, и сестру, я плакал, рвал волосы и думал о науке. Вот как я любил науку! А теперь… (Тихо.) Я ненавижу науку. (Кричит.) Не надо науки! Долой науку!
Поллак. Лунц, Лунц, как мне жаль…
Анна. Лунц, возьмите себя в руки. Нельзя же так, ведь это истерия.
Лунц. Ага, истерия! Пусть истерия, и я спокоен, и вы напрасно думаете, что я не спокоен. Я не хочу науки. Я уйду отсюда. Я уйду отсюда. Вы слышите?
Трейч. Пойдемте со мной.
Лунц. Да, я пойду с вами. Я не хочу науки. Проклятые звезды. Опять, опять! Ведь я слышу, как они там кричат! Вы не слышите, а я слышу! И я вижу — всех, всех, кого жгли, убивали, рвали на части. Били за то, что среди нас родился Христос, что среди нас были пророки и Маркс. Я вижу их. Они смотрят на меня в окно, холодные, истерзанные трупы, они стоят над моей головой, когда я сплю, они спрашивают меня: и ты будешь заниматься наукой, Лунц? Нет! Нет!
Инна Александровна. Голубчик ты мой, помоги тебе бог.
Лунц. Да, бог. Я еврей, и я зову еврейского бога! Боже отмщений, господи боже отмщений! Яви себя! Восстань! Судия земли, воздай возмездие гордым! Боже отмщений! Господи боже отмщений! Яви себя!
Верховцев. Месть палачам!
Лунц молча грозит кулаком и выходит.
Трейч. Каков?
Поллак. Какой несчастный юноша! Это так тяжело, если человек любит науку и ему нельзя ей служить. Мне было так весело, а когда он говорил, я заплакал, уважаемая Инна Александровна.
Инна Александровна. И не говорите. Сердце у меня разрывается. Когда этому конец будет, господи! Проживешь, а светлых дней так и не увидишь. Жизнь!
Житов. Да, тяжело.
Трейч отводит Верховцев а в сторону и, предостерегающе показав на Инну Александровну, шепчет ему что-то. При первых словах Верховцев отдергивает голову и громко говорит.
Верховцев. Не может быть! Нико…
Трейч. Тсс!
Шепчутся.
Поллак. Нужно уповать на бога, уважаемая Инна Александровна, но не бога отмщения, о котором говорил этот несчастный юноша, а бога милосердия и любви.
Житов. Да, боги бывают разные, какой кому нужен.
Инна Александровна. Ах, дети, дети! Горе с вами великое!
Входит Сергей Николаевич, здоровается.
Сергей Николаевич. И вы здесь, Поллак?
Поллак. Сегодня день моего рождения, уважаемый Сергей Николаевич.
Сергей Николаевич. Поздравляю вас. (Жмет руку.)
Поллак. И сегодня я имел честь объявить собравшимся господам о моей помолвке с девицей Фанни Эрстрем.
Сергей Николаевич. Так вот вы какой счастливец!
Поллак. Да. Теперь у меня будет спутник, уважаемый Сергей Николаевич. (Хохочет.)
Сергей Николаевич. Еще раз поздравляю. А скажите, относительно Николая нет ничего нового?
Трейч. По-видимому, бегство отложено.
Верховцев. А что на земле делается, почтенный звездочет, если б вы слыхали!
Сергей Николаевич. А что? Опять какие-нибудь несчастья?
Верховцев. Да — суетные заботы. (Склонив голову набок.) Вот смотрю я так на вас и думаю: есть у вас хоть какие-нибудь друзья или вы так — один и один?
Сергей Николаевич (показывает на Инну Александровну). Вот мой друг.
Инна Александровна. Не конфузь меня, Сергей Николаевич. Разве тебе такой друг нужен?
Верховцев. Ну, положим. А еще?
Сергей Николаевич. Есть и еще. Но, представьте, я их никогда не видал. Один живет в Южной Африке, у него обсерватория, другой — в Бразилии, а третий — не знаю где.
Верховцев. Пропал?
Сергей Николаевич. Он умер лет полтораста назад. А еще один есть, того я совсем не знаю, хотя очень люблю, — так этот еще не родился. Он должен родиться приблизительно через семьсот пятьдесят лет, и я уже поручил ему проверить кое-какие мои наблюдения.
Верховцев. И уверены, что он сделает?
Сергей Николаевич. Да.
Верховцев. Странная коллекция. Вам бы ее в какой-нибудь музей пожертвовать! Не правда ли, Трейч?
Трейч. Мне нравятся друзья господина Терновского.
Быстро входит Петя и оглядывается.
Петя. А Лунц где? Все тут? Хорошо. А Лунц?
Инна Александровна. Он у себя, Петя, пойди к нему, поговори, он так взволнован сегодня.
Петя. Пожалуйста, господа, посидите здесь. Я хочу устроить маленькое празднество, сегодня такой день.
Поллак. Уж не фейерверк ли? О, хитрый Петя. Но это уж слишком, хотя, конечно, день такой…
Петя. Я сейчас. (Уходит.)
Сергей Николаевич (прохаживается медленно). Вы не знаете, Поллак, каков барометр сегодня?
Поллак. Довольно низко, уважаемый Сергей Николаевич.
Сергей Николаевич. Это чувствуется.
Поллак. В связи с колебанием стрелки надо думать, что в южных широтах — циклон.
Сергей Николаевич. Да. Беспокойно.
Анна (Инне Александровне). Наверное, Петя задумал какую-нибудь гадость. Напрасно вы поощряете его, мама.
Инна Александровна. Что же я с ним поделаю? Ты сама видишь, что с ним…
Верховцев (идет с Трейчем к столу). Какая тут у вас дьявольская тишина: точно в могиле.
Сергей Николаевич. Разве? А мне здесь внизу кажется несколько шумно.
Трейч (Верховцеву). Да, вот еще: если я не вернусь, вы скажете ей, что…
Верховцев. Понимаю! Фу, духота какая!
Анна. А по мне, скорее холодно.
Верховцев. Духота, холодно — все один черт. Если я тут поживу еще неделю…
