Житов. Был. Вот в Калифорнии, на обсерватории Лика, так, правда, иногда жутко смотреть.

Петя. Мама, откуда у вас в кухне эта старуха?

Инна Александровна. Какая? А, эта-то? Пришла, я и велела ее приютить. Снизу она, из долины. Нищенка, что ли, глухая, у нее не поймешь.

Петя. Как же она взошла на гору? Как она могла?

Верховцев. Вам бы тут, теща, богадельню устроить.

Инна Александровна. А что ты думаешь? Может быть, и устрою, если Сергей Николаевич согласится. Ты почитал бы…

Петя (настойчиво). Мама, как она взошла?

Инна Александровна. Да не знаю, голубчик. Ты почитал бы, что Марусечка о голодных детках пишет: Мамочка, хлебца хочу, — ну и пошла мать за хлебом, и уж как она его там достала — и говорить не стоит… Пришла, а девочка-то уже мертвая.

Анна. Благотворительностью ничего не сделаешь.

Инна Александровна. Что же, так пусть и умирают?

Петя. Пусть умирают. Иосиф, вы что-то грустны сегодня?

Лунц. Да, Петя, у меня очень тяжелые мысли. Это такая ночь, я не знаю, какая это ночь. Это ночь призраков. Вы смотрели сегодня на звезды?

Петя. А мне вот весело! (Бренчит что-то дикое на рояле.)

Верховцев. Оставь!

Петя (играет и поет). Как мне весело!

Инна Александровна. Да ну, Петечка, оставь же!

Петя громко захлопывает крышку рояля и выходит на веранду. Молчание.

Лунц. А Трейч скоро вернется?

Верховцев. Не вышло… значит, сегодня или завтра. Житов, что вы все молчите?

Житов. Так. Не хочется говорить что-то.

Лунц. У меня такие тяжелые мысли! Такие тяжелые мысли! Так можно убить себя.

Верховцев. Пустое. Среди астрономов нет самоубийц.

Лунц. Я плохой астроном. Очень, очень плохой.

Анна. Тем и лучше, вот и займитесь чем-нибудь дельным. Лунц. Я сегодня боюсь звезд. Я думаю: какие они огромные, какие они равнодушные и как им нет никакого дела до меня, и я становлюсь такой маленький, такой жалкий — как, знаете, цыпленок, который во время еврейского погрома спрятался куда-нибудь, сидит и ничего не понимает.

Петя входит.

Верховцев. Звезды — и еврейский погром… Странная комбинация.

Инна Александровна (предостерегающе кивает головой Верховцеву). Это оттого, Иосиф Абрамович, что у всех нас нервы развинтились. Ведь подумать только: уже полтора месяца, как уехала Маруся, а ничего нет. Я сама, на что ко всему привычный человек, а и то вздрагивать начала.

Лунц. Летает пух, звенят стекла, а он сидит — и что он думает?

Верховцев. Ничего не думает. Думает, что снег идет.

Лунц. Меня пугает бесконечность. Какая бесконечность? Зачем бесконечность? Вот я смотрю на звезды: одна, десять, миллион — и все нет конца. Боже мой, кому же я жаловаться буду?

Верховцев. А зачем жаловаться?

Лунц. Вот я, маленький еврей… (Ходит, продолжая жестикулировать.)

Поллак (входит). Добрый вечер. Я могу, господа, посидеть с вами? Я не помешаю?

Инна Александровна. Конечно, нет. Пожалуйста.

Поллак. Магнитная стрелка очень колеблется, Лунц. Завтра нужно наблюдать солнце.

Лунц что-то бормочет.

Вам я уж не говорю, Житов, — вы, по-видимому, окончательно бросили занятия. Вы уезжаете?

Житов. Да. Послезавтра.

Инна Александровна. Что это? Ведь вы же, Василий Васильевич, хотели подождать Колюшку? Как же это вы так? сразу?

Житов. Да нет же. Надо ехать. Засиделся.

Верховцев. Вот будет тощища, как вы уедете. Пошлите вы к черту эту Зеландию.

Житов. Нет, надо.

Анна. А вы что же не работаете, господин Поллак?

Поллак. Сегодня я мечтаю, уважаемая Анна Сергеевна. Сегодня мне исполнилось тридцать два года, и именно в эту минуту. Я родился вечером, в десять часов тридцать семь минут. Вычитая разницу во времени, получается (смотрит на часы) как раз десять часов шестнадцать минут.

Верховцев. Поздравляю.

Поллак. Благодарю вас. И я сегодня немного мечтаю. В мои тридцать два года я уже сделал довольно много для науки, и мое имя… Впрочем, я не буду входить в подробности. И я уже имею право устраивать личную жизнь.

Верховцев. Да неужели вы женитесь? Вот так штука!

Поллак. Да, вы угадали. Я женюсь.

Инна Александровна. И хорошо делаете, голубчик. Только бы жена попалась хорошая.

Поллак. Моя невеста в этом году оканчивает курс в университете, и скоро, уважаемая Инна Александровна, ваше уютное жилище перестанет считать меня своим членом.

Инна Александровна. Вот какой тихоня! И как-то вы ни разу не проговорились. Петя (резко). Я тоже женюсь. У меня тоже есть невеста. Красавица!

Поллак. Да? Вы шутите?

Инна Александровна. Петя!

Петя хохочет и уходит на веранду.

Анна. Что это с ним? Как распустился!

Инна Александровна. И не знаю. С того дня, как вы приехали, прямо узнать нельзя. Иосиф Абрамович, вы ближе с Петей, не знаете, что с ним такое? Беспокоюсь я.

Лунц. С Петей? Он хороший мальчик, честный мальчик. И у него тоже тяжелые мысли.

Поллак. Итак, продолжайте, господа… Я сегодня немного нервно настроен и с удовольствием послушаю вашу беседу.

Лунц (бормочет). Звезды, звезды…

Поллак. Что вы хотите рассказать нам о звездах, дорогой Лунц?

Лунц. Вот и тогда они светили где-то над тучами, когда мы сидели, и ждали, и думали, что там уже полная победа, и теперь они светят… Можно с ума сойти…

Верховцев. Работать, работать надо, а тут сидишь как на цепи, в этом чертовом гробу. Эх! (Ковыляет по комнате к окну, смотрит некоторое время и возвращается обратно.) Кажется, Трейч вернулся.

Поллак. Мне очень нравится господин Трейч. Это очень серьезный человек.

Инна Александровна. Значит, опять ничего?

Верховцев (грубо). А вы чего ждали? Ведь вам уже писали, что ничего.

Инна Александровна. Господи, господи! Колюшка мой, Колюшка! Не дождусь я тебя, голубчика, чует мое сердце. (Тихо плачет.)

Трейч (входит, здоровается со всеми и усаживается). Добрый вечер!

Инна Александровна. Устали, голубчик. Поесть не хотите?

Трейч. Благодарю вас, я кушал дорогой.

Верховцев. Что нового?

Трейч. Много арестов. О том, что Занько повешен, вы, конечно, знаете?

Голоса. Разве?

— Занько?

— Нет. Когда же это?

Верховцев. Бедный малый! Ну, как он?..

Инна Александровна. Такой молодой!.. Ведь это он был здесь с Колюшкой в прошлом году? Такой черненький, с усиками.

Анна. Да, он.

Инна Александровна. Руку мне поцеловал… Такой молодой… Мать у него есть?

Анна. Ах, мама!.. Не знаете, Трейч, не проговорился он?

Трейч. Он храбро встретил смерть, хотя с ним поступили подло. Он просил, чтобы при казни присутствовал его защитник: у него нет родных, и он имел на это право. Ему обещали и обманули его, и в последнюю минуту он видел только лица палачей и звезды. Его казнили вечером.

Лунц. Звезды, звезды!

Молчание.

Трейч. В Тернахе солдаты убили около двухсот рабочих. Много женщин и детей. В Штернбергском округе голод. Утверждают, что были случаи поедания трупов.

Верховцев. Вы черный вестник, Трейч.

Трейч. В Польше начались еврейские погромы.

Лунц. Что? Опять?

Поллак. Какое варварство! Какие глупые люди!

Инна Александровна. Ну, может быть, еще только слухи. Много говорят…

Верховцев. Ну, а наши? А наши?

Трейч (пожимает плечами). Завтра я иду туда.