Крухутаки не могут лгать. И цена в самом деле хорошая. Зинта приняла решение.

– Если свалишься на сугроб, крылья не переломаешь?

Птицечеловек бессильно трепыхнул раскинутыми крыльями.

– Постараюсь их сложить, а если нет, перелом зарастет. Будет хуже, если я останусь целый, но мертвый!

– Тогда потерпи немного, я нагребу сюда побольше снега. Кстати, почему ты не в теплых краях или не в спячке? Только учти, это не тот ответ, который ты мне будешь должен.

– Не нагулял я сил, чтобы на юг улететь. Тутошний народ трусоватый, бережется с нами играть. Мы еще покойников едим, но покойник должен быть тепленький, пока мозг не остыл, а убивать без игры нам запрещено, даже с большой голодухи. Кормимся возле порта или еще где, если люди подерутся до смерти, кто первый успел, того и еда, а нас почем зря гоняют. Нет бы вы, люди, своих покойников нам отдавали! Как холода ударили, устроил я себе схрон, залег до весны, а вчера проснулся, и дернула меня нелегкая подумать: дай-ка на зиму хоть одним глазком посмотрю да чуток подкормлюсь, если повезет…

– Не повезло? – осведомилась разогревшаяся и раскрасневшаяся от работы Зинта.

Отыскав среди обледенелого хлама подходящий кусок фанеры, она сгребала рыхлый снег к тому месту, над которым висел связанный крухутак.

– Ох, какое там… Надо было закрыть глаза да спать дальше, но на всякого бывает проруха. Продрог до костей и окоченел на морозе, где тут полетаешь, – он рассказывал торопливо, вперебивку с беспокойным курлыканьем, словно болтовня взахлеб помогала ему сохранять остатки самообладания. – Увидел, в доме рядом жгут костер, попросился погреться. Там были разные личности, но больше всего черноголовых. Они на меня набросились всем скопом, связали, притащили сюда и повесили. Сказали, мол, будет нам к следующей ночи мороженая курица.

Зинта кивнула. Гнупи – ночной народец, днем отсиживаются в подполье: солнечный свет, даже при таком пасмуре, как сегодня, слепит им глаза. Можно не опасаться, что кто-нибудь из них выберется наружу только ради того, чтобы ей помешать.

– Ни с того ни с сего набросились?

– Я обозвал их длинноносыми пачкунами.

– То есть сам напросился?

– Они стали швырять в меня крысиными костями и щепками, после того как я предложил им сыграть в загадки.

– Так вы, значит, не только с людьми играете?

– С голодухи – с кем угодно.

– Перина для тебя готова. Повтори, что ты мне должен?

– Дать исчерпывающий ответ на любой вопрос по твоему выбору, как будто ты у меня выиграла.

– Без всяких загадок, верно?

– Да, без загадок. Развязывай поскорее!

Наверх по лестнице с разбитыми белокаменными ступеньками. Было неимоверно скользко, приходилось держаться за перила – изрезанные, потемневшие, с глубокими трещинами, в которые набился снег.

Пол на втором этаже был весь в прорехах, через которые виднелся нижний зал. Повсюду валялось украденное у людей тряпье, птичьи кости, чьи-то смерзшиеся потроха, но никого из волшебного народца не было видно. В одном месте на стене висело большое заиндевелое зеркало, вдоль и поперек расколотое – словно мозаика из блестящих кусков. Зинта прошла мимо, на всякий случай отвернувшись: мало ли что может случиться, если она в него посмотрит.

Вот и балка, на которую намотана веревка. Шириной в локоть, но по обе стороны зияют проломы. Сняв плащ и сумку, Зинта подобралась к нужному месту на четвереньках, стараясь вниз не глядеть, крикнула: «Приготовься!» и рассекла ножом Тавше туго затянутый узел.

Тупой удар, сиплое курлыканье, хлопанье крыльев. Убрав кинжал в ножны, лекарка осторожно поползла обратно. Ее имущество лежало на месте: если кто из здешних обитателей и подсматривал, тронуть то, что принадлежит служительнице Милосердной, он не осмелился.

Крухутак барахтался в расплывшемся под его весом сугробе. Самостоятельно развязать себе ноги он не мог, туго впившиеся мерзлые веревки пришлось резать. От него воняло загаженным курятником, свернувшейся кровью и падалью. Лекарка давно уже приучилась терпеть неприятные запахи, но одно дело – человек или животное, и совсем другое – окаянная нелюдь, не отличающийся чистоплотностью пернатый людоед. Дав волю врожденной брезгливости, она сердито морщила нос. Впрочем, негоже, взявшись вызволить кого-то из беды, бросать дело на середине, и она получит награду, ради которой иные согласны свою жизнь поставить на кон, а Эдмару приходилось делать за деньги и более мерзкие вещи… Последнее соображение еще пуще ее разозлило: у, стервец, верно тогда высказался насчет него староста деревни Сумол!

Освободив вонючую тварь, она отошла подальше и принялась чистить снегом сначала ритуальный нож – хвала Тваше, он от этого не затупится и не заржавеет – а потом руки и одежду, до тех пор, пока ладони не начали гореть от холода.

Птицечеловек неловко уселся на пол, сложив крылья и нахохлившись. Ему было зябко. Ступни, похожие на громадные куриные лапы, судорожно шевелились в попытках разогнать застоявшуюся кровь и согреться. Маленькую лысую голову он склонил набок, глаза с красными прожилками лопнувших сосудов смотрели на Зинту поверх чудовищного клюва с печальным ожиданием.

Серьезных ранений у него не было, в этом она смогла убедиться, пока возилась с веревками. Можно не тратить целебные мази, царапины сами заживут, особенно если он не станет искать дальнейших приключений на свою пернатую задницу, а вернется в зимнее убежище и снова впадет в спячку.

– Спрашивай. Только имей в виду, я не оракул и не гадалка. Не надо вопросов о будущем или о том, с кем ты найдешь свое счастье – чего знать не могу, того не могу. Только то, что есть или было наяву, со всеми подробностями и без обмана. Давай поскорее, а то я мерзну!

Зинта хмурилась, словно в школе на уроке, прикидывая, какой бы вопрос ему задать. Даже о запахе забыла. Мысли разбегались, кидаясь то к одному, то к другому, и она никак не могла решить, о чем же ей больше всего хочется узнать. Как будто перед ней рассыпали все сокровища мира, и она может выбрать любое, какое понравится – но лишь одно из несметного множества.

– Поведать тебе какую-нибудь тайну мироздания? Или подсказать, где лежит клад и как его добыть? А может, тебя интересует, кому греет постель твой воспитанник?

«Ага, спасибо, это я и без тебя знаю. Хотя лучше б не знала».

Благодарение Тавше, она не брякнула это вслух. Только фыркнула:

– Он мне не воспитанник. Так, сбоку припека… Уже почти взрослым парнем сюда попал, как же я буду его воспитывать? Пусть этим добрые маги-наставники занимаются. Вот что, давай-ка ты на мой вопрос ответишь потом, когда мне это позарез понадобится.

Крухутака отсрочка только обрадовала.

– Тогда я пошел спать до весны! Надумаешь – позови.

Он с кряхтением поднялся и вырвал клювом у себя из крыла серо-черное перо, похожее на воронье. Перо поплыло к Зинте по воздуху.

– Возьми и храни, чтобы не потерялось. Как захочешь спросить, сожги его, и я к тебе прилечу.

– Договорились.

Долговязый и нескладный, он побрел через заснеженный зал вперевалку, словно подраненная птица. Неловко, чуть не соскользнув, вспрыгнул на подоконник и исчез из виду. За выбитым окном тяжело захлопали большие крылья. Зинта прислушивалась, но звука падения не последовало. Значит, благополучно улетел.

Достав из сумки бумажную салфетку, она завернула в нее перо и положила в карман, потом выбралась наружу и поскорее пошла прочь от Песьего Чертога. Пожалуй, в ближайшее время ей не стоит ходить через Паленые Гнезда, а то вдруг разозленные гнупи захотят отомстить? Вот и каменная ограда Безмятежного кладбища, за которым вновь начинаются жилые кварталы.

Тянутся протоптанные тропинки, еле выглядывают наружу укрытые белым зимним одеялом памятники, на деревьях полно воронья. Если присмотреться, на снегу то там, то тут можно заметить странные следы: волшебный народец по ночам нередко сюда наведывается.

Возле ворот Зинта привычно поздоровалась с кладбищенским сторожем и зашагала по улице. На стене кирпичного строения с обвислой, как потрепанная шляпа, заснеженной крышей чернела выведенная углем надпись: