Отойдя от актуальной проблематики своего последнего романа о народниках, Тургенев создал рассказ, тематически примыкающий к опубликованному в начале 1877 г. «Сну» и другим его так называемым таинственным повестям и рассказам 1860-1870-х годов. В том же письме к Стасюлевичу, обещая выслать рассказ для «Вестника Европы» вместе с «Иродиадой», Тургенев указал его жизненный источник, определил его тему и художественные контуры. «Боюсь я, однако, — писал Тургенев, — как бы ценсура не нашла затруднений… эта штука озаглавлена „Рассказ священника“, и в ней совершенно набожным языком передается (действительно сообщенный мне) рассказ одного сельского попа о том, как сын его подвергся наущению дьявола (галлюцинации) — и погиб. Колорит, кажется, сохранен верно — но там есть святотатство…» То, что в основе рассказа лежит действительно услышанное повествование реального лица, находит подтверждение и в биографических записках И. Ф. Рынды. «Одно время в Спасском, — пишет Рында, — был священником о<тец> Борис, у которого племянник отличался странностями и совсем не был похож на окружающих людей. Многое рассказывал о нем о<тец> Борис Ивану Сергеевичу. Эти рассказы и воспроизведены Ив. С. в такой неподражаемой, художественной форме, под названием „Рассказ отца Алексея“» (Рында,с. 30).
В одном из писем Тургенева к Н. А. Щепкину, которое относится, по всей вероятности, к августу 1878 года, упоминался и небогатый священник в приходе тургеневского имения Алексей. «Поп Алексей, — писал Тургенев, — просит 15 осинок». Отец Алексей, сочувственно относившийся к больной Лукерье и принесший ей календарь «для рассеянности», фигурировал и в «Живых мощах» (1874), действие в которых происходит в Алексеевке — одном из «хуторков», принадлежавших в 1840-х годах матери Тургенева (см. наст. изд., т. 3, с. 326–327, 513). В черновом автографе «Нови» (1876) встречается следующая запись: «Nota bene: слова попа Алексея „пред человечеством“, т. е. в присутствии людей» [347], Всё это свидетельствует о том, что Тургенев обобщил в рассказе свои личные воспоминания.
Возможно, что при разработке одного из эпизодов рассказа сыграли некоторую роль и литературные ассоциации. В заметке «Дневника писателя» Ф. М. Достоевского «Влас» (о стихотворении Некрасова), опубликованной в № 4 «Гражданина» за 1873 г., приводился эпизод с «оскорблением святыни», которое должно было произойти, но не совершилось под влиянием галлюцинации — видения Христа.
В деревне несколько парней поспорило: «Кто кого дерзостнее сделает?» Один из них, местный «Мефистофель», взял со своего товарища клятву исполнить то, что он укажет, и затем потребовал от него принять причастие, но не проглотить.
«— Отойдешь — вынь рукой и сохрани. А там я тебе укажу.
Так я и сделал. Прямо из церкви повел меня в огород. Взял жердь, воткнул в землю и говорит: положи! Я положил на жердь.
— Теперь, говорит, принеси ружье.
— Я принес.
— Заряди.
— Зарядил.
— Подыми и выстрели.
Я поднял руку и наметился. И вот только бы выстрелить, вдруг предо мною как есть крест, а на нем Распятый. Тут я и упал с ружьем в бесчувствии» (Достоевский,т. 21, с. 34).
Устраняясь, ввиду недостаточной осведомленности, от медицинского толкования факта галлюцинации, Достоевский дает ему психологическое объяснение: «И вот, в самый последний момент — вся ложь, вся низость поступка, всё малодушие, принимаемое за силу, весь срам падения — всё это вырвалось вдруг в одно мгновение из его сердца и стало перед ним в грозном обличении. Неимоверное видение предстало ему… всё кончилось» (там же, с. 40).
Прямых свидетельств о знакомстве Тургенева с заметкой Достоевского «Влас» нет, но весьма вероятно, что она ему была известна. Находясь за границей, Тургенев внимательно следил за русскими журналами, не пропускал и номеров «Гражданина» с «Дневником писателя» Достоевского, возбудившим широкое общественное внимание [348]. В рассказе Тургенева сын сельского священника Яков, решивший порвать с духовной карьерой и стать доктором, чтобы «ближним <…> помогать», но сломившийся в самом начале этого пути, пошел на «святотатство», тоже в результате долго преследовавшей его галлюцинации, по «его» (дьявола) велению (см. наст. том, с. 131). Изображение Достоевским и Тургеневым столь необычной и одновременно сходной сюжетной ситуации было подчинено у обоих писателей различным идейно-художественным задачам: если для Достоевского случай несостоявшегося поругания причастия послужил иллюстрацией к его мыслям о борьбе между верой и неверием в сознании русского народа, о свойственной ему потребности «хватить через край», дойти до крайнего отрицания, а затем не менее настоятельной потребности искупить свою вину страданием, то Тургенев, у которого интерес к подобным явлениям в 1870-е годы возрос в связи с распространением философии позитивизма и естественнонаучного эмпиризма [349], сосредоточил свое внимание на фантастическом преломлении в восприятии суеверного простодушного человека истории гибели его сына, юноши из двухсотлетнего рода приходских священников, не выдержавшего сомнений и ставшего жертвой галлюцинаций, кульминационным завершением которых стало аналогичное, содеянное в состоянии одержимости, «преступление» и которые, будучи следствием его болезненного кризиса, предстают в то же время как проявление «таинственных», еще не познанных стихийных сил природы, их воздействия на судьбу человека, его сознание.
Рассказ первоначально, как указано на первом листе рукописи, назывался «Рассказ священника» и предназначался для мартовской книжки «Вестника Европы», в которой должен был появиться уже с новым заглавием — «Рассказ отца Алексея»; но ни в мартовский, ни в апрельский номер «Вестника Европы» он не попал. По просьбе знакомого Тургеневу редактора небольшого парижского журнала, которому он «давно обещал дать что-нибудь» (см. указанное выше письмо к Ю. Роденбергу), французский перевод первой редакции рассказа, законченной в январе, был опубликован в последнем январском и двух февральских номерах «La République des Lettres» под названием «Le fils du pope» [350]. Отправив этот перевод американскому писателю Г. Джеймсу, Тургенев писал ему 16(28) февраля 1877 г.: «Вчера послал вам „Сына попа“. Это то, что называется, „a ghastly story“ <страшный рассказ (англ.)>и вообще говоря — безделица. Мне ее рассказали». Однако текст рассказа Тургенев не считал окончательно завершенным, о чем сообщал в письме к Стасюлевичу от 25 марта (6 апреля) 1877 г. и просил дать ему «сроку до 5/17 апреля…». Тургенев выслал рассказ Стасюлевичу несколько ранее, 29 марта (10 апреля) 1877 г., сопроводив его письмом, в котором писал: «„Рассказ отца Алексея“ может Вам показаться мистификацией в ту силу — что ценсура его не пропустит; но ежели, однако, это опасение не оправдается — то я Вам скажу, почему я Вам высылаю эту штуку за три дня до „Иродиады“; я бы желал, чтобы эти две вещи не были помещены рядом <…> „Отец Алексей“ очень бы проиграл от непосредственногососедства. Вы его поместите в начале книжки, а „Иродиаду“ в середине и поставьте под именем г. Флобер (переведено И. Тургеневым). Должен прибавить, что французский перевод „Алексея“ появился с месяц тому назад в небольшом журнальчике, именуемом „La République des Lettres“, но этот журнальчик даже здесь не читают — а в России он, чай, совершенно безвестен; впрочем, я прибавил кое-какие штришки в оригинале».
В соответствии с указанием Тургенева «Рассказ отца Алексея» и «Иродиада» были помещены раздельно в майском номере «Вестника Европы». Но прежде чем вышла в свет майская книжка «Вестника Европы», в «Новом времени» от 6(18) и 7(19) апреля 1877 г. (№ 395 и 396) рассказ появился в обратном переводе с французского под заглавием «Сын попа». Возмущенный Тургенев сообщал об этом «неожиданном реприманде» Стасюлевичу в письме от 9 (21) апреля 1877 г.: «В третий раз в течение моей литературной карьеры со мной случается такая штука. Но тогда подвизался Краевский; а ныне я получил подобный сюрприз от г. Суворина. Видно, на деликатность г<оспо>д редакторов рассчитывать нечего!» И далее, поручая Стасюлевичу напечатать в какой-либо газете по этому поводу заметку, Тургенев писал: «Можете прибавить, что в оригинальной статье, присланной для „Вестника Европы“, я прибавил немало штрихов, в чем Вы можете удостовериться сличением текстов. Да и тон священнического рассказа совсем пропал».
