Едва поставив последнюю точку 10 (22) ноября 1875 г. в 1 час ночи, т. е. фактически уже 23 ноября н. ст. (ср. помету на черновом автографе), Тургенев спешит отправить Стасюлевичу письмо с известием о завершении работы и при этом впервые сообщает заглавие своего рассказа: «Ура! Любезнейший М. М.! Сейчас написал последнюю строчкумоей повестушки — и завтра же принимаюсь за переписывание — так что к 26-му ноября (через 16 дней) Вы непременно будете иметь ее в руках. Для совершения этого громадного дела я на целую неделю уединился в С. -Жермене — и писал не переставая. Что из этого вышло — Аллах ведает. Заглавие рассказа: „Часы“. Вышел он длиннее, чем я думал: 36 или 37 страниц «В<естника> Е<вропы>“. Лишь бы не сказали гг. критики: „Часы“ г-на Т<ургенева> отстают: он всё еще воображает себя писателем». Тревога за судьбу нового детища звучит и в письме к Я. П. Полонскому от 12 (24) ноября 1875 г.: «…боюсь, что читатели опять найдут, что я выжил из ума и занимаюсь пустяками».
Переписывая рассказ, Тургенев начал править текст и в беловике, но во многих случаях не довел правку до конца, а только отметил крестами на полях места, нуждавшиеся в отделке. Исправления эти осуществлены во второй беловой рукописи рассказа, которую писатель, завершив работу, немедленно отправил из Парижа в Баден-Баден П. В. Анненкову с инструкцией: сразу же по прочтении отослать рукопись, если она того заслуживает, в редакцию «Вестника Европы» в Петербург. Об этом Тургенев известил Стасюлевича письмом от 21 ноября (3 декабря) 1875 г.; а на следующий день послал ему текст небольшого предисловия от автора. В дальнейшем, в течение декабря, Тургенев отправляет Стасюлевичу еще четыре письма, в которых содержатся поправки к рассказу «Часы», сделанные по совету Анненкова и Полины Виардо, а также исправления, которые Тургенев хотел внести в текст после чтения корректуры (см. источники текста). После выхода в свет январского номера «Вестника Европы», где был опубликован рассказ «Часы», Тургенев уже не возвращался к работе над ним, — правка, внесенная автором в текст при подготовке изданий 1880 и 1883 годов, незначительна.
Сравнение черновых и беловых рукописей рассказа «Часы» с его окончательным текстом показывает, что автор по ходу работы изменял некоторые сюжетные ситуации и углублял характеристики основных персонажей. В черновом плане, как и в окончательной редакции рассказа, время действия отнесено к самому началу XIX века (см.: Т, ПСС и П, Сочинения,т. XI, с. 398), но место действия в рассказе изменено по сравнению с планом: события первоначально должны были развертываться в Твери, на Волге, затем в Орле и наконец в Рязани, на Оке [329]. Но главное отличие плана от рассказа в его последней редакции заключается в том, что по первоначальному замыслу в основе повествования лежал лишь эпизод с часами. Характеры рассказчика (Алексея, первоначально — Сергея) и его двоюродного брата Давыда раскрывались в их отношении к этому эпизоду. Имен старика, Латкина и его двух дочерей, а также Егора Галкина в черновом плане нет. История семьи Латкиных, как и история взаимоотношений Давыда с Черногубкой, были введены в рассказ в виде некоего композиционного отступления. В конце главы X так об этом и говорится (см. с. 75). Между тем именно эти вставные главы (XI и следующие) ярче всего определяют социальный колорит рассказа (нравы и быт мелкого служилого люда), исполнены лиризма и насыщены тонкими психологическими наблюдениями.
Определив сюжетную канву и основной круг действующих лиц, писатель постепенно насыщает их характеристику теми деталями, которые и придают в конечном счете острое социально-психологическое звучание всему повествованию. Это становится особенно ясным при сопоставлении окончательного текста с черновым автографом, где еще отсутствуют некоторые мотивы, несущие значительную смысловую нагрузку, — в этом отношении характерна работа писателя над эпизодическими персонажами.
Так, в черновом автографе эпизод в доме отставного солдата Трофимыча возник как необходимое сюжетное звено в истории с часами (возвращение часов владельцу). Вся эта сцена написана в стиле бытовой зарисовки с сочными речевыми характеристиками, экзотикой исторических реалий и т. д. В дальнейшем Тургенев ввел в повествование фразу об уважении, которое невольно испытал движимый прихотью Алексей, столкнувшись с великодушием бедного человека («я не смел — солдат…», с. 66), и этот психологический мотив связал относительно независимый сюжетный эпизод с нравственной проблематикой рассказа.
В том же направлении происходит насыщение текста психологическими мотивировками и в других местах рассказа.
В автографе «брат Егор», ссыльный вольнодумец, отец Давыда, еще мало связан с другими действующими лицами. Дополняя текст, Тургенев характеризует Егора и через отношение к нему брата, сына, племянника (в черновом автографе нет следующих мест текста: «и брата — не забудут», с. 68; «„Брат Егор“ — в помощники», с. 68; «Отличное — не разорили!» и «Вы-то уедете — белые брови», с. 82; «и Давыдова — щедро», с. 100).
Аналогичный процесс наблюдается и в работе писателя над главными действующими лицами. Наметив основные контуры образа Черногубки, автор затем дополняет ее характеристику сопоставлением с Давыдом («Они как-то шли друг к другу», с. 77), подчеркиванием тех качеств девушки, которые особенно удивляют Алексея, — ее трудолюбия, такта, живого ума («и либо шила — руками», с. 77; «Я не слыхивал — не видывал», с. 77; «Он и меня выучил — разбирает», с. 82).
Рассказ о тяжкой жизни Латкиных еще не приобрел в черновом автографе того оттенка социальной угнетенности, который появился в дополнениях, характеризующих степень их нужды, бесправия и темноты. В различном отношении именно к этим жизненным обстоятельствам раскрывается сущность главных героев — Алексея и Давыда.
По мере совершенствования рассказа Тургенев всё более и более четко оттеняет контрастные черты в характерах Алексея и Давыда. В одном он подчеркивает слабость и малодушие, в другом — собранность цельной натуры, решительность и силу. Воспитанный в духовно ограниченной семье, Алексей жалок даже в добрых своих побуждениях, и самый «подвиг» его — кража часов во имя справедливости — не предвещает развития сильной личности. В черновом автографе психологическое состояние героя обрисовано еще недостаточно — страх и возбуждение перед опасностью, отношение к Давыду и другие мотивы, характеризующие натуру Алексея, оформились в тексте уже на позднейших стадиях работы. В противоположность Алексею Давыд, достойный сын своего отца, рано научился различать добро и зло, он нетерпим к насилию, деятелен — будущий путь его ясен. Соотношение этих натур примерно то же, что и в других произведениях Тургенева, в частности — в «Отцах и детях» (Кирсанов и Базаров). Шаг за шагом автор прослеживает, как складываются и проявляются в детстве характеры, определяющие эти наиболее любопытные для Тургенева социально-психологические типы. Действие в рассказе отнесено к отдаленному прошлому, но психологическая проблематика была актуальной для писателя и в 1870-е годы. Душевные, нравственные силы героев Тургенев, как известно, всегда поверяет поведением их в любовных, лирических ситуациях. Так появились и в «Часах» поэтические страницы, повествующие о скупой на слова, но верной и мужественной любви Давыда к Черногубке. Первоначально Тургенев собирался представить своих героев-подростков в еще более юном возрасте: в черновом плане указано, что Алексею в 1801 году было 12 лет, в тексте черновика — что ему шел 13-й год, а в беловом автографе — 14-й — и соответственно всюду Давыд годом старше Алексея. Но и после того, как возраст этих персонажей был увеличен, основной для писателя осталась мысль о раннем жизненном опыте молодых душ в обстановке нравственно-уродливого быта. В черновой рукописи разговор Раисы с Давыдом у забора — о похоронах матери, о распродаже вещей, о бедности (гл. XIII) сопровождался вначале таким замечанием автора: «И это говорили [пятнадцатилетние] дети! И я, ребенок тоже, это слушал!» В той же главе, характеризуя «взрослость» Давыда, автор делает на полях помету: «NB. Да у него были другие préoccupations <заботы (франц.)>. Он ест хлеб дяди, который так долго зло помнит».
