– Имерети решил завоевать.

– Должен тебя огорчить, светлейший Леван: Имерети этого не допустит.

– В подобных случаях не спрашивают разрешения! Имерети, хоть и царство, но неизмеримо слабее Самегрело. Я же в мирное время способен выставить тридцать тысяч шашек.

– Знаю. А в военное выставишь сто двадцать тысяч. Но вот шах Аббас в мирное время только в Исфахане держит под копьем сто двадцать тысяч. А когда идет войной, способен выставить четыреста тысяч сарбазов, снаряженных пушками, пищалями и пузырями с ядовитым паром.

– Нет мне дела до шаха Аббаса! Я – Леван Дадиани! Наши земли не сопредельны!

– Конечно, мой светлейший, нет дела тебе до шаха Аббаса, пока Картли и Кахети грудью защищают тебя. Но не думаешь ли ты, что может настать час, когда ради спасения царств Картли и Кахети договорятся с шахом Аббасом и чуть посторонятся, давая дорогу Ирану к давно желанному краю Грузии.

– Если чуть посторонитесь – раньше вас истребят. А у меня с «иранским львом» нет споров.

– Знай, мой светлейший: отклонишь союз с грузинскими царствами – останешься один. Полумесяц на Айя-Софии ближе тебе, чем солнце на спине «льва». Но шах или султан все равно тебя проглотят. Еще скорее вонзят в тебя клыки возмущенные тобою Имерети, Абхазети и Гурия.

– Э-о, Моурави! Уже объединились мои враги, но не боюсь их многочисленности. Сто тысяч мегрельцев стоят трехсот, если даже у них найдется столько.

– Не следует забывать Картли и Кахети.

В изумлении Леван уставился на Моурави, спокойно поглаживающего рукоятку меча.

– Ты с чем ко мне пожаловал, Моурави? Как друг или…

– Как друг, мой светлейший.

– Говори до конца.

Внезапно Саакадзе резко повернулся и, раньше чем Леван успел сообразить что-либо, с силой толкнул дверь.

В темном коридорчике мдиванбег-ухуцеси отлетел к стене и, схватившись за лоб, оторопело заморгал.

– Глубокочтимый тавади, – почтительно сказал Саакадзе, – ты, кажется, пожелал войти? Я поспешил распахнуть перед тобою дверь. – И обратился к нахмуренному Левану: – Разговор, мой светлейший, закончим в Цаленджиха.

– Ты намерен посетить древние усыпальницы?

– Я бы счел неучтивым после оказанного мне царственным Леваном гостеприимства не преклонить колено перед прахом великих предков Дадиани.

Просиявший Леван ударил в медный диск и хотел было распорядиться о выезде наутро, но Моурави выразил сожаление: деле Картли ждут его, и он просит не откладывать поездку.

Разговор с Моурави обеспокоил светлейшего владетеля. Его не пугала Имерети, даже если она объединится с Гурией. Но «непобедимого» он не желал иметь врагом: непроходимых гор для этого «барса» не существует. Пример тому – Двалети. Замки расщепил, как дерево… А разгром Карчи-хана? И с Кахети не хуже… Если останусь один, не повторится ли подобное? Нет, не посмеют!

Леван приказал седлать коней сотне всадников – столько же, сколько у Моурави…

Два зорких ангела, стерегущий и вписующий, оберегали главный вход храме Цаленджиха. Тусклые блики свечей колебались на древних гробницах, высеченных из серого камня и мрамора. Грузинские и греческие надписи на гробницах гордо извещали, что покоящиеся здесь рыцари носили высокий сан куропалата, дарованный императорами Византии.

Саакадзе, сжимая меч, преклонил колено перед гробницей первого куропалата. Двое сильных, погруженные в большие думы, долго не нарушали величественную тишину…

Внизу у родника поили коней. Зураб и Вахтанг, передав поводья конюхам, прогуливались по поляне, обмениваясь скупыми словами: что даст Георгию таинственный разговор со светлейшим драчуном? И зачем понадобилось Моурави, подобно зурначу, самому разъезжать по чужим владениям, выдумывая заманчивые посулы, когда в своем царстве еще не совсем весело?

Но Димитрий, который бросил папаху на душистую траву и, безмятежно растянувшись, смотрел в небо, как некогда в синие глаза Нино, хорошо знал – зачем.

– Нет блеска в Картли, ибо нет в Картли царя, – продолжал разговор Леван.

– Ты угадал, светлейший. Царства ждут богоравного Теймураза.

– Теймураза?! – удивился Леван. – А не тебя?

– Я решил – Теймураза.

Леван сбросил плащ, который лег на мрамор поникшей тенью. Необъяснимое волнение испытывал Леван и мысленно восклицал: «Кто этот человек? Сажает и сбрасывает царей, а сам не овладевает престолом. О его здоровье молебны служат, а он нищему дарит боевую шашку. Князей пригнул. Моей душой в три дня овладел. И прав, во всем прав! Разве сейчас время мелким дракам? Разве не кровавая буря несется на Грузию? Кто поручится, что фелюга Самегрело мирно будет покачиваться на вздыбленных волнах?»

Леван шагнул вперед:

– Моурави, в Имерети я прибуду, свидетели – царящие здесь Дадиани! – Леван обнажил саблю, положил на мраморную плиту, благоговейно поднял и прикоснулся губами к лезвию. Потом вкинул в ножны и преподнес Моурави.

Снял с себя меч и Моурави, протянул Левану…

Когда они спустились к дороге, Зураб сразу заметил обмен оружием: сломил все же!..

В Куполовидном замке, вблизи крепости Ухимериони, Моурави договаривался с Георгием III. Здесь не было споров. Дерзкие притязания Дадиани Мегрельского держали в напряжении и царя и имеретинского католикоса Малахия. Беспрестанные стычки ослабляли царство, не был устойчив и Гуриели.

Военный союз устрашит Иран и Стамбул, он сулит счастливое успокоение. Снаряжаемое в Турцию посольство будет ссылаться на сплочение сил грузинских царств и княжеств и возвестит о возвращении на картли-кахетинский трон дружественного Имерети царя, Теймураза Багратида, под чьим скипетром воссияют два царства.

Вот почему так весел перезвон колоколов над Кутаиси и торжеством охвачены улицы.

Возле Окрос-Чардахи расходящимися лучами выстроились конники Имерети, Абхазети, Самегрело и Гурии. Они с опаской поглядывали друг на друга, крепко сжимая оружие. Им все мерещится – вот-вот боевые трубы затрубят призыв к сражению.

Но в одну линию вытянулись шесть знаменосцев, высоко вздымая голубое знамя Картли, светло-красное Кахети, светло-синее Имерети, белое Самегрело, розовое Гурии и зеленое Абхазети…

Сто всадников во главе с Автандилом охраняют вход в Окрос-Чардахи, где сейчас совещаются царства и княжества…

В праздничных ризах вошли в Золотую галерею католикос Малахия, архиепископы, епископы и митрополиты. Кутатели победно нес гелатский крест высотою в два аршина, обложенный золотом, каменьями и жемчугом. На этом кресте царства и княжества принесут клятву восстановить иверскую черту от Никопсы до Дербента и оборонять ее сообща от неверных.

Могуче ударил колокол храма Баграта. Одновременно, впервые не соблюдая старшинства, затрубили шесть труб.

Главы грузинских царств и княжеств скрепили подписью и печатью военный союз. Последним приложил к свитку кольцо Моурави, сковав шесть звеньев объединенной Грузии.

Два одинаковых послания к шаху Аббасу были зашиты: одно в чоху Махара, другое в архалук пчеловода. Все шло гладко, как задумал Шадиман, но вдруг по пути в Исфакан на гонцов свалились с деревьев, с криками «Зармюран! Зармюран!» «курды», то есть переодетые «барсы». А другие «барсы», с выкриками «Дарбазан! Дарбазан!», ринулись с камнями на мнимых курдов.

Махара, чувствуя нож «курда» у своего горла, отчаянно завопил: грузины, помогите!

Ростом затеял ссору с звероподобными «курдами». В лесу совсем стемнело, поэтому Махара не видел, как переодетые и непереодетые саакадзевцы со звоном скрещивали шашки, едва касаясь ими друг друга. Но он с ужасом слышал стоны, вопли, проклятия и топот убегающих.

Развели костер, Махара, корчась от едкого дыма, умолял сорвать с него веревки и вернуть хотя бы чоху. Внимательно прочел Ростом послание Шадимана шаху, извлеченное из чохи простофили Махара, и, приставив кулак к его лицу, загремел: «Теперь я узнал, какой ты царский мсахури, собачий сын! Свою землю отправился персу продавать?!» И сильным ударом расплющил нос княжескому гонцу…