— Ты начинаешь говорить точно как он, — сердито огрызнулся Лукас. — Попугайничаешь. И мне не нравятся ваши шашни. Возникает ощущение, что вы давно знакомы. А что, может, у тебя и впрямь что-то с ним было еще до нашего знакомства?

Нурия повернулась к Лукасу, уже не скрывая злости.

— Идиотский вопрос, особенно если учесть, что ты якобы принял доктрину реинкарнации.

— Вот именно — якобы. Ничего я еще не принимал. Я просто мирюсь со всем этим до времени, потому что за тебя беспокоюсь.

Нурия недоверчиво посмотрела на него.

— Ах вот как? Что же тебя беспокоит? Что мне не хочется соответствовать твоему милому идеалу подружки, которая нужна тебе для удовлетворения собственного эго? Не обо мне ты беспокоишься, а о себе. И твои инсинуации насчет Андре и меня лишний раз доказывают это.

Нурия вылетела из комнаты, с силой захлопнув за собой дверь.

Заметив на следующий день, как Нурия и Поннеф о чем-то оживленно разговаривают у входа в столовую, Лукас лишь укрепился в подозрениях. Он подождал, тщетно пытаясь уловить, о чем речь, пока они закончат, но вопреки ожиданиям Нурия пошла не домой, а к Поннефу, вместе с хозяином. Держась на расстоянии, Лукас последовал за ними.

Едва они вошли внутрь, как он обогнул дом и остановился с той его стороны, где находился кабинет Поннефа. Шторы на окнах оказались задернуты. Как правило, глава общины во время частных бесед с ее членами этого не делал. Лукас неслышно двинулся вдоль стены, рассчитывая укрыться под окном и послушать, о чем они там секретничают. Но из комнаты не доносилось ни звука. Зато кое-что произошло снаружи… Сидя на корточках, Лукас почувствовал на своем плече чью-то тяжелую руку и, обернувшись, увидел двух головорезов Поннефа — Зако и Ле Шинуа. Они затащили его за угол и втолкнули в боковую дверь. Первый постучал в дверь кабинета, второй железной хваткой удерживал Лукаса за руку. Дверь открылась не сразу, и, судя по виду, Поннеф был весьма недоволен тем, что его побеспокоили.

Зако втолкнул Лукаса внутрь и закрыл дверь. Нурия, скрестив ноги, сидела на диване. Она изо всех сил старалась выглядеть спокойной, но щеки ее пылали, а глаза горели адовым огнем. Сначала Лукасу показалось, что своим невольным появлением он прервал любовное свидание. Тем более что в комнате явственно ощущалась эротическая атмосфера. Несмотря на прежние подозрения, а также задернутые шторы, это открытие его поразило. Да… и эта грязная интрижка явно не соответствует высоким целям общины. И уж тем более разрушает то, что Лукас считал святым для себя, да и для Нурии, — их собственные отношения.

— Что ж, мило, — проговорил наконец Лукас. — Уютное вы себе гнездышко свили. Термин «перфекти» открылся мне с особой стороны.

Поннеф вздохнул, Нурия невидяще посмотрела на Лукаса и потупилась.

— Ставки у нас здесь повыше. Много выше, чем ваша жалкая ревность, — произнес Поннеф.

Наступило недолгое молчание. Лукас слышал, как снаружи кто-то колет дрова.

— Итак, что ты вынюхивал у меня на пороге, шпион, кипя праведной яростью и умирая от ревности? — Поннеф пристально глядел на Лукаса. Не было в его взгляде ни притворного добродушия, ни даже малейшего оттенка близости. — Право, вам следовало поглубже заглянуть себе в душу. Тогда, быть может, вы обнаружили бы там то, что ускользнуло от вашего неорганизованного и недисциплинированного ума. Если повезет, конечно.

Рекомендации показались Лукасу чистейшим занудством. Но он не мог понять, что его теперь ожидает. Ему по-прежнему казалось, что у Нурии с Поннефом роман. А как еще расценивать продолжительные свидания, совместные, и, как правило, с опозданием, появления за трапезами, холодность Нурии в постели; ее откровенная склонность повторять ключевые фразы Поннефа, бездумное, попугайское воспроизведение его идей?.. То, что эти двое, помимо всего прочего, связаны любовью, Лукаса не должно было удивлять. Иное дело — сколько времени длится их связь. Не исключено — его даже передернуло при этой мысли, — что началась она еще до того, как он познакомился с Нурией. И продолжалась (хотя и с перерывом) во время тех безумных двух недель в Барселоне, когда они были вместе.

— И сколько же длится это ваше, как бы сказать, партнерство? — осведомился Лукас.

Поначалу оба они, и Поннеф, и Нурия, лишь молча смотрели на него.

— А это действительно вас интересует? — сказал наконец Поннеф. — В таком случае не лучше ли вам найти какое-нибудь, способствующее спокойным размышлениям место да самому попытаться найти ответ на этот вопрос?

Говорил Поннеф так, словно отвечал усомнившемуся в догматах веры. Точь-в-точь как священник, подумал Лукас. И эта мысль натолкнула его на страшное подозрение. Он вспомнил рассказ о священнике в женской гимназии, где училась Нурия. Может, все это просто выдумка? Может, сам Поннеф все подстроил? Сам воспитал ее как «свою маленькую еретичку»? А потом стал ее ментором, а в какой-то момент и любовником?

Зако грубо схватил его за руку и вывел из кабинета. На пороге Лукас обернулся и посмотрел на Нурию. Она вновь уперлась взглядом в пол. Ле Шинуа, поджидавший снаружи, взял его за другую руку и слегка пнул в пах. Лукас перегнулся пополам, и двое громил потащили его вниз по лестнице, ведущей в подвальное помещение. Дверь закрылась. Он услышал, как эти двое о чем-то переговариваются, затем наступила тишина.

— Итак, вас заткнули в какую-то дыру? — полувопросительно, полуутвердительно заметил Игбар Зофф. — Одиночка, железные кандалы, что еще? — Он пошарил по карманам в поисках сигарет.

Я бросил ему свою пачку.

— Темница, где всякая дрянь ползает? — недоверчиво спросил Шон. — Повествование плавно переходит от готической фантазии к «Графу Монте-Кристо».

— Вот именно. Лукас и сам дрянь, — откликнулся я. — Затянуться еще не осталось?

— Мандрагора, марципан, мескалин, — продекламировал Игбар со своего ложа в гамаке.

— В таком случае мескалин, конечно.

— Прошу. — Шон извлек из внутреннего кармана куртки небольшой пакет.

— О Господи, — простонала Сьюзи. — Ну и как ему после этой гадости сосредоточиться на рассказе?

— Привилегия рассказчика, — возразил Игбар. — К тому же это старинная кельтская традиция. Уж вам-то должно быть хорошо известно, мисс Провидица. Накормишь барда — услышишь песню.

— Есть у меня одна баллада про леших и гоблинов, — проговорил Шон, протягивая мне туго свернутую сигаретку в фольге.

— Не баллада у тебя, а болячка, — фыркнула Сьюзи.

— Знаете, по зрелом размышлении я решил, что если уж травиться, то тем, чем травились предки, — высказался я.

— Мудро, — живо откликнулась Сьюзи. — Убери эту штуку, Шон. Не знаю, как вы, а я предпочитаю слушать рассказ, а не сражаться с крокодилом.

Шон послушно вернул мескалин на место.

— Кости, — проговорил Игбар.

— Что?

— Кости твоих пращуров, — повторил Игбар, явно претендуя на то, чтобы последнее слово осталось за ним. — Заключительные слова одной турецкой притчи. В которой повествователь грозится согрешить со всеми членами семьи своего собеседника, включая кости пращуров.

— Боже, какая безвкусица, — проворчал Шон.

Солнце скатилось за высокие дома в западной части города. Сьюзи натянула свитер и поудобнее уселась на подушках. Евгения пристально смотрела на меня, явно не желая поддерживать шутливого тона. Кажется, целиком погрузилась в собственные мысли. Она терпима, ее все интересует, но так просто с пути не собьешь.

— Продолжай, — повернулась Евгения ко мне.

В камере было совершенно темно, хоть глаз выколи. Не успев рассмотреть помещения при наружном свете — дверь закрылась, едва его втолкнули сюда, — Лукас попытался сориентироваться на ощупь. Он двинулся вдоль каменной стены, используя вместо глаз пальцы, задержался в каждом из четырех углов, дошел до дверного проема, вернувшись, таким образом, к тому месту, где Ле Шинуа толкнул его. Тут Лукас вспомнил, что в кармане у него есть зажигалка, да и несколько сигарет в пачке осталось. Щелк — и вокруг стало светлее. Лукас огляделся. Он находился в небольшой и абсолютно пустой комнате. В верхнюю нишу стены напротив была вделана металлическая решетка, ячейки которой, каждая всего несколько дюймов в ширину, служили отверстиями, через которые в камеру проникает воздух. Решетка помещалась прямо под невысоким потолком и могла задвигаться при помощи скользящей металлической панели, закрепленной в дальней ее части.