— Мне пора. Хорошо поболтали.

— Увидимся. — Иксия взяла со стола кружки, поставила их на стойку, подхватила на руки дочку и скрылась за цветастой шторой в дальнем конце бара.

Ману возбужденно метался по просторной общей террасе на крыше нашего дома.

— Чиновник! — Он выплюнул это слово с крайним презрением. Эпитетов не требовалось, ибо для Ману не существовало в испанском иных выражений, которые бы с такой же силой выражали незаслуженные привилегии и предельную тупость. Ману присел на секунду на шезлонг, но тут же вскочил и бросился к крольчатнику, переводя взгляд с клетки на клетку и находя слова для каждого из их беспокойных обитателей. Затем он повернулся ко мне. На сгибе руки у него устроилась огромная серая зверюга. Волосатой своей ручищей Ману прижимал кроличьи уши к лоснящемуся меху.

— Посмотри-ка на него, — заговорил он дрожащим голосом. — Это дед всех этих маленьких ублюдков. Он стар и не так подвижен, как раньше, но по-прежнему большой злюка. Сунь ему палец, всю руку отхватит. Я прозвал его Атиллой.

Ману поднес кролика поближе ко мне и, оттянув губу, показал мне зубы Атиллы.

— Видишь шрам? — Он показал мне тонкую полоску на большом пальце. — Работа этого красавца. Семь лет уж тому. До крови прокусил. Он мне всегда был нужен как производитель, и, видит Бог, дело свое он хорошо делал.

Атилла угрожающе задергал носом, словно упоминание о крови пробудило в нем подавленное воспоминание. Его мощные задние лапы уперлись Ману в живот.

— Тихо ты там! — Ману передвинул кролика повыше, крепко удерживая за уши, и показал мне руку. На внутренней стороне проступали рубцы — следы кроличьих когтей.

На скамье стояла бутылка белого вина из Кордовы. Я наполнил стакан и передал ему. К нижней губе Ману прилипла сигарета, кролик беспокойно ерзал у него на руке, жилет сбился на сторону, обнажив пухлое брюхо, вылезающее из-под джинсов. На мордочке у кролика по-прежнему сохранялось злобное выражение, но он хотя бы перестал лягаться.

— Знаешь, что следовало бы сделать с этими гнусными чиновниками? — Словечко с грохотом прокатилось по террасе, выдавая крайнюю степень презрения. — Проткнуть им задницу шампуром и поджарить на углях. Впрочем, это слишком милосердно для них.

Я подождал, пока Ману придумает для чиновников подходящую казнь, но, судя по всему, ничего, достойного их мерзкой сущности, в голову ему не пришло, и он продолжил свою обвинительную речь:

— Дерьмо. Пусть собственным дерьмом захлебнутся. — Ману одним глотком осушил стакан, шагнул к крольчатнику и, швырнув Аттилу в клетку, быстро запер деревянную дверцу на щеколду.

— В чем дело-то? — осведомился я.

Ману почесал брюхо и, все еще не в силах успокоиться, посмотрел на меня.

— Ко мне приходили из городского отдела здравоохранения. Кажется, эти ребята только и умеют, что портить людям жизнь. Кто-то на меня пожаловался — не иначе, сукин сын Рамос с первого этажа. Или его жена. Тогда эти типы явились ко мне и, комкая в руках свои важные бумаги, устроили шмон моим кроликам. Вроде на том и успокоились. Но через две недели я получил письмо, в котором говорилось, что мои кролики — угроза для общественной гигиены. Господи, да как они могут угрожать кому-нибудь или чему-нибудь? Если не считать Аттилы, конечно. В общем, мне дали время, в которое я должен сам избавиться от кроликов, иначе городские власти заберут их и еще выставят мне счет за усыпление. Усыпление! Как это понимать?!

— А продать их нельзя?

— Дело того не стоит. У меня тридцать кроликов. Держу я их для кухни или друзьям отдаю, как тебе, например. Вроде за последние два года несколько штук подарил?

Это правда, и воспоминание о том, как приходилось их разделывать, все еще вызывало у меня тошноту, особенно как у них опадали уши после того, как снимешь шкурку.

— Ну да, конечно. Тридцать кроликов — это не бизнес.

— Вот именно. Какой уж там бизнес. Кролики — мое хобби. Люблю, когда на крыше что-нибудь происходит. Толковое. Плодитесь, размножайтесь. И что может быть лучше, чем кролики, занимающиеся любовью прямо у тебя на крыше?

— Ничего, — согласился я. — Приплод здесь самый большой.

Да и кто бы спорил. Сад на крыше — рай для любовных игр. Мне пришло в голову, что вся эта размножительная деятельность может привести к изменениям в атмосфере. Помимо кроликов, на нашу веранду перепихнуться сбегаются кошки с соседних крыш. Не раз мне приходилось в часы сиесты наблюдать страстные игры одной кошачьей пары. Даже у самого в паху начинало побаливать. А недавно пришлось на собственном опыте убедиться, что мое жилище, примыкающее прямо к веранде, таинственным образом способствует сексуальному возбуждению и продолжительности любовных объятий. Если кроликов не будет, все это может измениться. Раньше мне как-то не приходилось смотреть на эту проблему под таким углом зрения.

— Дело серьезное, — произнес я вслух.

— Серьезное? Еще бы не серьезное. У меня голова кругом идет от всего этого. — Ману налил по стакану вина и уселся в шезлонг напротив меня.

Снизу позвонили в дверь. Я вернулся к себе и, перегнувшись через перила балкона гостиной, посмотрел, кто там. Оказалось, как я и думал, Нурия. Я сбросил ей ключи и крикнул, чтобы шла ко мне в патио, на крышу, я там. Через несколько минут она присоединилась к нам с Ману. На Нурии были джинсы, темная шелковая рубаха с открытым воротом и серебряное ожерелье. Раньше Нурия и Ману не встречались. Я представил их друг другу и, быстро пересказав суть проблемы с кроликами, объяснил, чем опечален ее новый знакомый. Вскоре Ману, понурив голову, спустился к себе, а мы, прежде чем вернуться в квартиру и устроиться там, на террасе поменьше, посидели еще немного на крыше. Нурия скрутила косячок и, пуская струйки дыма в синеющее над морем небо, со смехом рассказывала, как провела день.

Затем наш путь от террасы в спальню и дальше, в студию с ее твердым полом, можно было проследить по валяющимся повсюду предметам одежды. Мы встали под холодный душ и легли в постель, слишком умиротворенные и утомленные, чтобы выходить на ночь глядя в город, манящий различными приключениями. Была этой ночью в воздухе какая-то невесомость, и если бы мы удалились от привычного окружения — постели, ванны, кухни, — возможно, оно подхватило бы нас, как воздушные шары, и понесло в сторону Тибидабо.

Обнаженные, сбросив простыни на пол — слишком душная ночь, — мы с Нурией лежали в постели, и я разглядывал на потолке причудливо меняющие форму пятна света, проникающего через окно спальни (зарешеченного прежними жильцами) от раскачивающихся уличных фонарей, и вслушивался в мягкое посапывание Нурии, свернувшейся на подушках, как кошка.

Наверное, разбудил меня именно этот звук. Равномерный, упорный скрип, будто камнем несильно проводят по стеклу, а затем — продолжительное шипение. Я рывком сел на кровати, хотя поначалу трудно было сказать — чудится мне все это, либо и впрямь звук доносится откуда-то извне. Шипение сменилось приглушенным металлическим звуком, словно что-то тяжелое упало на кафельный пол моей террасы.

Я нашарил на полу шорты и, стараясь не шуметь, поднялся с кровати. Нурия заворочалась, потом утихла. Я нагнулся так, чтобы не было видно через окно. Низко над горизонтом висел полумесяц, уличные фонари отбрасывали наверх неровный свет. Подумав немного, я отказался от мысли о поисках оружия. Вид его мог побудить налетчика или налетчиков к резким действиям. Я не мог вспомнить, запер ли дверь на веранду. Кажется, нет. Обычно, если не ухожу из дома, оставляю ее открытой. На корточках я прополз из спальни в студию, потянулся к дверной ручке, рывком встал на ноги, толкнул дверь и с грозным рычанием выскочил на веранду.

Никого. Даже тени не видно. Лишь острый металлический запах ощущается, природу которого я поначалу не сумел распознать.

Я быстро пересек веранду, ступил на узкий парапет, нависающий над переулком, и тяжело перевалился через перила на верхнюю террасу, что под углом примыкала сзади к моей спальне. Эта большая терраса была соединена с тем самым общим двориком на крыше, где Ману держал своих кроликов. Я спустился на четыре ступени лесенки, соединяющей обе террасы, и обогнул крольчатник. Замок был сорван, дверь распахнута. Я заглянул внутрь, но было слишком темно, чтобы разглядеть что-нибудь. Я нашарил в кармане зажигалку. При тусклом свете пламени стали видны задранные мордочки кроликов. Они дергали носиками и были явно напуганы. Тут, несомненно, кто-то побывал, об этом свидетельствовал хотя бы тот факт, что все кролики бодрствовали. Одна из клеток была взломана, на бетонном полу валялась разрубленная пополам палка, которую Ману использовал как засов. Отойдя от крольчатника, я почувствовал, что кто-то за мной наблюдает. Вообще-то меня тянуло назад в постель, но следовало все же выяснить, каким путем скрылись воры и, по возможности, откуда пришли. Конечно, они могли воспользоваться дверью, ведущей на внутреннюю лестницу, и спуститься по ней на улицу. Но тут сильное эхо, особенно ночью, а нижняя дверь, та, что открывается на улицу, отчаянно скрипит. Я же ничего не слышал.