Томико снисходительно улыбнулась, будто догадалась об истинной причине наведения порядка, и терпеливо ждала, когда она закончит изучение полотна. Ее улыбка заставила Адель вспомнить, что она снова отвлеклась. В целях проветривания Адель открыла форточку, прошлась тряпкой по фигуркам из слоновой кости и вернулась к окну, на глазах Томико затворив его. Закончив работу, Адель двинулась дальше, а японка повернула в замке ключ. Но теперь эта мера предосторожности была напрасной.

— Яичница готова, — спустя десять минут поклонилась ей хозяйка. — Японская яичница! — и указала на бамбуковый поднос в гостиной, где пестрела странная смесь мраморного мяса, лука и яиц.

Адель еле дождалась вечера. Отыграли за стеной саксофон и рояль, замолк оркестр, мембрана зашуршала вхолостую и, выключив патефон, Яса улегся спать. В полночь Адель вышла на лоджию, медленно спустилась к садику гостиной. Следующее окно, в щель которого тихо задувал ветер, — окно кабинета.

— Бессонница?

Адель застыла. Кен приблизился и облокотился на балконные перила. Несколько минут они в молчании разглядывали овальную луну. Адель слушала мелодичный звон колокольчика — подвеску колебал ветер, язычок касался бронзовых стенок — и пыталась привести в норму дыхание. Кен взял ее руку и проводил в гостиную, усадив на подушку перед столиком. Зажег свечи в красных бумажных фонариках, а из недр маленького комода вытащил инкрустированный сундучок. Вскоре на столике расположилась деревянная клетчатая доска и две вазочки: одна с черными, другая с белыми фишками.

— Это рэндзю. Твоя задача — поставить в ряд пять своих камней.

И они начали расцвечивать поле узором. После двух проигрышей Адель удалось, наконец, победить. Свечи истекали воском, мужчина и женщина молчаливо вели длинную партию, предвосхищая каждый ход друг друга.

— Я выиграла, — прошептала Адель.

— Я знаю, — Кен внимательно оглядывал клетки в поисках точки предполагаемого удара.

— Угадал по моему дыханию? Но не знаешь, где… — и белая фишка завершила запутанный ряд, выведя скрытую от глаз линию.

Адель обошла стол, села за спиной Кена и поцеловала его шею, позвонок за позвонком, ее руки сошлись на его поясе, и пальцы расстегнули пряжку ремня. Кен высвободился.

— Ты не хочешь? — возбуждение в ее голосе растаяло, словно ее с головой окатили ледяной водой. Адель встала, нервно разглаживая ткань брюк.

Кен усмехнулся.

— В древности комнаты в японских домах разделяли бумажные перегородки, а женщины заталкивали свои длинные волосы в рот, чтобы молчать во время оргазма — это увековечили гравюры.

— Ты хочешь сказать, что прошлой ночью я кричала? Но ведь не в этом дело, верно? Просто ты не можешь допустить, чтобы начинала я… Чтобы я — женщина соблазняла тебя и ласкала первая! Я права? — Адель и не надеялась на ответ. — К чему ты стремишься? Ты, недостойное, недоразвитое создание? Подчинить? Стать хозяином? Мне?

— Он же стал… — проговорил Кен.

— Кто?

— Гитлер.

Утром Адель достала блокнот и еще раз взглянула на адрес особняка Роя Макартура, где вчера околачивался Эд. Шесть дней назад, перед вылазкой в гостиницу «Эдисон» она долго готовилась, подыскивая наряд и создавая в парикмахерской прическу. В одном из магазинов покупатель помог ей выбрать платье.

— Мне хотелось бы еще раз увидеться с вами, — прощаясь, он протянул ей визитку.

Сейчас Адель достала ее — на бумажном прямоугольничке значился тот же адрес — Северный Бронкс. Дом оказался соседним. Она спустилась в гостиную, набрала номер и назначила Эрику Скараборгу встречу.

Ansuz — посланник, знаки.

Своевременное предупреждение — это дар.

Сквозь стекла витрины он видел ее — растерянную, в лабиринте из плечиков и вешалок, юбок и платьев в горошек. Теперь она показалась ему всего лишь куклой с поразительно правильными чертами, чертами манекена: прямой нос, умеренно пухлые губы, стандартная бледность.

Дождь барабанил по его зонту. Сложив его, Эрик вошел в магазин. Мельком оглядел стеклянный прилавок с белыми носочками и широкими поясами. Кинувшуюся к странной посетительнице продавщицу Эрик остановил мелкой купюрой. Адель нравились брюки и классическая блузка, она присмотрела к ним туфли-лодочки почти без каблука. Она обладала чувством цвета — ее выбор пал на оттенки кофе, ореха и меди.

— Доверьтесь безупречному вкусу мужчины, — улыбнулся он, перебирая модели платьев. — Если бы вы согласились разделить со мной ужин, я не смог бы проглотить ни кусочка, будь на вас это… — из череды нарядов он вытянул платье, искрящееся белое.

Перед ней был денди. Адель рассматривала его голубой костюм-тройку, шляпу в тон, идеально подобранный галстук. Мельком отметила ухоженную кожу, капризный рот и безвольный подбородок.

— Освободи вы волосы из плена сетки, я был бы безмерно вам благодарен.

Молча она приняла из его рук платье и исчезла в примерочной. Переоделась она удивительно быстро — прошло не более минуты. Зеркало раздвоило не подвластное пониманию совершенство. Эрик потянулся поцеловать ей руку, но она высвободилась.

— Нравитесь себе?

— Меня устраивает цена, — она придирчиво оглядела себя и вновь скрылась, чтобы вернуть прежний облик. Шестьдесят секунд, и шторка примерочной отдернулась. Расплачиваясь с продавщицей, она бросила ему:

— Я где-то видела вас прежде.

Ему нельзя волноваться, вспомнил Эрик.

— Все мы когда-то встречались. Все мы знаем друг о друге все, — таинственно ответил он.

Она направилась к выходу, и Эрик кинулся вслед:

— Ужин не состоится?

— В другой раз.

Он протянул визитку, пожал ее пальцы, красивые, с коротко остриженными ногтями. Она вернулась в дождь, таксист раскрыл над ней зонт, проводил до автомобиля, отворил дверцу.

К своей машине Эрик прошел прямо по лужам, пачкая брюки. Сел, в изнеможении склонился к рулю, из бардачка достал пузырек, вытряхнул на ладонь таблетку и сунул за щеку — врожденный порок сердца иногда напоминал о себе острой болью. Снова и снова Эрик прокручивал в голове каждое свое слово, каждый ее жест. Он был так близко! Дотрагивался до нее. Она ему улыбалась. Эрика передернуло. Десять дней, как в Иерусалиме убит Фольке. Он не должен забывать об этом. Настоящий Бернадотт не знает слабости, идет до конца. И он уже сделал несколько шагов.

Наутро он заехал в «Эдисон», открыл перед ребятами плоский футляр, вытащил оптическую винтовку.

— В вашем распоряжении квартира напротив.

В такси Адель листала японский словарь. Жена — канай, буквально «внутри дома». Муж — сюдзин, означает «главный человек, хозяин». Не все ли это объясняет? Язык — зеркало народа. Нет, она не согласится быть «внутри дома» и почитать японца за «хозяина». Тем не менее, поправила себя Адель, неделю она живет в его семье и ни разу не задумалась о переезде. А находясь в чужом доме, невольно подчиняешься заведенному там порядку. Скоро она привыкнет, и ни что не покажется ей варварским! Нет, она не позволит себе это. Просто ей понравилось спать с ним, а что это значит? Абсолютно ничего.

Адель бросила словарь на сидение и стала смотреть по сторонам. Сколько окон кругом! Соты, соты окон. В каждом — маленький островок личной жизни, крошечное государство. Она отвыкла, жить в семье тяжело.

Поглядывая на ее хмурое лицо, Ник изрек:

— Эх, в море брызг не миновать.

Адель вышла из такси и направилась к условленному месту, где ждал (она еще раз прочла имя на визитке) Эрик Скараборг. Бродвей горел мириадами лампочек. Спутник уводил Адель все дальше по Великому Белому пути, мимо дансингов, уличных фотографов и нищих саксофонистов.

— Чем ты зарабатываешь на жизнь?

— Я продала картину галерее.