В той же главе приводятся воспоминания Никанора Затрапезного о тех, кто «пестовал» его детство: «Как во сне проходят передо мной и Каролина Карловна, и Генриетта Карловна, и Марья Андреевна, и француженка Даламберша, которая ничему учить не могла, но пила ерофеич и ездила верхом по-мужски». Как показывает переписка родителей и записи в «Адрес-календаре» Евграфа Васильевича — все это подлинные имена гувернанток старших детей Салтыковых, через руки которых прошло первоначальное воспитание и будущего писателя.
Встречаются в переписке родителей Салтыкова 1820–1830 годов и некоторые другие имена, упомянутые в первых трех главах, — кормилица Домна, кучер Алемпийи другие.
Детство и молодые годы мои были свидетелями самого разгара крепостного права. — Время действия в «Пошехонской старине», в основном, падает на конец 1820-х-1830-е гг. Но в отдельных главах затрагивается и более позднее время, вплоть до крестьянской реформы и ее последствий.
Экономические крестьяне— крестьяне, находившиеся в ведении Коллегии государственной экономии; все обрабатываемые ими земли находились в их постоянном пользовании.
Послали в город. — Тут имеется в виду Калязин, уездный город Тверской губернии.
…» его превосходительству». — Такое титулование было присвоено чинам 5-го класса табели о рангах, — статским советникам. В адресе же, обращенном к коллежскому советнику, чину 6 класса, следовало написать «его высокоблагородию».
Раздавалась брань, припоминалось прошлое, слышались намеки, непристойные слова… — В письме к Евграфу Васильевичу от 18 июня 1839 г. Ольга Михайловна пишет о грубых семейных ссорах и обидных для нее подозрениях мужа: «Мамзель <гувернантка> только и будет слышать, что жена мерзкая. Я, видно, более ничего не заслужила, кроме ругательств < …> Я уже о себе не думаю, но ведь дети — за что они за меня страдать и нести пятно будут. Другой подумает, что они незаконнорожденные, а я могу дать присягу в своем поведении …»
…в Суздаль-монастырь сошлю… — В Спас-Евфимиевском монастыре в Суздале содержались административно-заключенные, обвиненные «в преступлениях против нравственной веры» и «в непослушании родителям».
Ушлет она меня к тотемским чудотворцам… — В тотемском уезде Вологодской губернии Салтыковым принадлежало сельпо Федяево.
Выражение это напоминает мне довольно оригинальный случай… — Салтыков вспоминает «случай», о котором писал из Ниццы 30 октября/11 ноября 1875 г. П. В. Анненкову: «Поселился я здесь довольно удобно, хотя и в захолустьи. Нашел здесь Тамбовскую губернию в первобытном виде. Хозяйка у нас русская, г-жа Данилова, которая, по преданию, называет служанок девками».
…обученной в Москве на Кузнецком мосту. — На улице Кузнецкий мост находились французские магазины мод с мастерскими. В них отдавались для обучения крепостные девушки. Их звали «кузнечихами».
Мне было уже за тридцать лет, когда я прочитал« Детские годы Багрова-внука» … — О своем впечатлении от этого чтения, относящемся к периоду работы над «Губернскими очерками», Салтыков тогда же писал С. Т. Аксакову (31. VIII. 57).
…во время переездов на долгих… — Переездов не на сменных, а на одних и тех же лошадях.
«Горѐ имеем сердца!«— слова из Библии ( Плач Иеремии, III, 41).
IV. День в помещичьей усадьбе *
V. Первые шаги на пути к просвещению *
Впервые — ВЕ, 1887, № 11, с. 192–229, с датой в заглавии гл. IV; «(1834–1836 гг.)». Дата была вызвана цензурными соображениями (см. письмо Салтыкова к Стасюлевичу от 11. X. 87). Салтыков снял ее при подготовке текста «Пошехонской старины» для собрания своих сочинений. Написано в сентябре 1887 г. (письма к А. Н. Пыпину от 22 сент. 1887 г. и к M. M. Стасюлевичу от 23 сент. 1887 г.).
Сохранились две рукописи — обе черновые. В текст настоящего издания из рукописи вводятся слова (стр. 71, строка 15 св.): «и настойчиво < …> участие в жизни».
В рукописи главы IV (№ 241) зачеркнут последний абзац: «Все это происходило с небольшим за двадцать лет перед тем, как пробил час освобождения. Двадцать лет! Перед лицом истории — это миг один: но прожить эти двадцать лет — ужасно!»
Глава V в рукописи (№ 242) обозначена № IV и называется «Ученье». В ней интересны два отрывка о чтении Евангелия, зачеркнутые автором:
<1>
«Несколько раз сряду я прочитал эту книгу и чувствовал, как внутреннее существо мое согревалось и освещалось.
Я не могу достоверно сказать, был ли я до тех пор наклонен к религиозности. Мне кажется, что надо мной в этом отношении тяготел такой же формализм, как и над всеми окружающими. Я усердно крестился и клал поклоны за обеднями и всенощными, не забывал утром и вечером прочитать: спаси, господи, папеньку, маменьку, сестриц, братцев, дяденек, тетенек — и на этом считал все обязанности в смысле верований конченными».
<2>
«Высказывал ли я до тех пор задатки религиозности — это вопрос, на который я могу отвечать скорее отрицательно, нежели утвердительно.
Я понимаю, что можно быть искренно религиозным, даже не зная молитву. Простолюдин, усвоивший одну молитву «Господи, помилуй!», может идти в храм с уверенностью, что общая молитвенная атмосфера умиротворит его обремененное сердце. Сердце это истекает кровью, глаза источают невольные слезы, грудь тяжело вздыхает, надо же, чтобы и эти слезы, и эти воздыхания нашли себе какое-нибудь убежище. Каждый новый день разочаровывает его, каждый удостоверяет, что нет конца колдовству, опутывающему его; пускай вериги рабства с каждым часом глубже и глубже впиваются в его изможденное тело — он все-таки верит, что злосчастие его не бессрочно, что наступит минута, когда он наравне с другими алчущими и жаждущими будет изведен из тьмы. И вера его будет жить, пока не иссякнет в глазах источник слез и не замрет в груди последний вздох.
Да, колдовство рушится, цепи рабства падут, душа просветлеет; да, если не жизнь, то смерть совершит это чудо. Вот оно у подножия самого храма, сельское кладбище, где отцы его сложили свои кости. Они томились тою же бессловной молитвой, они верили в то же чудо — чудо свершилось. Пришла смерть и объявила им свободу. В свою очередь она придет и к нему, даст крылья, чтобы лететь в царство свободы, навстречу свободным отцам.
Никакого подобного душевного движения я за собою не помнил».
«У меня статья для ноябрьской книжки уже совсем готова …» — извещал Салтыков А. Н. Пыпина 22 сентября 1887 года. Этой законченной «статьей» были главы IV и V «хроники», существенно отличные друг от друга по своему характеру и содержанию. Глава «День в помещичьей усадьбе» — синтетична. В хронологии одного дня здесь дана обобщенная картина типического быта рядовой помещичьей усадьбы крепостной поры. Глава «Первые шаги на пути просвещения» более аналитична и автобиографична. Описанная в ней «домашняя школа» Никанора Затрапезного весьма близко, в своей сути и деталях, воссоздает картину первоначального обучения Салтыкова в той мере, в какой она документируется его автобиографическими записками (см. стр. 467–472 в наст. томе) и материалами семейного архива.
«Я рос один» — говорится в «Пошехонской старине» от имени Никанора Затрапезного. Так было, в отношении домашнего воспитания, и с будущим писателем. С 1834 по 1836 год (дата поступления в Московский дворянский институт) Салтыков свои «первые шаги на пути просвещения» действительно делал «один». Его старшие брат и сестра, Дмитрий и Надежда, уже кончали в это время «казенные заведения» в Москве — Дворянский университетский пансион и Екатерининский институт; средние — Николай, Вера и Любовь — продолжали обучаться в этих же заведениях, а младшие братья, Сергей и Илья, были еще малы для учения. Сохранив в произведении число всех детей в семье — девять (девятая была сестра Софья, умершая в младенчестве) и их имена, за исключением двух — Дмитрия и Николая, Салтыков, однако, внес в биографию своих братьев и сестер значительные изменения.
