Когда я это понял? А как стал по второму году дань собирать. Когда первый же хутор девок отдать согласился, еще удивлялся — мол, надо же, не повезло. На втором — задумался. Но недоимку простил. На третьем — понял, дурят меня. Добротой пользуются. Тут желчь во мне вскипела…

Я подлостей на дух не переношу. С детства. Может, после того, как отец объявил, что мать его отравить пыталась. Убил, семье и королю виру выплатил. И новую жену в дом приволок. Нет, я, как и все, верил. Плакал, но верил. Года три. Пока убийцы душа в душу жили. А как свариться начали, из-за пустого мачехиного брюха, так правда и выплыла. Мачеха сама призналась.

— Задумаешь меня прогнать, — кричала, — все расскажу. И тебя с щенком твоим в мечи возьмут!

Вира ведь вирой, но одно дело, когда муж в своем праве был, а за кровь платил, чтоб повода для мести не было. А другое — когда месть действительно нужна.

Я? Нет, не мстил. На отца руку не поднимешь, даже после такого. Разве что ту, кого три года матерью называть приходилось, живой оставил. А сам ушел. Как раз сюда. В Корнуолл. А отец с мачехой… Друг друга они накажут куда больней, чем острое железо.

С тех пор и кланяюсь Вотану, богу странников, ищущих славу и достаток собственным мечом.

А вот там, на хуторе, где доброту мою предали, я железом поработал. Нет, никакой пелены на глазах, я не одержимый. Несколько ударов сплеча. Аккуратных, чтоб меч на кости не погнулся. Заодно проверил, как это, со стремян рубить. Очень удобно. Хорошая штука, жаль, недавно появилась.

Потом в бурге эрл мне выговаривал. Мол, нельзя забирать много девок и детей. Приплод нужен. Некому станет землю пахать. С тех пор я больше одной души из семьи не выдергивал. Ну, тут тоже всяко бывало. Вот и в тот раз — тоже. Эрл сказал: проверь, как там добытчики, задерживаются. А как вернешься, еще дело будет. Важное.

Возвращение же возьми и подзатянись. Там, на хуторе, вся команда фуражиров — лежала. Ни единого живого. Бритты, напуганные, даже не сочинили ничего. «Режьте, — говорят, — зато уж мы насмотрелись, как вам смерть приходит. Рыцарь Артур проснулся. А там, глядишь, и сам король Британии встанет!» Трясутся, как ясеневые сережки в бурю. Но час назад наверняка добивали раненых. Впрочем, какая разница? Взбунтоваться они могли. Потрепать фуражиров — нет. Ну, случайно, при везении — ранить или убить одного. Но всех?

Стал я смотреть следы боя. Хорошо, лисы и мертвых волков боятся, все осталось нетронутое. Даже кошели! Значит, думаю, крестьянам — жить. Это потом понял, что на здешней войне серебра не берут, а стрелы в раны руками поглубже вбивают. Надо бы всех в мечи, по крышам солнышко пустить, и карьером — в бург! А я провозился. Больно следы оказались странные. Враг и правда пришел один, пеший. Наши спокойные были, за спинами следили плохо. Скучились спинами к лесу, разговаривали, не спускаясь из седел… Ну кто мог подумать, что один лучник может вышибить из седел пятерых закованных в латы всадников раньше, чем двое оставшихся его догонят. Кстати, все были побиты короткими стрелами, обычными для конного лучника. Потом он взялся за меч. Один пеший против двоих конных. Вот парит туша лошади с распоротым брюхом. Всаднику придавило ногу, и его Проснувшийся добил чуть позже. Копьем товарища…

В общем, дурные вести принес я эрлу. И помчался на новое задание. Охранять старую бриттскую руину, Тинтагель. Там жрецы Вотана затеяли жертву приносить. Закрывать место бриттской богини. Я еще подумал: точно, пора. На деле вышло — поздно.

День скачки — для чего? Чтобы увидеть трупы лучших людей Уэссекса? Погибли жрецы Вотана — старейшины славнейших родов. Начальник охраны рядом лежит, с собственным мечом в груди. Дружинники в кучку жмутся, будто обугленная верба вот-вот в дракона превратится. А рассказывают… То, что теперь каждый знает. Как из огня проклятого дерева вылетел всадник, как посыпались стрелы. Уверяли, что страшный лук метал стрелы по десятку разом, меч тлел багровым огнем, а добрые клинки жрецов не могли продырявить кровавого покрова на плечах чудовища.

В таком образе Проснувшегося и не угадать было. Сначала я узнал лошадь. Ту, что еще позавчера ходила под товарищем, уходящим на фуражировку. Потом заметил и нитки от красного плаща, ободранного о кусты, и оперение стрел. Чудовище оказалось человеком, но оттого оно только опасней.

Воины оцепления в глаза смотреть не смели, хотя стыдиться им нечего. У них был приказ: смотреть наружу. И, что бы ни происходило внутри, не вмешиваться. Кто его отдал, осудил себя сам. А спас он не Проснувшегося, как сказал эрл, а шкуры своих людей. И тут не важно, был ли на деле древний бритт тогда наполнен колдовской силой, или нет. Его увидели именно таким, и толку от простых воинов не было бы.

Впрочем, некоторые из них познакомились с Проснувшимся чуть позже. Чудовище-то не успокоилось. Правда, перешло на ростовый лук. Как? Просто. Стреляло уже не оно. Стреляли «рабы». Те же, что кланялись и плакали. Днем одни, ночью другие. Лук спрятать куда легче, чем зерно. Но все стрелы были подкрашены красным и зеленым. И никогда в дело не шел топор или бил-кусторез. Никогда не поднималась дубина, не свистел камень из пращи. Только стрелы. Только меч. Только копье. И мы верили, что воюем с одним человеком, когда против нас сражалась армия. И армия эта росла, мы же гонялись по лесам за парочкой. Рыцарь и ведьма с его знаменем. Она нам глаза и отводила. Хотя помощники у нее были.

Например, тот человек, что явился перебежчиком от лесных всадников. Сказал, что не одобряет излишних жестокостей. А потому согласен выдать лагерь бывших товарищей.

— Каких еще жестокостей? — удивился эрл. Лесные не Проснувшийся, если кого и убивали, так заартачившихся крестьян, не желающих платить две дани разом.

— Когда женщин так убивают. Тем более благородных. Вчера, на римском тракте. Всю ночь коня гнал, не поверите.

По несчастному животному видно было, что перебежчик не врет. Но даже если на римской дороге засада, какая разница, когда идет вся дружина? Эрл ждал невесту как раз с той стороны, а потому я оказался в седле. Хотя на сей раз и не во главе. Мы взяли по две заводных, и обе были в мыле, когда я вернулся в бург. И пока начальник рассказывал эрлу о страшном и непоправимом, попался в цепкие ручки зазнобы.

Не хотел я ужасы пересказывать, а толку? Если Санни чего втемяшится, выбирай: или ты с ней не знаком, или все будет, как она скажет. По крайней мере, до свадьбы. Да и после, подозреваю, будет она покорнейше из мужа веревки вить. Пришлось рассказать. Ненаглядная раздумывать долго не стала.

— Женщина, — говорит, — мужчина до такого не додумается…

Тут рога прокричали. Мол, все в седло. Что тут думать? Нужно мстить! Есть перебежчик, что обязуется прямо к лагерю лесных вывести. Говорит, его прежняя жизнь устраивала. А резаться с нами насмерть он не желает. Я-то знал уже, что такое бритты. Не верил. И эрл бы не поверил. Если бы подумал. Но за него приказы отдавала ярость.

Что умница-Саннива подсказать пыталась, я догадался, уже когда рубился с «лесными». Поезд вырубил все тот же проклятый богатырь. С невестой эрла жрица богини расправилась. А сам Проснувшийся, верней всего, этого и не видел. Иначе б поправил. Не нужно было уродовать лицо. За мертвую красавицу мужчине отомстить захочется сильней, чем за кусок мяса…

Опять вышел нам убыток. Одно название, что победа. Отбили у врага поляну, разогнали. Так другую найдут. Соберутся. Убили многих? Так и у нас не все вернулись. Мне вот ногу поцарапали. Главное же — от лесных пошло много больше беспокойства. Я к десятнику, а толку? После того как перебежчик точно вывел на лагерь лесных, за ним не следили. Зря. Исчез, как не бывало.

Тогда и стало ясно, что двум народам на одной земле не ужиться. Что ж, снопы метать копьями да молотить топорами нам привычно. А что рабы в кучу собрались — так оно и проще выйдет, чем по чащобам их ловить. Жаль только было, что меня, как подранка, в бурге оставили. Оказалось — не случайно. На второй день, как эрл против мятежников выступил, вести пришли.