— Не ошибаешься ли, моя бесценная Фатима? Отзывчивый Эракле так радовался предстоящей свадьбе.

— Радовался?! — Фатима рассмеялась. — Радовался на твоих глазах, а за глаза наговаривал этой гордячке Русудан, осмелившейся не ползать у моего порога. Видит аллах, «отзывчивый» сравнивал твой характер с характером удава: приманивает взглядом, потом душит.

— О-о-о! — вырвался стон из бурно вздымавшейся груди Арсаны.

Ей почудилось, что кто-то черным крылом провел по ее лицу.

Фатима не знала, что еще ей выдумать, какие изобрести нелепицы, чтобы еще больше разжечь ненависть в «глупой дочери фанариота». Во что бы то ни стало она хотела сделать Арсану не только своей сообщницей, но и исполнительницей задуманного. «Хозрев прав, — решила она, — богатство грека Афендули должно стать нашим богатством».

Почти о том же самом размышлял де Сези, но несколько по-иному: «Богатство грека должно исчезнуть, черт побери, как комета! Частично пусть даже в широких карманах иезуитов, угодников не столько бога, сколько дам. Пусть неизменно проявляют себя человеческие страсти, в грязи увязают души и из луж добываются бриллианты. Недопустимо лишь то, что расстраивает допустимое. Богатство, подкрепляющее опасность, идущую от Саакадзе, должно исчезнуть!»

Камышовым пером водил Георгий по вощеному листу, набрасывая укрепления Диарбекира, как себе он их представлял. Несколькими волнистыми линиями он изобразил Тигр, несущий войсковые плоты к Багдаду. Мечта полководца опережала действительность.

Внезапно он обернулся на возглас.

— Боги! Вот в каком орлином гнезде укрывается от назойливых гостей мой брат и господин!

— Еще никто и никогда так вовремя не жаловал, мой, богам подобный, Эракле! — И Георгий протянул руку навстречу гостю. — Вот сам себе надоедаю. Как найти для моего Эракле каменного бога, которого оставил Язон в моей стране.

— Не помню, какой мудрец поучал: «Друзья познаются в беде, а за пиршественным столом даже враги — друзья». Ты, наверно, знаешь, мой господин, что приветливой встрече я обязан каменному богу?

Георгий от души рассмеялся:

— Нет большей радости, чем беседа с умнейшим моим господином. О Эракле, должен сознаться, боги тут ни при чем, ни каменные, ни другие.

— Я так и думал, спеша к тебе с приятной вестью. Фома Кантакузин выполнил свое обещание: Вавило Бурсак в квартале Фанар.

— Мой неповторимый Эракле! Ты принес мне воистину благую весть. Если Кантакузин поспешил освободить атамана, то не только с тем, чтобы обрадовать моих «барсов», но и для более важной цели. Выходит, султан Мурад не оставил мысль о войне с шахом Аббасом и мои опасения преувеличены.

— Преувеличены, но… «старцы» поведали мне новое о Хозрев-везире и о де Сези. За последние недели они беспрестанно встречаются, тайно и явно, а если сатана зачастил к дьяволу, то жди двойного подвоха.

— Выходит, следует обострить зрение и удвоить осторожность?

— О Марс! Разве этого достаточно? Патриарха Кирилла осенила воистину счастливая мысль: разделить со мною воскресную трапезу. Я же отобрал дары храму и золотые шерифы для личных нужд патриарха. И… «старцев» не обойду.

— Должен ли я так понять: «старцы», обрадованные твоим вниманием, добудут подробные сведения о походе, вернее — о причинах его задержки!

— Дьявол и сатана разнятся лишь одеянием. Узнать о намерениях одного значит проникнуть в замыслы другого. А теперь, мой брат и господин, следует обрадовать «барсов». Хотя атаману и повелено не выходить за пределы церкви святого Феодора, но Фома согласился, что без беседы с тобою вряд ли казак полностью выполнит то, о чем вел ты разговор с Фомой.

Обняв друга, Георгий направился с ним в «зал встреч», где «барсы» то и дело гоняли Эрасти, Иорама, Бежана и даже Гиви наверх — разведать, зачем тайно проскользнул «носитель радостей» к Георгию.

Как за вновь расцветшую розу, как за встречу с возлюбленной, «барсы» осушали сейчас чаши за «огненный бой».

— Смерть Зурабу Эристави!

— Ваша! Ваша Картли!

— Да здравствует «огненный бой»!

Воинственные выкрики украшали воскресную трапезу. И было от чего заликовать. И так никого не боялись, а теперь… они обладают оружием, повторяющим гром.

— Да славится весенний вестник!

— Лишь бы добраться до Картли.

— Что, Автандил заснул или полтора часа любуется волшебным стеклом, подаренным щедрым Эракле? — Димитрий встал, он после гибели друга особенно привязался к Автандилу. — Пойду, полторы тунги вина ему в рот, разлучу его с собственным отражением.

— Не ходи, мой Димитрий… Он у меня, — прошептала Русудан.

«Барсы», словно по знаку, вскинули головы и сразу взялись за чаши. Выпили молча за… освобождение Автандила от чар безобразной ведьмы, принявшей образ красавицы Арсаны. Как раз в эту минуту раздался стук в ворота. Скрывая смущение, Дато отбросил со лба серебрившуюся прядь.

— Сыновья Шадимана приучились осаждать нашу крепость!

— Полторы ящерицы им на закуску!

— Но-но! — запротестовал Папуна.

— Э, щедрый «барс», с ними Магдана.

Димитрий, как всегда, рванулся навстречу той, которую любил Даутбек.

От Саакадзе не укрылась взволнованность князей, но вместо вопросов он принялся объяснять разницу между булатом дамасским и стамбульским.

Князья мялись, говорили невпопад. Наконец Заза сказал:

— Моурави… решили, если ты поможешь, вернуться в Картли… Елена очень хочет… дядя Эракле одобряет… только…

— В чем рассчитываете на мою помощь, князья?

— Когда Афины покидали, дядя Эракле обещал богатство между семьей поровну разделить; теперь, если уедем, опасаемся — обещание забудет.

— Что же вы хотите?

— Отец Елены советует не уезжать, пока Эракле нам не выделит нашу долю.

— А как хотите получить, ведь его богатство не в одних драгоценностях и монетах? Неужели притязаете на мраморных богинь?

— Мы не святотатцы.

— И не хищники.

— Нам бы только драгоценности.

— И золотые монеты.

— Скромничаете. А в душе о мраморных богинях мечтаете. Так ведь?

— На что они нам, Моурави? Мечи на их шеи вешать?

— Как так, князь Ило! — вскрикнул Дато. — Ты при чем?

— Я? Мне тоже обещал!

— А тебе, Магдана?

— Мне если бы и обещал, не взяла бы. Князь Шадиман Бараташвили хоть не так богат, как благородный Эракле Афендули, но достоинство нашего рода поддерживает. Я уже говорила братьям.

— Нам речи Магданы ни к чему. Мы хотим приехать к отцу богатыми, а не зависеть от его кисета.

— Хорошо, а в чем рассчитываете на мою помощь, князья?

— Отец говорит, если ты попросишь, тебе не откажет… выделить нашу долю.

— Сразу видно, отец твоей жены — купец. Так вот, я не попрошу.

— Почему, Моурави, ведь сам настаиваешь на нашем возвращении, так почему богатство здесь оставлять? Не лучше ли перевезти в Картли… пригодится.

— Что, народу на чохи решился раздавать, полторы…

— Постой, Димитрий. Знайте, князья, возвышенный Эракле сам не отпустит вас с пустыми руками, но напоминать считаю неуместным. Богатство вам завещано, а Эракле, по справедливой воле мраморных богинь, еще пятьдесят лет может прожить.

— Если нам в помощи откажешь, Моурави, не выедем.

— И ты, Ило? Ведь и Марабда неплохое поместье.

— Я младший.

— Не всегда старший возглавляет род.

Заза побледнел, вытягивая свою гусиную шею, он вспомнил Зураба Эристави. И не кто другой, как Моурави, помог арагвинцу стать держателем знамени могущественной фамилии.

— Если моим братьям по душе жить бесславно, как бездомным у богатого родственника, пусть остаются, подобными не стоит наполнять Картли. Я же, Моурави, решила немедля возвратиться к отцу и… постараюсь заслужить его любовь.

Испытывая неловкость, некоторые примолкли, другие переговаривались шепотом. Заза угрюмо, не отводя взор от чаши, вспоминал прошлое.

Двадцать лет исполнилось ему, когда он подбил брата, который на два года его моложе, бежать в Грецию. Марабда им тогда казалась монастырем, куда запрятал их отец, не желавший, несмотря на слезы матери, на их мольбу, не только представить их царю, но даже разрешить показаться в Тбилиси. Почему? Говорил: «Успеете». Но молодая кровь не мирилась с заточением, жаждала веселья, радости… А теперь? Девять лет прошло, кто о них знает? Правда, знатные паши на пиры приглашают, греческие богачи, аристократы охотятся вместе, греческие царевичи в Афинах с ними дружили. Но разве это полноценная жизнь? Разве он мог, не спрашивая отца жены, а сейчас Эракле, что-либо предпринять? Выходит, пленник он. Но почему до часа встречи с Моурави он этого не понимал?! Прав Моурави: наверно, потому, что в залог не оставили родине ни сердца, ни помыслов. А сейчас разве сможем по-прежнему жить? Нет, слова искусителя слишком глубоко в душу проникли. Вот, видно, Ило, хоть младший, уже решил… Может, надеется…