— Э, Матарс, я лишь подумал: нехорошо над пропастью спотыкаться!
Один Саакадзе ничего не замечал. Он весь ушел в тихую беседу с Эракле.
Когда гости уехали и слуги удалились, Саакадзе взволнованно зашагал, потом, опустившись на оттоманку, шумно вздохнул:
— Друзья мои, Эракле обещал достать нам не меньше двухсот мушкетов и трех пушек гольштинской выделки. Вам ли не понять, что значит возвратиться в Картли с «огненным боем»!
И, сразу забыв о красной розе, зашумели «барсы»:
— Внушить надежду на все можно, но…
— Раз Афендули обещал — знай, Георгий, «огненный бой» уже у тебя в оружейной.
— Моя Хорешани, с тех пор как посетила Афендули, совсем покой потеряла, — засмеялся Дато, — недаром не хотел пускать.
— Да, многое обещал Эракле… Предложил набрать наемное войско из греков, не меньше одной тысячи, — сказал, на пять лет наймет и сам оплатит… Предложил мешок с золотыми монетами на ведение войны не только с князьями, но и с Ираном и… — Георгий махнул на окно, как бы указывая на Стамбул, — предложил табун коней и триста верблюдов… Предложил фелюги и баркасы и многое, о чем будет отдельный разговор… А главное — предложил свою любовь и верность.
— А что взамен? — недоверчиво усмехнулся Дато.
— Разрешить ему считать Картли своей родиной, ибо другой у него нет. Турки поработили Грецию, превратили в свой вилайет, а греков — в «райю».
— А где намерен, Георгий, укрыть до нашего отъезда «огненный бой»?
— Обо всем взялся поразмыслить Эракле… Пора тебе, моя Русудан, и тебе, моя Хорешани, вновь навестить патриарха Кирилла Лукариса. Ожидается посольство из Русии, с ними Фома Кантакузин — грек, доверенный султана. Может многое случиться. Эракле пришлет ценности, отнесите их в квартал Фанар, будто от меня. Пусть церковь станет нам в помощь.
— Если Афендули дает и войско, и «огненный бой», и монеты — следует ли нам одерживать султану победы? Не лучше ли тотчас отправиться в Картли?
— Нет, Ростом, все должно идти по намеченному плану. Если не выполним обещание, султан непременно двинет нам вслед янычар, а шах Аббас бросит сарбазов навстречу. Мы очутимся между двумя сильными врагами, драться же с ними можно, обладая не одной наемной тысячей, а по крайней мере десятью, да вдобавок двадцатью не наемными. Нет, как решили — следует раньше натравить турок на персов и взаимно их ослабить. Для этого нужно получить от султана янычар, убедить его в возможности поставить сейчас под зеленое знамя с полумесяцем провинции Западного Ирана. Занимаясь Ираном, не забудем о Грузии. Попробуем с помощью Афендули успокоить князей, затем изгнать из Кахети Теймураза и наконец — объединить два царства. Занимаясь Грузией, не забудем об Иране. Шах Аббас назойлив, он как заноза. Вытащим его из земель, сопредельных с Грузией, возвеселим султана, а затем…
— Дадим по затылку султану, а заодно пашам и везирам, дабы у него не было соблазна стать занозой?
— Ты угадал, мой Дато. Наступает время иверской короны. После двух объединим остальные в сильное общегрузинское царство: «От Никопсы до Дербента!» Сейчас это становится возможным. Или выиграем, или…
— Непременно выиграем, другого исхода нет! — убежденно сказал Матарс, обводя друзей заблестевшим глазом.
— Да, дети мои! О другом не смеем думать…
Великие цели омолаживают душу. «Барсы» радостно ощущали приближение битв, время новых больших дел и событий.
Семья Саакадзе посетила Эракле Афендули. Русудан любовалась статуями Поликлета и росписью краснофигурных ваз. Георгий знакомился с собранием оружия. Пришлись по душе ему итальянская шпага с насквозь прорезным толедским клинком, работы Бенвенуто Челлини, и индийская секира, выкованная наподобие слоновой головы. Афендули отвинтил нижнюю часть древка, составляющую тонкий кинжал, и преподнес секиру Георгию, как великолепное оружие, годное для разнообразных действий.
Потом говорили о важном…
На следующее утро Афендули решил, что он не все сказал, и спешно поехал к Моурави.
Откинув парчовый платок, Эракле поставил перед Саакадзе индусские шахматы.
Не прошло и двух дней, как Саакадзе почувствовал, что не все выслушал, накрыл парчовым платком индусские шахматы и поспешил к Афендули.
Но вот в один из дней, облачившись в голубую расшитую куртку с висячими разрезными рукавами и широкую белую фустанеллу — мужскую юбку, а ноги затянув в пурпурно-красные гамаши с синими кистями, Эракле, опустив в ларец несколько драгоценностей, отправился к капудан-паше.
Очевидно, разговор шел удачный для обоих, ибо капудан-паша, провожая гостя, раз семь прикладывал руку ко лбу и сердцу, а гость, ответив таким же числом поклонов, шептал:
— О паша, удача — в тайне, уверен ли ты в своей страже?
— Как в собственном ятагане! — заверял «капитан моря».
Но, вероятно, ятаган его затупился, ибо, садясь в носилки, Эракле отчетливо увидел, как прижался к стене янычар, провожавший его беспокойным взглядом. А за крепкими воротами прогуливался с мнимым равнодушием хранитель малого склада ружей.
«Нехорошо! — огорчился Эракле. — Выслеживают. Значит, подозревают. Что же делать, другого способа нет». И он старался думать лишь о приятном. Кстати, почему бы ему не заехать к Георгию Саакадзе и не провести время в отрадной беседе? Да и давно не видел божественную Хорешани. А госпожа Русудан? А дружина «барсов»? А Папуна? Эракле решительно приказал носильщикам свернуть к Мозаичному дворцу.
Заметно остыли к поискам Матарс и Пануш, но Элизбар и Ростом без устали высматривали в Стамбуле мореплавателей и владельцев галеас, кораблей, ждавших в далеких бухтах попутного ветра. Увы, в торговом порту не было тех, которые нужны были «барсам». Но они знали: кто ищет — должен найти. И тут Матарс предложил переждать полуденную жару у Халила.
Но вот в одно из утр, когда «барсы» совершали свою обычную прогулку, в порт Галаты вошло особенно много фелюг с чужеземным товаром. Тотчас к ним, как саранча на посев, ринулись начальники янычарских орт. Стараясь соблюсти достоинство и вместе с тем не дать обогнать себя другим, они вытащили из-за поясов топоры и, поигрывая ими, дружелюбно поглядывали на капитанов и еще ласковее на купцов. Отряд турецкой кавалерии проезжал вдоль берега, вспугнув чаек, шумно взлетевших над голубым стеклом залива.
Но начальников янычар ничто не могло вспугнуть. Они лишь выполняли «балта асмак» — «вывешивание топора», старинный янычарский прием вымогательства денег. Плохо себя чувствовали капитаны, еще хуже владельцы грузов. Опередив других собратьев по оружию, какой-либо начальник орты поднимался на какой-либо корабль и — по настроению — или всаживал топор в мачту, или вешал его на борт. С этого момента корабль считался взятым под «покровительство» удачливого и не мог приступать ни к разгрузке, ни к погрузке до выплаты определенной суммы, установленной начальником. Хорошо себя чувствовали янычары, еще лучше их начальники: изрядная толика монет перепадала им, грозным стражам Босфора.
Под развесистым платаном турки важно сосали янтарные мундштуки чубуков, не удостаивая мир ни одной улыбкой.
На борту одной из ближайших к берегу фелюг суетился полнолицый купец, постепенно распуская на животе массивный серебряный пояс.
Пропустив сипахов, долженствующих оберегать прибывших купцов от неприятностей, Элизбар, подойдя к курящим туркам, которым уличный торговец предлагал измирские груши, уже собирался купить всю плетеную корзинку, дабы преподнести картлийкам, как вдруг его взор остановился на фелюге, заставившей его сначала обомлеть, потом закричать на весь берег:
— Вардан! Мудрый Вардан! Победа!
Подошедший Ростом хотел было отчитать друга, ибо крик — враг тайны, но осекся, заметив на борту Вардана, и обалдело на него уставился. А Вардан, будто не замечая их, продолжал хлопотать возле тюков. Обгоняя друг друга, «барсы» рванулись к трапу, но на него уже вступил бравый начальник орты, усатый и багроворожий. Он величаво поднялся на борт фелюги, держа увесистый топор, который и всадил в мачту.
