— О солнце вселенной, кто осмеливается думать иначе?

— Кто, от рыбы до луны, дерзнет опровергнуть эту истину?

— Ты, Эреб, сказал слова, подходящие к месту. — Шах сделал движение рукой, означающее: эта комната — оплот повиновения. — Но опрометчиво, мой Караджугай, думать, что комар не может повредить льву… Или забыл притчу о комаре, который, влетев в ноздри льва, заставил чихнуть его сто и один раз. Этим воспользовались гиены и растерзали обессилевшего царя зверей и пустынь…

Задумчиво смотрел шах Аббас на покрытую лаком доску, отражавшую землю и небо. Тридцать две фигуры самоотверженно бросались в битву, применяя ходы, созданные высшим разумом. Гибель пешек и подвиги коней, уничтожение военачальников и разрушение башен вызывали в глазах шаха холодный блеск, а в сердце прибой кипучих волн. Игра многих сводилась к победе одного короля.

Этим королем возжелал стать Аббас. Он играл умело, крупно, используя намерение ряда европейских стран заполучить его как союзника в их ожесточенной борьбе с турецким султаном. По квадратам площадей в Исфахане на конях, верблюдах и кораблях беспрерывно выезжали из Ирана послы, которых он посылал в Московское царство, в любимицу морей — Голландию, в знойную Испанию, к воинственному германскому императору и христолюбивому римскому папе. И по этим же квадратам морей и земель прибывали к нему посольства из снежной Руси, туманной Англии, стран крылатых кораблей — Испании и Голландии. Играя с Западом, он не забывал Восток. И далекий Сиам уже находился в пределах его глаз.

Шах Аббас! Он не застыл в косности, не дурманил себя курением, не предавался гаремным излишествам. Яд и кинжал были бессильны пред ним. Он был «царь царей»! Такой же, как Кир и Дарий из династии Кеянидов, Ардекир, Сапор и Хозрой из династии Сассанидов, Исмаил и Тахмасп из его династии — Сефевидов.

Но он не был счастлив. Чем больше высоких дел вершил он на благо Ирана, тем коварнее становилась призрачная птица, порхающая возле зорких глаз и ускользающая из-под цепких рук.

«Сто забот» продолжали отягощать его. Игра требовала тысячи ухищрений, и нелегко было завершить ее безоговорочным матом.

Шах Аббас становился все задумчивее. Скользили тени уходящих дней, оставляя в душе тревогу.

«Комар! — восклицал шах. — Хосро-мирза и Иса-хан радуются. О, как благосклонна к ним судьба. Они пригнули к стопам шах-ин-шаха Картли и Кахети и возвратились в Иран с большим войском!.. Видит аллах, лучше бы они позволили грузинам выстроить пирамиду славы из двадцати тысяч голов сарбазов, но привезли бы мне одну — голову Георгия Саакадзе! Свидетель Хуссейн, не турки устрашают меня, а… Непобедимый! Да будет известно легковерным: раз Непобедимый не побежден, ничего не стоит победа ханов! Торжество царя Теймураза и князя Эристави смешит умных и радует глупцов. Кто сказал, что временное отступление полководца — поражение? Лазутчики доносят: в большом почете Непобедимый у султана Мурада! — Шах крепко сжал в руке чубук кальяна. — Вот источник беспокойства! Бисмиллах, дружба царя Русии и патриарха Филарета с Ираном — мираж в пустыне! Избавятся от когтей Польши, и… мираж рассеется. Царство медведя придавит царство льва, Русия выйдет к большой воде, ибо от глаз ее не может спрятаться ни одна капля. А торжество медведя над краковским орлом выгодно и шведскому королю, и голландскому, и всем, кто решил сейчас сразиться с Габсбургом; выгодно это и патриарху, смеющему называть себя „вселенским“, греку Кириллу Лукарису, а главное — выгодно Турции, ибо королевство Польское извечный враг османов. Видит аллах, я существую как вечный владыка, и мне Польша не мешает, но я помогаю Русии воевать с королем Сигизмундом, — все средства хороши из запасов мира, что отвлекают русийцев от Гурджистана. Непобедимый уверяет, что и без помощи единоверцев может избегнуть власти Ирана. Но у него нет ключей к сокровенным тайнам, и он забыл о комаре. Или посол франков перестал щекотать ноздри завистливому Хозреву, первому везиру? А везир не щекочет ноздри своей жене-гюрзе Фатиме? А она своему брату-павлину, султану Мураду? Все это так, но зреют плоды Закума, и чихать, иншаллах, придется Непобедимому! Повелю лазутчикам выведать, сколько золотых туманов насытят двух разбойников — посла франков и везира османов, чтобы они защекотали Моурав-бека… На поле битвы он непобедим, но комар… Комар может все! Защекотать царя, обессилить муллу, не допустить Непобедимого до поля битвы… А если аллаху угодно, пусть потом султан обрушит на меня хоть все свои орты, — не устрашусь!.. По воле аллаха, сотворившего души, придет много, убежит мало…»

Он передвинул белого слона на семь покрытых лаком квадратов и внезапно приказал дежурившему хану отправить в августинский монастырь гонца стражей и пригласить на ужин патера с главными миссионерами.

«Да возвысится величие аллаха! Свет в моем светозарном сердце! Я разрешил христианским странам помогать мохамметанским. И я, шах Аббас, завоевал остров Хормоз… с помощью англичан… Аллах не останавливает свое милосердие на полпути, — еще многое завоюют правоверные с помощью христиан, вечно дерущихся друг с другом…»

Выслушав слова гонца, подкрепленные звоном клинков стражи, испуганные католики, оставив устное завещание, попрощались с остальной братией и обреченно поплелись в Давлет-ханэ. Не впервые шах приглашал их к своему столу, угощая богатыми яствами, и вел богоугодную беседу, хваля чистоту веры Христа. Но в два часа ночи?! Пресвятая дева, не замыслил ли неверный лишить монастырь главенствующих монахов?!

Вот и Давлет-ханэ. Пышный зал трапезы. В четырех углах — чучела львов. Вздыбленные, они держат наготове острые сабли, действуя на нервы более устрашающе, чем их живые собратья. Шах затаил усмешку, но милостиво расточает приветствия, прося еще раз объяснить, в чем истина учения Христа.

Обрадованные монахи, косясь на вздыбленных львов, проникновенно разъясняют властелину шиитов смысл учения сына божьего. Шах одобрительно кивает головой, глаза его затуманили слезы умиления.

— Благо и величие Ирана! — воскликнул растроганный патер. — Ты, снисходительный властелин, покровительствуешь нам, грешным. Основанный по твоему цезарскому разрешению августинский монастырь беспрестанно возносит молитвы о ниспослании тебе долголетия. Высокочтимый царь многих земель, ты в небесной доброте уже четыре раза посетил монастырь святого Августина. Не лишай нас и в дальнейшем твоих милостей.

— О удостоенные стоять на верхней ступени лестницы, ведущей к небу! — Шах кинул на миссионеров благостный взгляд. — Говорите мне долго о римской вере, ибо еще не знаю, какою истинной дорогой пойду!..

Миссионеры преобразились. Им хотелось вознести хорал «Тебя, бога, славим!». Они с жаром принялись доказывать, что «нет веры, кроме веры католиков!»

Шах беззвучно что-то шептал: монахам чудилось — молитву, ханам — угрозу.

— Почему же католики, — удивился шах, — обладатели истинного бога терпят рядом с собою путанную греческую веру? Вот Гурджистан еще не совсем испорчен русийской тяжелой, как глыба, церковью, но он не в лоне католической религии.

Миссионеры озадачены. Не смерть ли Сефи-мирзы отвернула сердце шаха Аббаса от Магомета? В невод монастыря заплыла драгоценная рыба.

Патер охотно коснулся истории. Вот уже в XIII веке царица Русудан, дочь прославленной Тамар, «царя царей», отражая монголов, обратилась к папе Григорию IX за военной помощью, обещая взамен принять со всем своим народом римскую веру. Семь проповедников отправил папа к царице для пропаганды католицизма в Грузии.

Шах и виду не подал, что ему хорошо известно, как возненавидела «святейшего отца» царица Русудан, получив вместо пехотинцев с копьями и щитами монахов со свечами и молитвенниками, и как потому отвергла веру пылкого Рима.

Горят светильники, освещая одержимых монахов. Лицо шаха в тени; он полон внимания.

Патер в строгом порядке перечисляет столетие за столетием. Особенно много сделано папой Николаем IV и Иоанном XXII, которые обратились с увещанием к царю и князьям Грузии. Отправленный епископ, флорентинец Иоанн, в 1329 году получил от грузинского царя право основать кафедру в сердце Картли — Тбилиси, в бывшей церкви благовещения… С этого времени миссионеры Коллегии пропаганды веры не переставали трудиться на благо истины. Они просвещали грузинский народ и пользовались благосклонностью царей. А сколько трудов о политическом и религиозном состоянии Грузии оставили Европе и Греции миссионеры и путешественники? Достаточно упомянуть Винцеция, Марко Поло, Виллебранда, Плано де Карпини, Рубрука, Асцелина, Пьетро делла Валле…