— Видишь, ага Халил, за твое доброе сердце, аллах послал тебе радость.
— А что потом было? Ибрагим полюбил тебя и забыл родных?
— Удостойте, эфенди чужеземцы, меня вниманием. Не сразу все пришло: семь месяцев откармливала его Айша. Затем пришлось новую одежду покупать, — красивый, высокий стал. Учителя, как уже сказал, не взял, сам учил. Айша жалела его, продолжала сама убирать. И тут в один из дней, как раз под пятницу, приходит в лавку чувячник и смиренно кланяется: «Да наградит тебя аллах! Помог ты нам, сына взял, — чуть с голоду не умер. Младших больше кормили… Сегодня решил, пора сына повидать, и еще… может, поможешь: три мангура очень нужны». Я дал пять мангуров и говорю: «Во славу аллаха, вот Ибрагим». Чувячник смотрит, потом обиженно говорит: «Я своего Ибрагима хочу видеть». — «А это чей?» — «Чей хочешь, ага, наверно, твой». Тут Ибрагим засмеялся: «Ага отец, это я». Чувячник от удивления слова не мог сказать, поклонился, ушел. Через пятницу опять заявился и сразу двадцать слов высыпал: «Я, ага Халил, за сыном пришел». — «Как за сыном? Жена твоя совсем мне его отдала». — «Меня не спросила. Мы бедные, за такого мальчика купец Селим много даст». — «А ты сколько хочешь?» — говорю, а сам чувствую: сердце сжалось. А чувячник взглядом Ибрагима оценивает, боится продешевить; наконец выдавливает из себя, как сок из граната: «Каждую пятницу по пять мангуров». Я обрадовался, хотя знал, что все берущие мальчиков в лавку три года не платят, лишь кормят не очень сытно и раз в год одежду старую дают. Схватил он пять мангуров, а в следующую пятницу приходит и говорит: «Все соседи-моседи смеются — за такого мальчика меньше шести мангуров нельзя брать». Еще через пятницу запросил семь. Я дал. Потом восемь — дал, девять — дал, десять — тоже дал. В одно из новолуний вдруг приходит и требует учить Ибрагима чувячному делу. Двенадцать, пятнадцать мангуров даю, а он и слушать не хочет: «Отдай сына!» Я рассердился, и он кричать начал. Народ сбежался. Чувячник руками машет, как дерево ветками, по голове себе колотит: «Аман! Аман! Сына не отдает! Любимого сына!»
Тут мне умный купец Мустафа посоветовал: «Отдай, ага Халил; раз требует — не смеешь удерживать, кади все равно принудит отцу вернуть. Не срамись, а Ибрагима четки обратно приманят, четки — судьба!» — «Ну что ж, говорю, бери». А Ибрагим повалился в ноги, плачет: «Не отдавай, ага, я никуда не пойду!» Народ уговаривать стал: «Иди, Ибрагим, аллах повелевает отца слушаться». Чувячник, как лягушка, надулся, — никогда такого внимания к себе не видел, важно так сквозь зубы цедит: «Одежду всю отдай!» — «Какую одежду?..» — «Как какую? Я пять пятниц хожу, каждый раз новую на нем вижу. Заработанную, значит, отдай!» Тут я всем рассказал, как платил ему, а он нагло смеется: «Раз платил, значит выгодно было». Соседи сочувственно вздыхали; знали, какая выгода мне от маленького Ибрагима. Но какой кади поверит, что купец без выгоды столько мангуров швырял? Еще плохое подумает. Пришлось одежду отдать. Пересчитал чувячник одежду и говорит: «Одного пояса не хватает; сам видел, а сейчас нету». Напрасно Ибрагим клялся, что потерял. Чувячник кричать начал, что богатый купец обсчитать хочет бедного человека. Пять пар потребовал; пришлось дать. Увел он плачущего Ибрагима, а я три ночи не спал; и матери моей жалко его, и Айша плачет. Эйвах! Уж я думал, может, пойти мне к чувячнику — предложить столько, сколько захочет, чтобы совсем отдал мне Ибрагима. Очень противно было, но вижу, идти придется, по барашку скучаю. Ради избавления от желтых мыслей стал записывать все, что видел и слышал в светлые дни моих путешествий. Но… не будем затягивать, расскажу к случаю. Все же надо сейчас завязать узелок на нитке памяти. Во имя улыбчивого дива потянем за собою притчу, похожую на правду, и правду, похожую на притчу. Первая пятница без Ибрагима напоминала понедельник. Тут мать воспользовалась моим отчаянием и невесту мне нашла. Заметьте, эфенди, я начинаю разматывать клубок воспоминаний… Пока женился, пока… Об этом потом расскажу. В одно из счастливых утр, только я открыл лавку, вбегает Ибрагим. Вбегает? Здесь уместнее сказать: врывается! Аллах! Оборванный, грязный, избитый, худой! Сразу согласился кусок лаваша с сыром скушать. Я забыл, что брезглив, обнимаю его, спрашиваю, а он от слез говорить не может. Я хамала за Айшей послал. Прибежала, плачет, целует грязного ягненка, потом, не медля ни пол-базарного часа, схватила и в баню повела, — там четырех часов, поклялась, было мало. Я от нетерпения четки считать принялся — одни пересчитаю, брошу, другие беру, не разбираю, дорогие или дешевые. На сороковой сбился, снова с первой начал. Вдруг приходит чувячник, быстро оглядел лавку и смиренно просит, чтобы обратно я Ибрагима взял. Я так раскричался, что он к дверям отошел и оттуда умоляет за десять мангуров в каждое новолуние взять. Я еще громче кричу, что и даром не возьму, уже другого за два мангура нашел. Испугался чувячник и умолять принялся: он тоже на два мангура согласен. «Только сейчас возьми и два полнолуния прячь, чтобы не увидели…» Чувствую, что от радости сердце широким стало, и не обратил внимания на просьбу — спрятать, только потом догадался, в чем тут хитрость была. Думаю об одном: лишь бы Ибрагим с Айшей не вовремя не пришли. А чувячник все умоляет. Тогда я сказал. «Возьму, но с условием. Приведи Ибрагима». Тут чувячник испуганно заморгал: «Ибрагим вчера убежал, думали, к ага Халилу, все о нем плакал. О аллах, где же этот сын собаки? Неужели вправду утопился, как обещал?» Я тут позвал свидетелей. Умный купец Мустафа тоже пришел. Я заставил чувячника поклясться на коране, что он отказывается от Ибрагима, уступая мне его навсегда за сто пиастров. Все случилось, как предвидел купец. Чувячник схватил монеты, поклялся на коране и выбежал как сумасшедший.
— А ты не выведал, почему чувячник столько вреда сыну причинил? — поинтересовался Ростом.
— Видит небо, в тот же вечер узнал. Счастливый Ибрагим страшное рассказал: чувячник всем хвастал, что у него сын подобен луне в первый день ее рождения, читает коран как ученый и богатые одежды носит. Тогда один торговец невольниками предложил продать ему Ибрагима за триста пиастров. Чувячник хотел четыреста. Торговались три дня. Тогда чувячник предложил торговцу зайти в мою лавку и посмотреть товар. Увидя Ибрагима, торговец сразу согласился на триста семьдесят пять. От радости чувячник все открыл своей жене: «Видишь, дочь ишачки, аллах послал тебе умного мужа. О, теперь мы богаты! Теперь я тоже ага!» Жена притворилась обрадованной, а когда наутро чувячник ушел, захватив с собою семьдесят пиастров, полученных в задаток, вымазала лицо Ибрагима сажей, нарядила в старое платье и велела укрыться в сарае — на тот случай, если искать будут. А второго сына, очень похожего на Ибрагима, немного умыла, одела в новую одежду Ибрагима, — остальную чувячник продал, хоть она молила, чтобы второму оставил, — и научила, когда придет торговец, прикинуться сумасшедшим, показать ему язык и тут же зад, не считаясь с тишиной… Так и случилось. Торговец, увидев мальчика, изумился: в лавке он ему показался выше и красивее. Тут же мальчик показал ему язык и зад, не считаясь с тишиной. Торговец охнул, тогда мальчик от себя сделал подарок: струйкой провел круг и заблеял. И снова показал то и это. Торговец завопил: «Где твой проклятый муж?! Он меня обманул, другого подсунул! Какой купец сумасшедшего захочет держать?» Мать стала упрашивать не сердиться, ибо «все от аллаха!» Мальчик в детстве упал на камень вниз головой. Но купец извлек выгоду, ибо покупатели смеялись над глупцом и не скупились на монеты. «Ему уже шесть лет, а у него ни голова, ни зад не растут». Тут мальчик решил, что как раз время, и снова не посчитался с тишиной и в придачу, высунув язык, замычал. Торговец выскочил из лачуги и побежал ко мне: «Где мальчик?! — „Как где? Чувячник забрал“. — „Почему меньше ростом стал?“ — „Без желания аллаха“, отвечаю, ни больше, ни меньше нельзя стать. А теперь та сторона — твоя, а эта — моя, и никогда не смей приходить в мою лавку». Торговец кинулся искать чувячника, найдя, выбил из него запах кожи и потребовал обратно семьдесят пиастров. Чувячник плакал, ударял себя кулаком в грудь и божился, что потерял их: «Аллах, аллах! Почему не понравился торговцу красивый Ибрагим?! И читать коран умеет, и писать…» Не дослушав, торговец заставил чувячника нюхать пыль улицы и, не обнаружив у него своих монет, поволок домой. Но лачуга оказалась запертой. Мать, предвидя ярость и торговца, и мужа, забрала всех детей и ушла к родственникам — арабам. Сама по крови тоже арабка. От пятницы до пятницы прибегал торговец к чувячнику. Но нет начала без конца. Пришло время каику торговца отплыть. Он еще раз тщательно обыскал всю лачугу, сарай и, не найдя пиастров, выбил пыль из чувячника и потащил его к кади. У торговца не было свидетелей, а чувячник клялся, что не только не брал, но даже не видел никаких пиастров.
