Войдя в секретные переговоры с патриархом Кириллом, голландский дипломат ослабил усилия французского посла, настояв на посылке в Москву посольства Фомы Кантакузина — грека, испытанного дипломата султана. Кантакузину поручалось ведение переговоров о совместном выступлении Оттоманской империи и Московского царства против Польши.

Устами своих послов Густав-Адольф пытался науськивать в Москве-граде царя Михаила на Сигизмунда III, короля, а сам под шумок стремился захватить польскую Прибалтику.

Де Сези презирал алчность в других, но не в себе. Франция благосклонно относилась к его реляциям, посвященным описанию мер, направленных на ослабление Московского государства и Швеции.

Султану Осману было восемнадцать лет. Мальчишка! Дурачась среди своих шутов и карликов, он одному присваивал имя короля Испании, другому — короля Польши. Потом под назойливые удары тарабуков Осман выхватил из рук ага Селикдара свою саблю, эфес — голова не то змеи, не то орла с выпученными от удивления глазами. Удивлялся даже и флегматичный ага Дальбендар, чалмоносец. Осман накидывался на «королей» и ударом сабли сбивал их с ног. Шуты и карлики от страха смеялись и целовали султану правую туфлю: на черном бархате золотая парча, орошенная слезами наложниц.

А вечером в Пале-де-Франс вновь соловьем заливались скрипки, нежно рокотали флейты. Между колонн скользили пары, а в затененном интерьере граф де Сези любезно сообщал пашам о стремительном восхождении на Западе всесильных Габсбургов, славящихся злопамятством и угрожающих крестовым походом.

Паши хвалили кофе. Он сочетал в себе аромат Востока и изысканность Запада. Пар рассеивался, фарфор был хрупок. Надо было укрепить позицию Турции, злопамятство Габсбургов пашам не улыбалось. Они, не без основания считая де Сези предателем национальных интересов Франции, прикладывали руку ко лбу и сердцу и заверяли его в дружественных чувствах «падишаха вселенной» к повелителю немцев, победоносному императору Фердинанду.

Выходя из французского дворца в Пере, паши под плащами придерживали тугие кисеты с новеньким золотом Габсбургов. Султана Османа надо было убрать.

Османа убрали. В Стамбуле взбунтовались янычары, недовольные приготовлениями молодого султана к войне с императором Габсбургом. Города Османа были не так богаты, как Багдад или Шираз. Сипахи присоединились к янычарам, они любили заточать непокорных султанов в башню. Османа не только заточили, но и убили. Шуты и карлики от радости вопили, наложницы не плакали в ожидании другой туфли.

Граф де Сези дал роскошный бал по случаю восхождения на престол блистательной Турции ослепительного Мустафы. На султане были красные туфли, словно обмакнул он их в кровь. Он ослепил Запад открытым соглашением с императором Фердинандом и уже спешил договориться с Польшей о прочном мире. Де Сези ликовал, как будто шпага императора не приблизилась еще страшнее к сердцу Франции — Парижу.

Султан Мустафа договориться не успел. Де Сези не унывал: султаны меняются — Диван бессменен. Верховный везир Осман обещал французскому послу неприкосновенность. Мурад величественно вошел в прекрасную мраморную мечеть, где погребен знаменосец Магомета, известный Эюб. Предводитель мевлевисов — вертящихся дервишей — по установленному обычаю опоясал его священною саблею Османа — первого турецкого султана. Иезуит Клод Жермен, переодетый турком, прицепив фальшивую бороду, находился в предместье Эюб. Он не слышал, как Мурад, склонившись над подлинником корана, произносил торжественную присягу поддерживать учение Магомета, но видел, как Мурад, по счету Четвертый, возвращаясь в Сераль, пригоршнями бросал толпе фанатичных турок деньги. Значит, Мураду должно было скоро понадобиться золото: тот, кто расточает, потом ищет.

Балы в Пале-де-Франс продолжались. Пары между колонн безукоризненно выполняли фигуры менуэта. В затененном интерьере мудрый муфти благодарил аллаха за щедрость франка, паши наслаждались ароматом черного кофе и подсчитывали прибыли.

И надо было лишь не прерывать срочную почту, посылать королю Людовику реляцию за реляцией, подтверждающие необходимость для Франции одобрить политику Турции, направленную не на обострение отношений с Габсбургами, а, напротив, на скорейшее усиление военных действий против властелина Ирана, шаха Аббаса.

Медлительность претила де Сези. Особенно это качество было нетерпимо в Клоде Жермене, присланном Орденом иезуитов в Стамбул для введения политики Франции в Стамбуле в русло, угодное Ордену. Де Сези с распростертыми объятиями принял иезуита, на первых порах во многом посодействовавшего французскому послу в сближении с дипломатами императора Фердинанда Габсбурга. Помимо того, Клод Жермен мастерски владел искусством перевоплощения. Он поучал де Сези, следуя инструкции главы Ордена и с благословения Ватикана, но, увлекая де Сези в восточный лабиринт политических дел, забыл о нити Ариадны и сам безнадежно запутался в ложных проходах и внезапных тупиках…

Время шло. Теперь де Сези поучал Клода Жермена:

— Высокое мастерство в любой области, будь то художество, как эта чашечка, или политика, возносит человека так высоко, что он, невольно становясь дозорным и видя значительно дальше, чем те, кому он служит, разумно подчиняет их своей воле, направляя корабль в угодную себе сторону.

Боно привычно обувал де Сези. Золотистые пряжки туфель оттеняли белизну туго натянутых чулок. Вытягивая ногу, граф, щурясь, продолжал диктовать Клоду Жермену реляцию королю Людовику XIII, отпивая шоколад из эмалевой чашки.

Де Сези следил за иезуитом, но Клод Жермен с загадочным лицом энергично опускал перо в ажурную чернильницу, словно шпагу в ножны, и быстро покрывал лист косыми рядами строк.

Внезапно де Сези прервал себя:

— Написали, друг мой?

— …и стать господами пролива, — скрипя пером, повторил вслух Клод Жермен. — Но осмелюсь спросить, граф, на что все это знать королю Франции?

— Конечно, не для того, чтобы фрукты из королевских оранжерей показались его величеству слаще. Вы, Клод, способны замутить самую чистую воду, но бессильны рассмотреть в самой чистой воде подводные течения. Я не стану скрывать от вас — доверия вы достойны, — что первый из Габсбургов — Фердинанд Второй, император правнуков Германика, заинтересован в том, чтобы войска султана были отвлечены на восток, к границам Ирана, подальше от берегов Дуная, что весьма выгодно Франции.

И в силу этого я с экстренной почтой отсылаю королю реляции с описанием действий русских казаков.

— Ставлю тысячу ливров, граф, что это ваш каприз! — Клод Жермен сухо поклонился.

— Вы проиграли, — усмехнулся де Сези, — это каприз политики… Продолжайте же! — и повелительно подал знак Боно удалиться. — Но прежде чем мы вернемся к казакам, — он проговорил это снисходительно, — я хочу ознакомить вас с весьма любопытным документом, доставленным мне одним польским вельможей в сутане. В свою очередь вельможа раздобыл сей документ у сановника шведской короны, впавшего в немилость и бежавшего из Стокгольма в Краков… — Де Сези придвинул курильницу фимиама, приподнял бронзовую Дидону, карфагенскую царицу, и достал вчетверо сложенную бумагу. — Полюбуйтесь: точный перевод с греческого на французский, лишь несколько смягченный в выражениях. Мой бог, какой варварский язык!

Клод Жермен задумчиво посмотрел на курильницу, потом на кувшин с вином, опустил его обратно в серебряную лохань и не спеша разгладил документ своими костлявыми пальцами:

— "Послание царя Михаила Федоровича к королю Густаву II Адольфу.

Милостью пресвятой троицы, мы, великий государь и великий князь Михаил Федорович, всея Руси самодержец… — Иезуит быстро пробежал глазами длинный и торжественный титул. — …Великому и могущественному принцу и князю Густаву-Адольфу наше царское величество сердечно желает всех благ и здоровья. Вы прислали царскому величеству Ваших полномочных послов Эрнеста Бромана и Эндрика Ван Унгерна с Вашим письмом, которым мы, великий государь и великий князь, дали нашу аудиенцию без замедления и благосклонно выслушали Ваших послов, а также прочли Ваше послание, которое мы приняли к сердцу.