— Значит, за своего азнаура ручаешься?

— Еще как ручаюсь, — встрепенулся Вардан, — иначе не стоило бы затягивать разговор. — И подумал: «похожий на гнилую нитку, которой дыру в сердце не заштопаешь». — Азнаур потихоньку клянется, что он сам на стороне Саакадзе, в угоду царевне Дареджан ненавидит Зураба и признает имеретинского царевича, потому тайком и доставляет любовные письма то в Кутаиси, то в Телави.

Шадиман бесстрастно слушал купца, внутренне удивляясь силе чувств Нестан-Дареджан и Александра Имеретинского, одержимых бесом любви. «Неужели счастье в том, что для двоих исчезает мир мрачных мистерий и они целиком поддаются соблазну рокового обмана? Нет, нет и нет! Счастье в подчинении душ, в обуздании противников, в борьбе за первенство на арене жизни». И он обернулся к подернутому сероватым сумраком окну, словно хотел рассмотреть участников кровавого маскарада и среди них себя в змеином обличий.

Решительно приблизив к себе ларец, Шадиман достал запечатанный свиток.

— Я такое думаю, светлый князь, — невозмутимо продолжал Вардан, — если немного марчили вручить азнауру, — жаловался — нуждается, а царь давно ничего не дает… Заверну в шелковый платок твое послание, приложу пять звонких и пообещаю: если в руки царю передаст, еще десять доплачу.

— А как проверишь? У венценосца осведомишься?

— Почему так? На образе азнаур за монеты поклянется. И ломать крест не станет; серная вода уместна в бане, а не в день страшного суда.

— Возьми двадцать марчили, зачем тебе тратиться? А если по действиям Теймураза увижу, что мое послание он получил, тебя вознагражу за находчивость и азнаура за верность кресту. Дело, Вардан, общее — видишь, какое время настало?

Предчувствием новых катастроф была охвачена вся Картли. Таинственное исчезновение Тэкле породило слухи, то нелепые, то граничащие с истиной, в равной степени взбудоражившие замки и лачуги, дома и хижины. Все стало казаться зыбким, невесомым, созданным игрой воображения. Одних картлийцев невольно охватил испуг, переходящий в ужас, другие пьянели от торжества, порожденного злорадством. Собирались толпы, гудели, до исступления спорили.

— Тише! Не кричите, люди! Пусть думают, царица Тэкле исчезла!

— Пусть князья трясутся на своих мягких ложах!

— Кто сказал, царица растворилась в облаках? Не святая! Где-то укрыли! Что-то замышляют!

— Не иначе как Трифилий руку приложил.

— Непременно так. Искать надо в монастыре святой Нины. Там все женские горести.

— Хо-хо, ищи форель в кизиловнике! Нет, здесь игра Мухран-батони.

— И Ксанских Эристави не следует забывать.

— Теперь ждите Саакадзе. Воздвигайте выше стены.

— Не поможет. Багдад брал.

— Слава пресвятой деве, скоро наш Моурави прибудет!

— Кто мог думать! Церковь нарочно делает вид, что непричастна!

— Многие Базалети вспомнят.

— Святая метехская богородица, сохрани и покров учини кроткой царице Тэкле.

— О-о, что происходит? Почему неумолчно бьют в колокола?

— Почему молят за упокой царя Луарсаба?

— За здравие царицы Тэкле еще больше.

— О-о, в могилах почернели бронзовые украшения.

— Кто видел? Кто?

— Мествире. Где Зураб Эристави ни проедет, под землей бронза чернеет.

— Не только Зураб, Шадиман тоже.

— Необходима осторожность, не время для съезда князей.

Так и ответили многие князья Зурабу Эристави.

Некоторые из владетелей более резко требовали решительных мер против посягательств кахетинцев на княжеские сундуки:

«…Мы, уповая на бога, тебя, Зураб, повелитель сапфирной Арагви и держатель знамени Нугзара, главенствующим выбрали. Почему позволяешь кахетинским князьям дань с нас собирать? Что мы, завоеваны ими? При трубных звуках возвещаем: терпеть далее не станем! Начертай царю Теймуразу, что мы поклялись и согласились быть ему подпорой, но не данниками. На том стоим!»

Не дочитав послание, Зураб в сердцах скомкал его и, надев меч, сам поехал к католикосу. Выставив по-горски правую ногу, он глухо просил святейшего увещевать князей. Ведь царь — «богоравный», на что же царство содержать?

Католикос опустил веки, словно предпочитал мрак, и сурово ответил:

— Не царство, а лишь Кахети. Неразумно поступает кахетинское княжество, без устали взывая о помощи. Неразумно, ибо и Картли, удел иверской богородицы, разорена персами. Скольких кормили, яко овец блудных, сколько сами брали, яко волки в ненастье. Не может церковь несправедливость творить.

Зураб заложил ногу за ногу[13] и по-христиански сложил руки на груди. Он и сам кипел на Кахети, но считал, что еще рано с царем спорить. Необходимо лишь узнать, как поступит церковь, если… если…

— Святой отец, а если и на самом деле царица Тэкле спрятана кем-то? Ведь многие с царем Теймуразом не согласны. Могут возвести…

— Без церкови ничего не могут.

— Но царица Тэкле почти святая, семь лет страдала.

— Христос страдал и нам велел.

Сколько Зураб ни допытывался, больше ничего ему не удалось узнать. В иных случаях из камня легче было выжать грушевый сок, чем из католикоса слово.

«Тогда… князей Картли, — рассуждал Зураб, — надо сперва до бешенства довести, а потом… потом согнуть в олений рог и любезно посоветовать отложиться… Главное, чтобы сами предложили мне… Что предложили? Конечно, трон. Трудно рассчитывать на поддержку Мухрани, Ксани. А князья из фамилии Барата… за Шадимана сердиты. Да, не в моем колчане стрелы самых могущественных владетелей. Но если всех остальных объединю, вес личного оружия удвою. Не по достоинству ли вложу мечи ста фамилий в арагвские ножны? Создам железный оплот. Из-за Теймураза не пойдут драться со мной Мухрани, родственники Саакадзе, и притом сами обижены царем. И Барата, любители черепов, не станут защищать врага Шадимана. Тем более Ксани, рабы талисманов, тоже свойственники „барса“, наотрез отказались предоставить Теймуразу хоть на одну крупицу больше, чем сами назначили. Выходит, мешать княжеству Картли отложиться не станут. А раз ни войском, ни монетами не услужат мне, то и я вмешиваться им в дела… скажем, царства не позволю! А если заключат союз трех знамен и выступят против? Поздно! Все предусмотрю, многих владетелей в друзья зачислил. Миха шестнадцатилетних на коней посадил: говорит, один арагвинец стоит пяти иных дружинников. Потом, ни Цицишвили, ни Джавахишвили, ни Квели Церетели против меня не поднимут меч. И другим замкам выгодно не Мухран-батони, а меня поддерживать, ибо помнят, что „барс“ жив и когти при нем. Я отнял у азнауров многие земли, а для себя не взял ни горстки, — все роздал верным мне князьям. И еще посулил немало трофеев. Гордецам не знать ли, что за княжеское сословие, благонравно уповая на бога, свою кровь по капле отдам! Прочь сомнения! Трон от меня на расстоянии локтя. Необходимо лишь Дареджан вырвать из Кахети. В Метехи настоящая царица должна воссесть, тогда заблестит царство. Не любят меня? Пустое! Как князя не любят, а как царю — снисхождение окажут. Царская корона не княжеская тавсакрави. Нет такой женщины, чтобы устояла перед символом земного божества».

Весна еще не сбросила красочный наряд с садов, как прошел слух, неизвестно кем пущенный, что Тэкле оправилась после пережитого, и замыслили возвести ее на трон, как верную жену мученика царя Луарсаба.