Вместо этого она пошла к своей матери, полагая, что ее интересы должны совпадать с интересами дочери.

— Как ты считаешь, наверное, нет никаких оснований верить в слухи о том, что Дикон жив… — начала она, потому что после неосторожных слов Джейн не могла думать ни о чем другом.

— Ни малейших, — ответила вдовствующая королева. — Этот молодой человек выдает себя именно за Уорвика. Если его мошенничество ни к чему не приведет, то вся эта история должна, по крайней мере, разоблачить твоего скрытного мужа. Уже несколько недель никто не видел юного Эдварда Уорвика. Я убеждена, что Генрих нисколько не лучше твоего дяди и, возможно, умертвил Уорвика, как Ричард умертвил твоих братьев!

— Уверена, что он не способен на это, — в отчаянии возразила Елизавета. — Генрих очень… просвещенный человек.

— Очень осторожный — возможно, — пожала плечами вдовствующая королева. — Он догадывается об участии в этом деле Дорсета?

Заметив тревогу в проницательных темных глазах матери, Елизавета полностью уверилась в том, что и она, и Дорсет связаны с появлением «претендента».

— Он ни разу не упоминал ни о чем подобном, — холодно ответила Елизавета.

— Ни разу не говорил об этом с тобой? Со своей женой? Даже в постели? А этот комедиант, этот выскочка уже коронован в Дублине! — повысила голос вудвилльская дама. — Неудивительно, что ты никак не дождешься, когда он соизволит короновать тебя.

Чувствуя гнев и обиду, Елизавета решила заставить Генриха сказать ей правду. Услышав от лорда Стенли, что он инспектирует войска в Блэкхите, она сама встретила его у реки, когда он вернулся.

— Это потому, что Уорвика короновали в Ирландии, ты так спешно поднимаешь войска? — спросила она удивленного мужа, как только тот сошел на берег.

Он бросил на нее недоуменный — нет, скорее, неприязненный взгляд. Неприязненный, возможно, потому, что она вздумала покушаться на независимость его решений.

— Мой уполномоченный в тех краях, граф Килдэр, счел уместным устроить эту дурацкую церемонию с двойником Уорвика, — сказал он и резко повернулся, чтобы отдать приказ капитану барки.

Но от Елизаветы не так просто было отделаться.

— Ты бы мог сам рассказать мне об этом! Я не какая-нибудь лавочница из Истчипа, которая только и знает, что питается сплетнями! — выговаривала она, догнав его и шагая с ним в ногу по садовой дорожке, ведущей в замок.

— Зачем тебя волновать, когда ты еще не совсем здорова? — возразил он.

— Ты имеешь в виду горячку, о которой я уже почти забыла? — горько усмехнулась она. — Думаешь, мне пошло на пользу, что я впервые узнала обо всем чуть ли не от собственных служанок?

— В любом случае в этой истории много вздора. Елизавета с уничтожающей невозмутимостью

оглядела его с ног до головы.

— И поэтому ты надел на себя доспехи?

— Я вооружаюсь против таких, как Ловелл и твой кузен, которые ели мой хлеб, а теперь поддерживают самозванца и собирают огромное наемное войско, — огрызнулся Генрих, не замедляя шага. — А, кроме того, — добавил он с каким-то особым удовольствием, — моему казначею придется разобраться с дамой, чей изобретательный ум придумал всю эту опасную белиберду.

Елизавета поняла, что он говорит о ее матери — и, наверное, у него есть для этого основания. Она промолчала в ответ, стараясь не отставать от него. Но дойдя до садовой решетки, она схватила его за руку.

— Так кто же этот претендент? — спросила она, все еще думая о своем умершем брате. Возникшая надежда не хотела умирать.

К ее облегчению, у Генриха, похоже, не было ни малейших сомнений на этот счет.

— Это пятнадцатилетний юнец по имени Ламберт Симнел. Сын одного преуспевающего торговца из Оксфорда. Булочник, насколько я знаю.

— Булочник, который выдает себя за Плантагенета!

— Не он в этом виноват. Я не против того, чтобы народ изучал грамоту, но его родители дали ему образование, которое не соответствует его положению. Его наставник хитер и честолюбив, и, возможно, его подкупили. По-моему, к этому делу причастна и твоя тетя Маргарита Бургундская. Она до такой степени обожала твоего отца, что непременно приложит руку к тому, что может навредить мне.

— Насколько же легковерны люди…

— Да, они могут поверить в самые невероятные вещи. Похоже, даже в лондонцах зашевелилось сомнение, судя по хмурым физиономиям, которые мне попадались на улицах. Кажется, Симнел такой же стройный и светловолосый, как все в вашем роду. Естественно, что мои враги именно на нем остановили свой выбор.

— Какая дерзость! — посетовала Елизавета. — Что ты предпримешь, Генрих?

— Есть только один достойный выход. Забрать настоящего Уорвика из Тауэра и провезти его по улицам Лондона в сопровождении внушительной свиты, чтобы каждый мог его увидеть. И после того, когда все убедятся в мошенничестве, расправиться с теми, кто поддерживал самозванца и рискнул предпринять высадку войск в Англии.

Елизавета против своей воли почувствовала восхищение. Он не стремился произвести на нее впечатление, но она не могла не оценить его ум, потому что на ее памяти он был, пожалуй, единственным человеком, который предложил такое простое и вместе с тем эффективное решение. И ей стало стыдно от того, что в какой-то момент она перестала верить ему и начала подозревать его в злодейской расправе над Уорвиком.

Генрих словно угадал ее мысли и повернулся к ней с ироничной улыбкой.

— И я бы хотел, чтобы ты сама встретила Уорвика и публично приветствовала его. Именно ты, поскольку с детства жила с ним бок о бок, — сказал он.

В Стоуке, неподалеку от Ноттингема, Генрих разбил своих врагов-йоркистов и уничтожил заговорщиков. Он ввел в бой только авангард своей армии, хитрым маневром опрокинул противника, да так, что даже самые отчаянные храбрецы не смогли спастись. В тот день погибли все — граф Линкольн, лорд Ловелл, граф Киллер и Мартин Суарт, который командовал германскими наемниками. Только Дорсет, который должен был помочь им войти в Лондон, убедил короля в своей невиновности и избежал наказания, отделавшись лишь непродолжительным тюремным заключением в Тауэре. Генрих возвращался домой победителем и его позиции еще более окрепли; и казалось, без всякой особой цели он захватил с собой отца Саймона, наставника самозванца, и самого Ламберта Симнела.

— Как ты с ними поступишь? — спросила Елизавета.

Генрих не был обжорой, но сейчас, вернувшись из боевого похода, с жадностью набросился на еду.

— Священника, конечно, следует засадить куда-нибудь в тюрьму, — сказал он, ломая хлеб.

— Не повесить? — с досадой воскликнул казначей Эмпсон.

— А Симнела? — спросил Стенли.

Выбрав мясистую куриную ляжку, Генрих с улыбкой обернулся к жене:

— Ты можешь отправить его на свою кухню, дорогая, — предложил он. — Сын булочника, наверное, будет не против, постоять у печи.

За столом сидели те, кто помнил, как расправлялся с предателями его предшественник. Их вилки замерли в воздухе, и они с удивлением уставились на короля.

— Прошу вас не забывать, сэр, — заметил Стенли, — что Симнел имел наглость провозгласить себя королем.

— Дорогой Стенли, а есть ли смысл делать из него мученика? — вежливо возразил Генрих. — Сейчас лондонцы стыдятся, что позволили обвести себя вокруг пальца, и, надеюсь, они выразят готовность одолжить мне немного денег.

— А Его Величество прав! — рассмеялся красавец Джаспер Тюдор, с гордостью взирая на племянника. — Чем раньше забудется эта история, тем лучше. В этой кухонной идее что-то есть, хотя всем нам хотелось бы увидеть Ламберта Симнела болтающимся на виселице. Однако насмешка порой разит сильнее, чем острый меч.

А поскольку высказывания опытного седовласого предводителя валлийцев всегда отличались здравомыслием, к этой теме больше уже никто не возвращался.

Однако Елизавету больше занимал загадочный характер ее мужа, а не судьба Симнела.