Полусонный, я ничего не соображал; сестренка пустилась в слезы.

— Do you OK? What's matter with you, my dear!?[67] — высокий дядька улыбнулся во весь рот, потрепал сестренку по щеке и протянул ей конфетку.

Показалась мама, за ней ползла бабушка. Сестренка успокоилась.

Пока нас рассаживали и привязывали, дверь захлопнулась. Откуда-то возник шум, который быстро перешел в страшный рев, — казалось, уши вот-вот лопнут. Потом стало трясти — мы куда-то поехали.

Самолет бросало из стороны в сторону, я то наваливался на сестренку, сидевшую слева, то ударялся локтем о железную стену справа. Огромный мешок, который был подвешен к потолку напротив меня, раскачивался вместе со мной. Он то приближался, то убегал и ударялся о противоположную стенку. Вначале мне было страшно, потом стало забавно — я даже разобрал слова US GOVERNMENT MAIL[68], смысл которых, конечно, не понял. От скуки я попытался было запомнить номер, который значился под этими словами, но незаметно для себя заснул.

Проснулся от сильного удара в шею. Через минуту удар повторился. Я собрался было закричать, как вдруг почувствовал тряску. Потом рев начал стихать, самолет остановился, стало совсем тихо. Высокий дядька нас отвязал, вынес из самолета, сказал «Good Luck» и исчез.

На свежем воздухе я пришел в себя и огляделся. Мы сидели на чемоданах возле самолета, невдалеке папа беседовал с каким-то господином в черном костюме. До меня доносились обрывки фраз.

— Doctor Gamov from Colorado University asked me…[69]

— Thanks, thanks a lot… I'm sorry, but I don't know… My family[70].

Подъехал большой красивый автомобиль, шофер открыл дверцы.

Улицы показались мне знакомыми.

— Это Вильнюс?

— Нет, это Вена.

В Вене я снова влюбился.

Везли нас долго, устроили в квартире, где я даже не мог сосчитать всех комнат. К вечеру мы отмылись и отоспались. Потом поужинали; здесь я впервые увидел холодильник, он был набит продуктами. Мне казалось, что все прекрасно, но взрослые почему-то нервничали. Папа, скрестив руки на груди и опустив голову, расхаживал взад и вперед, мама беспрерывно повторяла: «Делай, как тебе лучше, но мы всю жизнь мечтали…» Дедушка закрылся в одной из комнат и просил его не беспокоить — он молится. Бабушка лежала на диване с мокрым платком на лице.

Неожиданно раздался звонок.

— Ни в коем случае не открывай, — взмолилась мама.

— Да что ты, это ведь Вена, — папа направился в прихожую.

Вернулся он с гостем.

— Рад вас приветствовать. Меня зовут Авраам, Цви мне о вас все рассказал. Как добрались, чем могу вам помочь?

Высокий, хорошо одетый господин держался спокойно, говорил медленно, и только его бесцветные глаза постоянно скользили с предмета на предмет, словно что-то искали и оценивали.

— Устроились мы по-королевски. Присаживайтесь, пожалуйста. Мы вот обсуждаем…

— Благодарю, но мы с женой хотим пригласить вас в кафе. Если вы в состоянии, поедем, поговорим за чашкой кофе. Это лучше, чем здесь.

Авраам показал пальцем на потолок. Его жеста никто не понял.

— С удовольствием, но у нас дети.

— Детей возьмем с собой, они, наверное, любят мороженое?

В кафе было необычайно красиво, шумно и весело. Помню, какими большими сделались глаза моей сестры, когда ей принесли вазочку с цветными шариками мороженого, в одном из которых красовался маленький флажок.

Вообще все здесь было интересно, но все разом перестало для меня существовать, когда я увидел Циппору.

Родители сидели в центре, нас с сестрой устроили за отдельным столиком. Минут через пять мама подошла к нам вместе с какой-то женщиной.

— Это Циппора, жена Авраама. Она говорит по-еврейски.

Циппора наклонилась к сестре.

— Is ice-cream good? Do you like it?[71]

— Тода раба. Глида — това меод![72] — тут же выпендрилась сестрица.

— О, ат мэдаберэт иврит, иоффи![73]

Циппора открыла сумочку, достала красивый платочек, протянула его сестре.

— Это тебе маленький подарок.

Боже, как я хотел, чтобы она взглянула на меня! Циппора потрепала сестру по голове, выпрямилась.

— Ани… гам ани мэдабэр иврит[74], — в отчаянии вырвалось у меня.

Циппора повернулась ко мне, широко улыбнулась.

— Ты тоже говоришь на иврите! Как тебя зовут?

Циппора на удивление походила на Сталину Октябриновну, только была выше ее и крупней. И еще у нее были волосы. Чудо, а не волосы! Густые, бордово-рыжие, они свисали на плечи, закрывали лицо. Изящным жестом она откидывала их назад, а наклоняясь, придерживала длинными, тонкими пальцами.

В Вене мы прожили целый месяц. Это был счастливый месяц. Авраам и Циппора постоянно возили нас по театрам, концертам, выставкам. Мы так часто бывали в театрах, что даже уехали… из театра.

Было это так. В антракте мама взяла нас за руки, повела в фойе.

— Купишь водички с сиропом?

— В другой раз, сейчас нам надо ехать.

— Как ехать, спектакль еще не кончился?

— Потом все объясню.

Мы вышли, мама помахала таксисту, мы сели и поехали в сторону дома. Неожиданно она попросила шофера остановиться.

Почему? До дома ведь еще далеко. Но не успел я открыть рот, как возле нас затормозила машина. За рулем сидела Циппора. Она повезла нас в аэропорт.

Телефон зазвенел в самое неподходящее время.

— Ты меня, конечно, не узнаешь. Меня зовут Цви, — сообщал сухой голос явно немолодого человека, — мы встречались в Польше. Так вот, я хочу, чтобы ты написал мне справку, что встречал меня в Польше. Это для пенсии. Мне не хотят засчитывать работу в Польше, нужны свидетели.

Какой Цви, какая Польша?

— Вы меня с кем-то путаете, я никогда не был в Польше.

— Ты просто забыл, ты был мальчиком, когда я вывозил твою семью.

Словно вспышка молнии осветила на мгновение то далекое, затерявшееся в тумане лет прошлое.

— Приезжайте, объясните, что вам нужно.

Сутулый старик с выпирающими скулами, с густой, но совершенно седой шевелюрой долго ругал пкидим из Битуах Леуми[75].

— Пять лет я работал в Польше, а они не хотят засчитывать в стаж — нет, видите ли, записи в трудовой книжке! Можно подумать, что, отправляя человека на нелегальную работу, ему делали запись в трудовую книжку! Теперь собирай свидетелей, подавай в суд. Только не забудь заверить свое письмо у нотариуса.

— Напишу, не беспокойтесь. Между прочим, папа рассказывал, что вы не хотели нас вывозить и все гадал — почему?

— Это Аба не хотел. Но я его заставил. Он почему-то говорил, что твой отец — самозванец. Вообще, Аба был доктором почвоведения. Его прислали из кибуца отбирать ценных специалистов, но о дисциплине он и понятия не имел. Он о твоем отце даже не сообщил в Мисрад[76]. Но я у него ночью блокнот вытащил, все переписал и сообщил. И тут же пришел приказ от самого Авигура «переправить немедленно, использовать все средства».

— Если мы так нужны были Авигуру, почему нас целый месяц мурыжили в Вене? Заметали следы от КГБ?

— КГБ, КГБ! Читаем твои статьи. Тебе везде снится КГБ. Но при чем тут КГБ? КГБ вас прохлопал в Союзе, а в Вене вас пасли цэрэушники. Они помогли вывезти вас из Польши и хотели во что бы то ни стало переправить твоего отца в Америку. Глаз с вас не сводили. Но Авраам их перехитрил. Ценный был работник! Всю войну просидел в Париже, крутил гестапо, как хотел. Погиб. Так глупо погиб!