– Где чудище? – просипел капитан сорванным голосом.

– Победили, – ответил Бинго быстро, опередив Торгрима. – Ты видел или, может, хоть слышал, как мы тут с ним бились? Смотри сюда – он мне чуть башку не оторвал, кровавый след остался! Знаешь, старший лодочник, знали бы мы, во что втравишь, – нипочем бы с тобой не стали связываться, и уж тем паче платить.

– Убили?!

– Победили, – повторил Бинго уклончиво. – Мы ж не живодеры какие. Поразили его дивным воинским искусством и заставили бежать в страхе.

– Да чтоб вас! Уж если на бой его вызывали, так убить было нужно, чтоб дорогу навсегда очистить от этой засады! А если убивать не собирались, так зачем вызывали его на мою несчастную посудинку?!

– Вот поучи еще меня быть героем. – Бинго надменно отворотился. – Иди уж, своих подручных вылавливай. Никакой благодарности, молчу уж про восхищение, которое мы заслужили своим несгибаемым... гм... норовом.

– Матерь моя, Берронар Трусильвер! – Дварф подскочил, как баллистой подброшенный. – Совсем из головы вылетело – матросов вытаскивать надо! Хватай веревку, Бинго, швыряй за борт!

– Зачем им веревка? Она ж тяжелая, а им самим бы не потонуть.

Торгрим подхватил под задом моток, метнулся к борту, придавил один конец каната ногой, а остальное запустил в темень, которая незамедлительно ответила громким всплеском и тихой, но содержательной руганью.

– А, ты в этом смысле, – сообразил Бингхам. – Может, ящичек какой следом бросить, чтоб им было за что цепляться?

И немедленно приступил к реализации этой задумки, да с такой энергией, что капитан насилу успел отобрать у него только третий ящик.

– Что творишь, гад?! Это ж товары на продажу!

– Тебе что дороже, товары или матросы?

– Мне все дорого, только соль тонет, а краски размываются, и никому в воде от твоих ящиков никакого проку!

– А, так вот почему оно так хорошо пошло. – Бинго утер нос. – Ладно, не буйствуй. Где там каша, что с ужина осталась?

– Бингхам, прекрати дурить! Сейчас самого за борт свалю и вытащу последним!

– А потом еще будете говорить, что никакого притеснения мы, гоблины, не переносим, что в мире демократия и политика расовой толерантности.

Бинго со вздохом перегнулся через борт, нашарил под ним отчаянно бултыхающегося матроса и вздернул на палубу.

– Лося так не вытащу, – предупредил он честно. – Да и не вижу я их... а, вон хвост в лес уходит, это никак все та же зараза, на которой доспех катался. Больше я за ней в лес не пойду, из этого ничего хорошего и в лучшие времена не получалось.

– У тебя вообще никогда ничего хорошего не получалось. – Торгрим лихорадочно тянул на себя канат, вытягивая из воды потерпевших.

– Вот и врешь, однажды вырезал чудесную свистульку. Она, правда, не свистела, но красивая была – жуть, с виду как есть палица. Эй, внизу, давай... что-нибудь! Да не руку, а деньги или драгоценности... Ай! Ай! Ладно, давай руку для начала.

Всех шестерых матросов удалось изловить без потерь, если не считать, что одного, длинноволосого, Бинго вытащил к борту за волосы, но тут же благодаря дварфийскому пинку осознал, что неправ, и уронил обратно. Безутешный капитан обследовал пролом в палубе и оставил общество, погрузившись в мрачную апатию на руле. На осторожный вопрос Торгрима, нельзя ли как-нибудь немножко вернуться, чтобы поискать лошадок, он ответил таким взглядом, что у дварфа подкосились колени и задымилась кольчуга.

– Все равно на борт их не поднять, – жизнерадостно успокоил Торгрима гоблин, который успел найти котел с кашей и навалить себе полную миску, а оттого подобрел и стал склонен к философии. – Видь во всем лучшее! Им досталась свобода.

– И что им в той свободе? Сожрут в лесу, не тролль, так волки.

– Непременно сожрут, но знаешь ли ты, сколько созданий и более сознательных без колебаний отдавали свою жизнь за эту самую свободу? Говорят, что она, свобода эта, – высшая из ценностей. Опять же не я сказал, лично я этого даже не понял, по мне свобода с пивом и рядом не валялась... Кстати, пойдем пиво поищем!

– Сиди.

– Как же я могу сидеть, когда где-то неподалеку есть пиво? Спорим, что, как следует надувшись, я через реку переписаю, а ты не добьешь и до середины!

– Думаешь, если я ростом меньше, то у меня напор слабее?

– Да не думаю я ничего, не думаю! Но как еще тебя развести на попытку?

– Сядь, пока я тебя гвоздями не приколотил. Если начнешь еще по судну колобродить, оно уж точно потонет, а мне тонуть непозволительно.

– Скучный ты. – Бинго со вздохом уселся, привалившись к ящикам. – Что, каждый день с сумасшедшим троллем расходишься?

– Да с тобой всякий день как представление к Алмазному Ордену за героизм.

– Во-во, три дня в строю, а уже весь извелся. А я так живу! Но, справедливости ради, все рекорды сотрудничества ты уже побил. И меня всего тоже побил так, что скоро Громелона догонишь!

Бинго уткнулся в миску и принялся набивать пасть, однако озираться в поисках подходящего пивного резервуара не перестал. На палубе, однако, ничего подходящего не нашлось, а на люк в подпалубное помещение уселся Торгрим, стараясь воспроизвести капитанский испепеляющий взор – без особого, впрочем, эффекта[15]. От пережитого дварфа начал поколачивать мелкий озноб, какого он не помнил с малолетства. Сложен и безумен мир поверхности, даже храбрейший, чуждый самого понятия «страх», не может оставаться спокойным и безучастным, когда с ног на голову переворачиваются самые основные понятия: аккуратность, целеустремленность, верность долгу. То ли дело было на казенных харчах в уютном каменном мешке! Надо было все-таки закобениться, когда сэр Малкольм явился с этой орясиной, потребовать задания пусть более тяжкого, но по крайней мере не столь... обескураживающего. Сразу ведь почувствовал, что ничегошеньки хорошего не выйдет из межрасового сотрудничества. Вот люди и эльфы – сколько старались, применяли со всех сторон мощную магию, аж в генофонд залезли с ногами, чтобы приобрести возможность скрещивания видов, а что в итоге получилось? Ни от тех, ни от других не удалось взять самого лучшего (если, конечно, в тех и других что-то лучшее изначально было), неспроста полуэльфы во всех историях, куда ухитрились пролезть, бытуют как иллюстрация к понятию «тяжелая судьба». А уж гоблины, изначально ходячие безобразия, ничего ценного в мир не принесшие... но как же все-таки он убил дракона?!

– Может, так, – рассудил Торгрим тягуче. – Дракон летел...

– А? Чё? – Бинго подавился кашей. – Где дракон?!

– Твой дракон. Он летел, а ты в него швырнул камнем, тут он вильнул и о какую-нибудь скалу с лету шарахнулся!

– А! Холодно. Ледник на Вороньем Черепе.

– На черепе?

– Скала такая. Очень высоко, очень холодно. Туда посылают караул нести – караулить там, правда, нечего, зато правда и суровость жизни в полной мере постигаются. Как-то, чтоб согреться, меч лизнуть хотел – не смог, язык к зубам примерз, пока рот открывал, а меч, побывши на морозе, лопнул, как сосулька. Не попал, в общем.

– В дракона не попал?

– В правду не попал. По дракону мудрено было промахнуться.

– Тебе жалко правду сказать?

– Тебе же жалко пиво найти и соревнование устроить.

Дварф демонстративно отвернулся и повалился на бок, пресекая дальнейшее общение, ибо воочию заметил, как падают бастионы логики пред неостановимым напором гоблинского праздномыслия. Такую битву не выиграть – разве что уклониться от нее, схорониться в сторонке, в укрытии из безучастности, и пребывать там в засаде и боеготовности, чтоб точно в нужный момент наброситься и пинками осадить заигравшегося вредителя. Надо бы няньку нанять, поднаторевшую в общении с малолетними безобразниками, и приставить ее к Бинго безотлучно, но пока все самому приходится. Да к такой няньке, которая способна взнуздать гоблина, Бингхам сам не подойдет даже на цепи – перегрызет цепь и убежит в далекую Домиторию, выколупывай его потом оттуда.