– А ну, смирно стой, не теряй равновесия! В таком-то хоть положении авось ничего не взбурлит... или может?

– Затрудняюсь ответить. – Бинго непосредственнейше забурил в ноздрю длинный корявый перст. – Это типа как хворь, а хвори разве дело есть, стоишь ты или, к примеру, падаешь?

– От всякой хвори лекарство есть!

– Эгей, только давай без клистира. Это не там хворь, это тут. – Бинго потыкал все тем же пальцем в толстый свой череп. – Именно сюда меня клюнула злая тварь, которую в народе зовут гобломинго, а ученые эльфы величают гоблинским боевым задолбуем. Я всего-то хотел у ей из хвоста перьев позаимствовать, на здоровущую сосну за ней влез, а она как жахнет! Птица, это самое, удачи, ага. Предупредили бы, что к удаче такое идет в нагрузку, так я б...

– Что б ты?

– Ну, не знаю, корзину бы на эту тварь нахлобучил и с собою носил, дабы ею клевать каждого приглянувшегося. Мне б одному не так скучно забурлять было, и ущербным бы себя не чувствовал!

Дварф в сердцах снова замахнулся шляпой, но тяжко вздохнул и обвесил руку.

– Хватит дурствовать, начинай уже соображать. Где нам ночевать теперь?

– Брось ныть, борода. Пойдем по городу прогуляемся, познакомимся с тутошней ночной жизнью.

– Спасибо, я уже познакомился, насилу отбрехались от сержанта.

– Ты прекращай во всем видеть только темную сторону! Эдак вскоре речь твоя станет совершенно эльфийской, уши вытянутся, плечи усохнут, и свою детскую лошадку обзовешь Меланхолией.

– Что ж мне, восторгаться, что стою ночью посреди чужого города и даже в гостевую дверь постучать не решаюсь?

– А чего ты робкий такой? Пойдем-ка, постучимся во всякие двери! Мол, угости или напугаю, обогрей или поколочу, пусти ночевать или зарежу.

Бинго подобрал панцирь, вышвырнутый запальчивым хозяином вдогонку, и со вздохом его навьючил обратно на плечи.

– Вот так пристанет героический имидж, потом не отделаешься. Пойдем-ка, пошатаемся покамест, поговорим с людями за жизнь. Можешь сам говорить, а я на подпевках побуду.

– Не хочу я говорить с эдакими сумасбродами, которые ночами по улицам шляются.

– Ну и зря, среди них попадаются и синпатишные, даром что при ножах. – Бинго подсмыкнул перевязь с мечом. – Ладно, говорить я буду.

– Не о чем нам с ними говорить! Найти бы, где на ночь приткнуться, и ладно.

– Как же найти, язык не почесав?

– Будешь меня злить – брошу тебя посреди города, сам пойду попрошусь хоть в «Кувшин» тот же! На лавку, под лавку, в конюшню наконец – все не на ветру, в ожидании, из какой подворотни в спину арбалетом выпалят.

– Да ты, брат, совсем с глузда съехал от осторожности. – Бинго демонстративно огляделся по сторонам. – Это тебе не фронтир дикий, тут дуэргаров не водится. Которые убиватели, те отсюда давно выбрались. Кто попроще, те с Порвениром копьями меряться, а поумнее которые – в народные депутаты... или как там называются эти, которые всех либо запугали, либо купили и теперь в ус не дуют, по столичным особнякам сидючи.

– Разбойничьи атаманы?

– Нет, атаманы – это которые в поте лица честным грабежом промышляют, в лесных халупках ныкаясь и под конопляной теткой ходючи. Эй, почтенный, постой-погоди, дело есть! Как, освежи мою память, называются такие бессовестные... Куда ты, почтенный?!

Приблудный ночной прохожий не возжелал освежать Бингхамову короткую память и проворно юркнул между домами, спасаясь от познавательной беседы.

– Спешит, наверное, – смекнул Бинго. – Да прекрати же ты кукситься, мой компактный друг! Мир прекрасен – по крайней мере, в тех местах, где нас нет; небо ясное, ни тебе дождя из лягушек, ни грома и молний, ни града с куриное яйцо. Доставай свою трубку, может, хоть она тебе вернет душевное спокойствие.

Возражения у Торгрима как раз закончились, так что трубку он безропотно вытащил и принялся набивать, неспешно труся за отправившимся по улице Бингхамом. Хорошо хоть коней не вытолкали из пригостиничной конюшни – еще не хватало с ними бродить, подобно дикому табору. А то, чего доброго, гоблин начнет встречным гадать по ладошке, да такого нагадает, что потом не отмахаешься от обиженных.

– Городская жизнь не для слабых духом! – вещал Бинго нараспев, трюхая по улочке под уклон и звякая всеми пряжками на незастегнутом панцире. – Давят высокие стены этих бездумно огромных хибар, правда же? Для чего, к примеру, нужны три поверха? Это ж устанешь по лестницам бегать, а то еще и заблудишься!

– Не видел ты огромных хибар, – не удержался дварф. – И даст Безмолвный Хранитель – не увидишь, ибо по-настоящему огромные – это у нас там, в недрах, а тебя я лучше сам прибью, чем туда допущу. Это тьфу! У нас одни королевские чертоги поболе всего этого города!

– Вы ж там небось сортир неделями ищете, а уж друг друга-то вовсе не встретить, если все из угла в угол бегают. Гляди-ка, лыцарь! Эгей, лыцарь на коне, дай-ка прикурить моему другу, пока он опять не разбрюзжался!

Рыцарь на Бингхама внимания не обратил, да и лошадь его осталась безучастна. Как стояли они посреди небольшой площади на каменном постаменте в Торгримов рост, так и не двинулись, даже обругать побрезговали.

– А зачем он туда влез, на лошади-то? – озадачился Бинго. – Она ж оттуда небось слезть побоится. Помочь надо, подтолкнуть!

– Это памятник, – сдержанно объяснил Торгрим. – Статуй его фамилия.

– Тем более подтолкнуть надо. Он же, поди, застоялся – все в одной позе. Может, на голову его перевернуть? Будет забавное разнообразие.

– Оставь трогать памятник! Его тут не зря поставили – в память, надо думать, о каком-нибудь видном городском деятеле.

– Здоров, собака! – Бинго с уважением оглядел кососаженные плечи рыцаря. – Может, сколупнем его оттеда и с собой повезем третьим? С таким-то уважаемым нас ниоткуда больше выпирать не посмеют, а ежели вдруг попробуют – пусть-ка сперва его выставят. Пока кантовать будут, успеем и отожраться, и выспаться!

– Жар у тебя, что ли? Бредишь же, как пророк Кабала на проповеди.

– Просто хочу его спихнуть с верхотуры, а ты все никак не ведешься.

– Не дам рыцаря ронять. Никого ронять не дам! Вот будешь один странствовать, тогда и... тогда я тебе руки и повыдергаю.

– Хорошенькое дело! В одиночку его и при руках свернешь едва ли. – Бинго осторожно потыркал лошадь в копыто. – Намертво вделано. Что за народ нелепый? Сперва пыхтит тот, который прикрепляет, потом тот, который отламывает.

– Потом тот, который лупит отломавшего. – Дварф огляделся по сторонам. – Хочешь чего-нибудь отломать с пользой – займись вон тем факелом.

Бинго не заставил себя дважды просить – потянулся и выволок из железного держака на стене могуче коптящий смоляной факел. Дварф потыркался трубкой к огню так и так, загораживаясь от жара мозолистой ладонью, наконец мощно затянул в табак пламенный язычок и с удовольствием пыхнул густым дымом снизу в Бингхамову рожу.

– Ни разу не конопля, – отметил Бинго, с любопытством принюхиваясь. – А стоит, слыхал я, еще и подороже.

– Хорошее – настолько подороже, что, кроме королей, едва ли кто себе позволит. Купцы-то могли бы, но редкий купец на себя свой товар переводит – не такова торговая натура. – Торгрим блаженно затянулся и вдруг выпучил глаза. – Ты глянь, это не наш ли знакомый сержант бежит?..

– Что? Где? – Бинго присел, свободной рукой надвинул колпак на самые глаза. – Ты это… ты скажи ему, что я ничего!

– А про забурления сказать?

– Ежли от битья обещаешь защитить, то расскажи хоть про бабушку.

– А что у тебя с бабушкой?

– Да против нее я прямо образец аккуратности и благочестия. Помнишь, усатый сказывал про суровые разборки на Фигасе-озере, когда еще дэбошийского бугра укоротили на голову? Так началось все с того, что она на берегу того озера, песчаном и пустом, белье постирать решилась.

Меж тем сержант Гилберт, тяжело трусящий через площадь, заметил живописный дуэт и слегка изменил курс, чтобы почтить ночных гуляк вниманием. Дышал сержант тяжело, со всхрипами, так что повод остановиться вышел для него большой удачей.