Скелет вытянул руки, растопырил пальцы и пошел на несчастного Мякиша, как душитель на жертву. Тот побелел лицом и шлепал губами, силясь сказать что-то.

– Я что… Я ничего… – получилось у него с заиканием. – Как Доктор велел, так я и делал…

Виктор остановился и развернулся в сторону гоблина по имени Сеня.

– Ага, так я и знал, – злорадно посмотрел Скелет на него. – Мякиш сам бы не догадался стучать, мозги мелкие. А вот Доктор чудненько подходит на роль двойного агента… Предатель! Взять его! – отдал он приказ своим охранникам.

Прощеный Мякиш и Сырник с готовностью бросились к Доктору. Мадам Ренар открыла рот и обессилено опустилась в плетеное кресло. Илья скромно стоял возле пальмы, сложив руки на груди, и с любопытством переводил взгляд с одного участника спектакля на другого. Мы с Любашей также внимали каждому слову на сцене из кресел партера. Колька и его напарник топтались рядом с нами, не зная, что делать, то ли охранять нас, то ли присоединяться к группе захвата.

– Не подходить! – заорал Доктор и выдернул из кармана кургузой курточки яблоко.

Это было обыкновенное зеленое яблоко, размером с антоновку. Охранники испуганно попятились назад. Сеня целился в них фруктом и нервно рвал из другого кармана "уоки-токи".

– Ко мне! В ружье! – закричал он в микрофон.

Большим пальцем руки, в которой гоблин держал яблоко, он нажимал на то углубление, где обычно растет черенок, но ничего не происходило.

– А-а! Опять не то яблоко взял! – в отчаянии взвыл Семен, швырнул фрукт в джунгли, а сам сиганул в противоположную сторону.

Там, куда улетело яблоко, что-то бабахнуло, и посыпались стекла витражей.

– Взять его! – гаркнул Скелет.

Охранники опомнились и устремились за Доктором, который скакал Тарзаном через лианы и папоротники. В это время в глубине тропических зарослей затопали бегемоты и раскатились крики:

– Уррра!!! В атаку!!!

Бурелом в джунглях сопровождался короткими автоматными очередями и крутым матом. Колька сдернул меня с кресла и придавил к кафельным плиткам. Я ужом заползла под плетеную мебель и встретилась там с Любашей, которая валялась на полу со все еще скованными руками, и тихонько выла в предчувствии скорой смерти. Я прижала ее голову к своей груди и зажмурилась от дикого страха.

Что было дальше, точно сказать не могу. До меня долетал крепкий народный фольклор, крики, автоматные очереди, одиночные выстрелы из табельного оружия, звон разбивающегося стекла и чей-то хрип. Мадам Ренар визжала на высокой ноте. Кто-то бегал рядом с нашим укрытием, крушил стеклянные столики и кресла. По полу тянуло морозным холодом из разбитых окон. Где-то рядом истошно орал Колька:

– Виктор Иваныч, отходи к гаражам! Я прикрою!

Сколько времени это все продолжалось, определить не берусь. Но только в какой-то момент я обнаружила, что стало тихо. Стрельба прекратилась, крики замолкли. Кто-то сдвинул мебель, под которой лежали мы с Любашей в объятиях сиамских близнецов.

– Живы? – спросил Илья и поставил нас на ноги.

Мы с Любашей так и стояли, прилепившись друг к другу и не решаясь сдвинуться с места. Колени дрожали, точка опоры отсутствовала. Илья где-то раздобыл ключи и возился с наручниками моей подруги по несчастью. Вид у него был, как после драки: всклокоченный, с рассеченной бровью, костяшки рук сбиты в кровь. Оранжерея мадам Ренар напоминала вьетнамский дождевой лес после обработки его напалмом американским спецназом. Поверженные пальмы валялись непроходимой баррикадой, европейская садовая мебель превратилась в щепки.

Из остатков зеленых зарослей к нам вышел Скелет, волоча за собой автомат с укороченным стволом. Его слегка покачивало, и дышал он с трудом.

– Витенька! – ухватилась за его шею Любаша, избавившись от наручников.

Скелет прижал ее к себе свободной рукой, и они застыли натурщиками к картине "Возвращение солдата с фронта".

Лишившись Любашиной подпорки, я была вынуждена привалиться к Илье. Он потерся щекой об мои волосы и хрипло выдохнул:

– Боже, как я счастлив…

Я подняла на него глаза и задала вопрос, который мучил меня всю жизнь:

– Так это не ты меня фотографировал через окно?

Он отрицательно помотал головой, чуть наклонился, и мы превратились в скульптурную группу «Поцелуй», не такую фривольную, как у Родена, но тоже очень выразительную.

– Пошли отсюда, – сказал над ухом Скелет и нарушил состояние эйфории, в которое я впала в объятиях Ильи.

– Ой, смотрите! – показала Любаша рукой в сторону поломанных веток с алыми цветами.

Под кустом среди сочной зелени виднелось терракотовое платье Дамы с медовыми волосами. Мы двинулись в ее сторону.

Мадам Ренар полусидела на земле, запрокинув голову в листья кустарника.

Прекрасные черты лица исказило выражение непередаваемого ужаса. На ее плече зеленым изумрудом примостилась маленькая лягушка с красными глазками. Увидев нас, она скакнула в листья уцелевшего растения. Илья опустился на колено, потрогал пульс на шее Дамы и тяжело вздохнул. Я оглянулась по сторонам и шагнула к поверженной пальме с недозревшими кокосами. За стволом дерева лежал Колька, пристально разглядывая остатки оранжерейного неба.

– Колька, вставай, – потянула я его за руку. – Чего разлегся. Зима на дворе, простудишься.

Колька мои увещевания проигнорировал, и все также пялился на зияющие черными ранами витражные стекла.

– Оставь его. Он уже не простудится, – Илья наклонился над Колькой и прикрыл тому глаза.

Только тут я заметила, что земля под его головой пропиталась чем-то красным. Ледяной ветер смерти покрыл мою душу инеем, тело затряслось в ознобе, и я провалилась в снежный сугроб беспамятства.

"До наступления темноты оставалось совсем мало времени. Если бы наступил вечер, то по еврейским обычаям похороны пришлось бы отложить. Тело Усопшего в спешном порядке было снято с креста и погребено в склепе. Вход в могилу завалили круглой каменной плитой. Все, кто принимали участие в похоронах – Иосиф Аримафейский, Никодим, Мария Магдалина и Мария Иаковлева – разошлись по домам для совершения седера.

На рассвете девятого апреля, после окончания субботнего покоя к склепу первой прибежала Мария Магдалина. Та, которую Он любил… Я не знаю, почему ураган любви подхватил их накануне роковой Пасхи, не знаю, почему не случилось этого раньше, так как Мария из Магдалы сопровождала Иисуса и Его учеников еще в Галилее вместе с другими женщинами. Я не знаю, как она выглядела, и сколько ей было лет. Однако я уверен в одном, Мария Магдалина была необыкновенной женщиной, если Назарянин ее возлюбил больше Себя Самого.

Итак, первой к месту погребения прибежала Его возлюбленная. Следом подоспели Саломея и Мария Клеопова, Петр и Симон. То, что они увидели, повергло их в шок. Каменная плита была сдвинута, тело отсутствовало. На каменном полу лежали саван и покров для лица. Кто-то, нарушив Закон, оскорбил место вечного успокоения. В печальном недоумении все побрели обратно в город.

У могилы осталась одна Мария Магдалина. И тут…".

Кривые строчки закрутились спиралью и ухнули куда-то в темноту. Потом поплыли белесые полосы тумана, и стало немного светлее.

– Фортуна – довольно капризная дамочка, – сказал кто-то рядом, и я открыла глаза.

Черный нос Лаврентия Палыча деловито обнюхивал мое ухо. Седые усы топорщились в разные стороны и щекотали щеку.

– Что могут знать коты о фортуне? – скептически откликнулась я.

– Ну, не скажите, уважаемая Мария Сергеевна, – усмехнулся Палыч. – У котов в запасе есть девять жизней, то есть мы можем испытывать судьбу девять раз. А опыт – это главное. Так вот, опыт мне подсказывает, что госпожа Фортуна – взбалмошная и коварная особа. Верить ей нельзя ни в коем случае.

Допустим, она приглашает Вас на костюмированный бал. Вы носитесь в поисках карнавального костюма. Наконец, с большим трудом, Вам удается приобрести наряд, отвечающий нормам этикета. Вы появляетесь в изысканном обществе в перьях фазана, с картонным клювом на носу и в красных ботинках клоунского размера на ногах, и с ужасом обнаруживаете, что остальная публика одета в строгие платья и смокинги. Госпожа Фортуна прикрывает ротик веером, но в глазах ее плещется издевательское веселье. На Ваш немой укор она равнодушно пожимает плечами: "Я передумала…". Все взоры обращены на Вас, гости перешептываются и прячут улыбки в фужерах с шампанским. Вы ощущаете себя круглым болваном и понимаете, что жизнь не удалась.