Баранов обрушил на обескураженных дам, сидящих за столом с дырами, и на потрясённых зрителей всю мощь своей страсти (а чегуйские курганы для него были даже больше, чем страстью). Он нарисовал жуткую, кошмарную картину поползновений корсиканской мафии. Что-то он не так понял, что-то от себя в пылу увлечения приврал, но впечатление вышло настолько потрясающее, что у режиссёра не хватило духу прервать его вдохновенное камлание, хотя в ожидании томился очередной приглашённый на жёлтый диван гость, местный хоккеист, угрюмый, косноязычный и сильно напудренный в гримёрной. Призвав в конце концов мерещащихся ему возмущённых зрителей немедленно звонить губернатору и требовать отмены гибельной выставки, Баранов покинул жёлтый диван и перекочевал в другую студию. Здесь снималось ток-шоу одной из частных студий «Наш долгожданный гость». Вели её чрезвычайно молодые и бойкие юноша и девушка с кривыми циничными ухмылками. Ноги девушки почитались выдающимися, и потому никаких столов в студии не было, а декорация состояла из трёх глубочайших кресел такого смелого дизайна, что зрителю во время беседы были видны только нижние конечности ведущих и их долгожданного гостя, а также их головы. Шоу было молодёжное, сенсационное, чаще всего в кресле сиживали поп-певцы и голубые шоу-бизнесмены, делившиеся с публикой проблемами финансов, секса и пищеварения. Слух об откровениях Баранова мигом пронёсся по телецентру, и старика залучили в модную передачу тешить молодёжь. Старик прочно утвердился в глубоком кресле и так непринуждённо раскинул свои длинные ноги в нечистых, заляпанных, несмотря на мороз, резиновых сапогах (они как раз были у него в носке по осеннему сезону), что начисто перекрыл знаменитые ноги ведущей, ради которых, собственно, все шоу и затевалось. Кривым улыбочкам он тоже не дал взять над собой верх и понёс всё, что считал нужным. Рассказ о кознях в Нетском музее уже отшлифовался в его обширном, изощрённом уме, слова ловко подбирались, и эффект вышел ещё лучше, чем в «Добром утре». Пара передовых журналистов пыталась вставить несколько междометий в монолог Баранова, но объём лёгких у того был больше, чем у этих цыплят, голос много громче, речь обильнее, и у них ничего не вышло. Оставалось утешаться тем, что передача получилась жгуче скандальной. Когда Баранов, посучив сапогами, выкарабкался наконец из кресла «долгожданного гостя», он тут же получил предложения отсняться для вечерних передач. Баранов был просто находкой для города, в котором мало что происходит.

Самоваров не мог, конечно, знать масштабов внезапно развернувшейся телевизионной карьеры Баранова, но видел «Утро доброе» и остался доволен: такого нельзя было не заметить. Оставалось только ждать реакций и, возможно, возмездия. Он решил не опаздывать и явился в музей вовремя, в сладко-сосущем предвкушении событий.

Вера Герасимовна первой бросилась к нему. Она тоже была в возбуждённом и праздничном настроении.

— Коля! У нас мафия! — без предисловий заявила она.

— Какая мафия? — делано удивился Самоваров.

— Михаил Михайлович Баранов только что выступал по телевидению. Мафия хочет выкрасть наше курганное золото и серебряный киот, — сообщила потрясённая новостями Вера Герасимовна. — Она приехала с какого-то острова, где живут сплошные бандиты! С Сицилии, кажется. Знаешь, Коля, я сразу поняла, когда бедного Сентюрина убили, что дело нечисто. Что здесь замешаны международные круги. Ты знаешь, ведь ночью и трубу прорвало в бухгалтерии! Это всё их работа!

Самоваров рассеянно покивал головой. Он ждал более серьёзных последствий, чем труба. Ему хотелось видеть Ольгу и Асю. Первую он мельком встретил в отделе живописи: она вела экскурсию и казалась побледневшей и озабоченной. Только казалась? Между тем возмездие приближалось. В дверь самоваровской мастерской заглянула секретарша Лена, привнесённая в музей Оленьковым из его прежней фирмы, очень стройная и чрезвычайно редко появлявшаяся на работе. Лена сказала тем официальным потусторонним голосом, какие бывают у автоответчиков точного времени:

— Зайдите срочно к Борису Викторовичу.

Самоваров зашёл и обнаружил в кабинете некое тревожно смолкшее при его появлении собрание. Помимо самого Оленькова, тут сидели непроницаемая Ольга и рассеянная Ася. Из музейных ещё почему-то присутствовал Денис Богун, смотритель залов живописи. Он сидел, правда, скромно у стеночки, глядя куда-то поверх сейфа и тяжело раскинув огромные мясистые ляжки. Денис, как и Лена, прибыл с Оленьковым из одной из прежних жизней руководителя и был особенно близок шефу. Отдельно, в лучших креслах, восседали вчерашние деятели из департамента — жирный молодой человек и дама. Сегодня дама была не в розовом, а в мрачно-синем пиджаке, и мешки под её глазами, кажется, ещё больше набрякли.

— Вот он, полюбуйтесь! — жёлчно воскликнул Оленьков. Он отличался очень горячим нравом и теперь с трудом сдерживался.

Самоваров любезно раскланялся с присутствующими и хотя сообразил, что вызван «на ковёр», сделал невинный вид и как ни в чём не бывало уселся на крайний стул, который всегда занимал во время летучки.

— Нет, вы поближе, поближе устраивайтесь! — воскликнул Оленьков, падая в своё вращающееся кресло. — Вам многое придётся нам сейчас объяснить!

Самоваров удивлённо поднял брови.

— Не прикидывайтесь младенцем, — раздражённо заявил Оленьков и заёрзал в кресле. — Вы знаете прекрасно, о чём я говорю! Об этой возмутительной передаче!

— Вы имеете в виду «Про это» на НТВ?

Самоваров, похоже, перебрал, потому что встрепенулась дама:

— По-моему, над нами издеваются.

Департаментский жирняй, самый рассудительный из всей компании, пояснил:

— Мы имеем в виду выступления… совершенно безответственные выступления в утренних программах некоего Баранова. Нам стало известно, что его дикие нападки на музей инспирированы нами.

«Ага, молодчага Баранов, не и одну, значит, передачу сумел пролезть», — подумал Самоваров и совсем взбодрился.

— И что вы хотите от меня услышать? — спокойно спросил он.

— Как что! Как что! — снова подпрыгнул в кресле Оленьков. — Вы мараете репутацию музея! Вы клевещете! Вы срываете важнейший международный контакт в области культуры! Как вы после этого собираетесь здесь работать?

Самоваров пожал плечами. Зашевелилась дама и снова грозно спросила:

— Откуда взялись все эти бредни? Вы интриган! Вы такого насочиняли, что губернатор… Да что губернатор, весь город шумит!

— Я ничего не сочинял, нигде не выступал и никого не будоражил, — спокойно ответил Самоваров.

У Оленькова в глазах затеплилась надежда.

— Значит, это всё опять барановские штучки? Он вечно носится со своими бляшками и никому не даёт житья. Совсем сбрендил.

Неожиданно возмутилась Ольга:

— Михаил Михайлович Баранов — доктор исторических наук, известный учёный. Говорить о нём в таком тоне нехорошо…

— Какой там учёный! Вы не специалист в археологии! — взвился Оленьков. — У вас даже искусствоведческого образования нет, пед один. Вы можете только дать моральную оценку поступку Баранова, а она однозначна.

— А вы вообще гидравлик, — с детской запальчивостью отрезала Ольга.

А я и даю моральную оценку! вопил Оленьков. Только моральную!!!

— Друзья! Друзья! — привстал, воздев руки к небу, жирняй. — Не надо ссориться! Не надо морали! Не надо о гидравлике! Не о том же речь! Даже не о том, что наговорил этот Баранов. Наша задача совместными усилиями дезавуировать его выступление и спасти ситуацию. Думаю, господин Самоваров понимает, что его долг — помочь родному музею.

— Чем я могу помочь? — вежливо поинтересовался Самоваров.

— Как чем! — вскипел Оленьков. — Надо стреножить Баранова, прекратить его болтовню в эфире, а главное — объяснить общественности, что все его разоблачения — бред сивой кобылы, а ему самому место в жёлтом доме!

— Ну, знаете… — Ольга снова нахмурилась.

— Знаю! — не сдавался Оленьков. — И вы знаете не хуже меня, какой это вздорный, скандальный тип. Просто старый сплетник, прикрывающийся научным званием и былыми заслугами!