Он ничего не слышал ни о Хершеле, ни о его экспериментах в Индии. В начале 1880 года Фулдс послал письмо в Лондон в журнал «Природа». В письме содержалось такое предложение: «Я рассматривал в 1879 году несколько найденных в Японии черепков глиняных сосудов и обратил внимание на некоторые отпечатки пальцев, которые возникли, видимо, когда глина была еще мягкой. Сравнение этих отпечатков с вновь сделанными побудило меня заняться этой проблемой. Рисунок линий кожи не изменяется в течение всей жизни и может лучше фотографии служить средством идентификации».

Не известно, так ли произошло знакомство Фулдса с отпечатками пальцев, как он писал в своем письме. Позднее он упомянул, что китайцы знали особенности отпечатков пальцев и что он слышал об этом. Никогда он не говорил о том, что и в Японии они были известны. Древнейший оригинал японского отпечатка руки с отчетливыми папиллярными линиями находится, как выяснилось позже, в храме Киото. Речь шла о документе, на котором отчетливо видна рука императора Гошива. До 1860 года на японских документах часто встречались отпечатки рук, сделанные черной или красной краской. В постоялых дворах существовал обычай выдавать постояльцам, не имевшим принятого в Японии именного штемпеля, почту под расписку с отпечатком большого пальца. В те времена, когда Фулдс жил в Японии, там был обычай ставить на дверях домов отпечатки рук, сделанные красной и белой краской. Фулдс писал в своем письме в журнал «Природа», что отпечатки пальцев не изменяются в течение всей жизни. Это и породило сомнение в правдивости его утверждений, так как было не ясно, как можно за один год прийти к такому выводу, не опираясь на опыт японских и китайских традиций.

Как бы там ни было, с 1879 по 1880 год Фулдс собрал многочисленную коллекцию отпечатков пальцев и изучал их папиллярные линии. Сначала его интересовали только этнографические проблемы — имеются ли различия в отпечатках папиллярных линий у разных народов? Затем он изучал вопрос наследственности папиллярных линий. Вскоре случай натолкнул его на мысль, которая с тех пор не покидала его. Вблизи дома Фулдса через побеленный забор перелез вор. Фулдсу, интерес которого к отпечаткам пальцев был известен, сказали, что на заборе остался хорошо видный след человеческих пальцев, измазанных сажей. Пока Фулдс изучал отпечатки, стало известно, что вор арестован. Он попросил у японской полиции разрешения снять отпечатки пальцев арестованного. Сравнив их с отпечатками пальцев на заборе, Фулдс установил, что они различны. Так как отпечаток на заборе мог принадлежать только вору (убегая, тот споткнулся об остывшую жаровню), то Фулдс сделал вывод, что задержан другой человек. И он оказался прав. Через несколько дней арестовали настоящего вора. Фулдс и на этот раз взял отпечатки пальцев. Они точно соответствовали отпечатку на заборе. Богатая фантазия Фулдса натолкнула его на мысль: не следует ли на месте каждого преступления искать отпечатки пальцев преступника? Что, если таким образом можно будет уличать воров и убийц?

Идея Фулдса получила свое подтверждение, когда произошла вторая кража. На этот раз его опять позвали на помощь. На бокале он обнаружил отпечаток целой руки. Теперь Фулдс узнал, что отпечаток можно оставить также и неокрашенной рукой, так как потовые железы на кончиках пальцев имеют жировые выделения, которые делают отпечаток таким же четким, как сажа или краска. Но все же сначала не это было главным. Решающую роль сыграла невероятная случайность. Во время своих ранних исследований Фулдс собирал отпечатки пальцев также у слуг в разных домах. Теперь он сравнил отпечатки пальцев на бокале с имеющимися в его коллекции. И то, что он обнаружил, показалось ему просто невероятным. Отпечаток на бокале полностью совпадал с отпечатками пальцев одного слуги. Привлеченный к ответу слуга признался в совершенной краже.

Теперь Фулдс не сомневался, что открыл метод разоблачения преступников, который усовершенствует работу полиции во всем мире. Он обнаружил возможность использования отпечатков, о которой Хершель даже не помышлял. Фулдс не был полицейским. Но после того как случай столкнул его с полицией и преступлением, все мысли его были заняты теми же проблемами, которые не давали покоя тяжелобольному Хершелю. Все свои наблюдения и выводы он изложил в письме, направленном в английский журнал «Природа».

Журнал опубликовал письмо Фулдса в октябре 1880 года.

Спустя несколько дней Вильям Хершель (уже вернувшийся в Англию и постепенно выздоравливающий) читал его доклад.

Так скрестились пути двух людей, которым было суждено независимо друг от друга прийти к идее использования отпечатков пальцев для идентификации. Как только Хершель прочитал доклад Фулдса, он также послал письмо в «Природу», в котором сообщал, что еще за 20 лет до Фулдса собирал отпечатки пальцев и использовал их в различных случаях для идентификации. И лишь позиция его начальства и болезнь помешали ему сообщить об этом. Хершель не касался оригинальной идеи Фулдса о роли отпечатков пальцев, оставляемых на местах преступления.

Можно понять чувства Хершеля, когда он прочитал, что кто-то другой якобы за один год сделал открытие, над которым он трудился два десятилетия. Понятно также, что, настаивая на своем приоритете, он не обратил внимания на безусловно оригинальную мысль Фулдса. Во всяком случае, Хершель сначала ограничился ссылкой на свою собственную работу.

Для воинствующей натуры Фулдса письмо Хершеля стало вызовом, вызовом человека, который хотел умалить его приоритет. Разве это его вина, что Хершель не обратился к общественности и махнул на все рукой? Только он, Фулдс, обратил внимание всего мира на отпечатки пальцев. Он один. Фулдс решил вернуться в Англию. Но прежде чем отправиться в путь, он написал бесчисленное множество писем, чтобы познакомить со своими идеями знаменитых людей того времени и гарантировать себе приоритет.

Фулдс написал также и во Францию префекту парижской полиции Луи Андрие. Фулдс не мог знать, что Андрие меньше всего можно вдохновить такими революционными идеями. Он не мог предвидеть также, что Андрие стоял на пороге отставки, что новый политик, Жан Камекасс, уже был готов вступить на пост префекта парижской полиции и что при этом откроются двери для другой идеи идентификации, для другого человека, о существовании которого он и не подозревал, — для Альфонса Бертильона.

Если позднее когда-нибудь утверждали, что Жан Камекасс был дальновидным человеком, сразу уловившим идею Альфонса Бертильона, то это одна из легенд, которыми вымощен путь истории.

Камекасс был таким же политиком, как и Андрие. Как префект полиции, он получил некоторую известность тем, что основал первые полицейские школы. Идеи же Бертильона он понимал не лучше, чем его предшественник. До 1881 года, до своего вступления на пост префекта, он никогда не слышал о титулярном писаре Первого бюро.

Доктор Луи Адольф Бертильон был тяжело болен артритом и не мог использовать в интересах сына смену префектов, о которой так мечтал. Но он писал письма, телеграммы и не раз посылал своих друзей в префектуру. Как врач, он понимал, что не может рассчитывать на выздоровление, что у него осталось очень мало времени для помощи сыну в карьере. И лишь в ноябре 1882 года одному из его друзей, парижскому адвокату Эдгару Деманжу, удалось убедить Камекасса, чтобы он испытал Бертильона, если не хочет упустить случай прослыть новатором в деле подавления преступности.

Спустя несколько недель Камекасс вызвал к себе Бертильона. Тот был уже подготовлен отцом. И все же неловкость Бертильона омрачила первую встречу с префектом. Может быть, и на этот раз ничего бы не вышло, но Камекасс дал слово Деманжу, что поможет сыну Луи Адольфа Бертильона.

Поэтому Камекасс заявил: «Хорошо, вы получите возможность проверить свои идеи. Со следующей недели мы для пробы введем ваш метод идентификации. Для этого вы получите двух помощников. Я даю вам срок три месяца. Если за это время вы с помощью своего метода распознаете преступника, имевшего судимость, то…» Если говорить о предоставленном с таким условием шансе, то его трудно назвать шансом: едва ли за три месяца могло случиться, чтобы один преступник был задержан, осужден, отбыл наказание, выпущен и снова арестован. Бертильон, конечно, отлично понимал, что только чрезвычайно счастливая случайность могла ему помочь выполнить условие Камекасса. Но он безропотно согласился с этим. Наверное, он правильно сделал, потому что Гюстав Масе пришел в ярость, услышав, что должен дать Бертильону двух писарей. Система Бертильона может быть действенной, заявил он, если измерения будут производиться самым надежным образом.