— Ну-ко, побачимо, — не торопясь, произнес полковник Многогрешный, выглядывая в стрельницу, — це гарно…

— Што? — спросил воевода.

— Хай воны там носятця, як дурни! Трэба собрати усих хлопцив, яки з конями, та зараз и вдарити.

— Как ударить? — не понял воевода. — Откуда?

— Дывысь, Никита, — як ти дурни знову пийдут, ми туточки вийдемо, та и… — Полковник звонко шлепнул правым кулаком по левой ладони, затем подвел кулак к своему носу и после всего показал на крепостные ворота.

— Ну, гляди, Василий, — отобьешь кыргызов, царево прощенье заработаешь! Всех вершных к воротам, выходить по моему приказу! — скомандовал он сотнику.

Собрав пехоту со щитами, лестницы, сучковатые лесины, приготовив арканы, кыргызы снова двинулись на слом. Грохнули захваченные пищали, на стены со свистом понеслась туча стрел, всадники с пешими за спиной помчались к Малому городу. В этот момент со скрипом открылись Преображенские ворота и из крепости, теснясь в проезде, стали вываливаться все новые и новые конники урусов. Трехсотсабельная казачья лава, развернувшись на виду у крепостных стен, бешеным наметом покатилась на кыргызскую атаку. Впереди лавы, с саблей наголо, мчался украинский полковник Василий Многогрешный, зарабатывая себе прощенье российского самодержца и блестящую военную карьеру в Московии. Конные лавы были все ближе, ближе — вот сшиблись, смешав волчий вой кыргызов и казачий боевой мат, беспощадная рубка закружилась на узких задымленных улицах.

Скрытый от посторонних глаз, из узкой земляной щели на русских казаков внимательно смотрел невысокий почтенный господин Ли Ван Вэй, время от времени шепотом повторяя один и тот же вопрос: «Чем же эти лучше?» Но ему никто не ответил, так как его спутник — русский мужчина, пострадавший в бою, — все еще не пришел в себя.

От внезапного казачьего удара кыргызы откатились назад. У хана Ишинэ еще были резервы, он мог послать в бой свежие отряды, но им было не развернуться на узких горящих улицах.

— Спешиться, взять щиты! — поколебавшись, скомандовал хан, намереваясь штурмовать Малый город с другой стены, со стороны малой речки Качи. Но тут в его стане послышался какой-то шум, и перед ханом появился запыленный всадник на взмыленном, шатающемся коне. Упав с седла, всадник ударился лбом в землю, затем пополз на коленях к хану.

— Светлейший хан, я скакал день и ночь, я загнал двух коней… Беда!

— Что такое?! — Ишинэ вскочил с подушек, схватив гонца за грудки.

Тот едва переводил дух, колени его подгибались. Хан брезгливо швырнул гонца на землю.

— Говори, сын собаки!! — бешено крикнул он.

— Джунгары… Большой отряд перешел Саяны по тайным перевалам, в обход наших застав. Они громят кочевья, режут скот, убивают всех… Спаси свой народ, светлейший хан!

— Проклятье!!! — Хан мог только рычать, брызгая слюной сквозь стиснутые зубы. Он мотал головой с безумным видом, в его глазах бешенство сменилось глубокой тоской — как у загнанного волка, которого обступили собаки.

— Повернуть войска, отвести всех от города, мы уходим! Но мы еще вернемся, дай срок, вернемся! — грозил он горящему городу.

На крепостной стене воевода Никита Карамышев наблюдал за схваткой, откатившейся к дальним воротам Большого города. Рядом с ним стоял немецкий командир батареи.

— Ну, Франтишка, што скажешь? — спросил Никита Иванович.

Немец выглянул в стрельницу, вслушиваясь в затихающие звуки боя.

— Отшень карашо.

— Знамо дело, — согласился красноярский тайша и загремел коваными сапогами, спускаясь по лестнице.

Кыргызы еще не однажды приходили под Красноярск, и даже вместе с джунгарами, вассалами которых они стали. Однако так ни разу и не взяли эту крепость. Ни разу, за восемьдесят лет непрерывной войны!

А в тот день, когда на разоренный город опустилась ночь, они ушли от Красноярска. Слабый вечерний дождик шипел паром на догорающих черных развалинах, наполняя водой лунки, оставленные тысячами конских копыт. Ни Андрея, ни Мастера тоже не было в городе.

Андрей с трудом открыл глаза, прорываясь сквозь тошноту и головокружение. Болел левый бок, было трудно дышать. Саднило обожженные-руки и лицо. Он огляделся — вокруг стояла темнота, прорезаемая багровыми сполохами. Свечение то разгоралось, то затухало, но не исчезало совсем. Но это был не тот огонь, что накануне жег его изнутри — горело что-то внешнее, отдельное от него. Внутри же все словно обуглилось — темнота и пустота, но той давящей боли уже не было. Словно соскочила петля, прежде стискивавшая грудь.

— Где я? — спросил он куда-то в эту багровую тьму.

— В том самом месте, через которое ты попал в другое время, — послышался голос Мастера, — в Воротах.

Действительно, спина начала ощущать влажный камень, невысокие слоистые скалы уходили куда-то вверх и вниз. Вниз, впрочем, недалеко — метрах в десяти под ними угадывалось мощное течение темной воды, отражающей огненные всплески, долетающие с черных заречных гор. «Вулканы? А вода, что — Енисей? Но ведь от этого места метров сто вниз, а не десять, как сейчас».

— Почему вода близко? Почему темно и свет такой красный? — спросил он Мастера.

— Так было в прошлом, миллионы лет назад, когда действовали окрестные вулканы, а Енисей еще не прорыл свою долину. Так будет в будущем, когда ядерный удар снесет плотину Красноярской ГЭС, подняв огромную волну. Я ведь говорил тебе — время направлено одновременно и в прошлое, и в будущее.

— Значит, я мертвый? — догадался Андрей.

— Да, это похоже. Ты же был в «Огне». Время — вот огонь, на котором мы все сгораем…

— Да бросьте вы. Надоело…

Андрею и правда все надоело. Чернота и пустота, угли и пепел… Глаза привыкли к темноте, Андрей различил Мастера, сидящего рядом с ним, немного выше по склону. Андрей оглядел и себя. Обгорелую казацкую одежду с него сняли, надели простые штаны и рубаху из китайского темно-синего ситца — такое можно носить в любом времени, никто особенно не удивится. Говорить ему не хотелось, но он мог слушать.

— Так я прошел «гуань-тоу»?

— Это ты сам решишь, — ответил Мастер. — Если сможешь жить дальше — значит, прошел наполовину. Если сможешь дальше учиться — значит, прошел по-настоящему.

— Чему учиться?

Мастер помолчал.

— Ты знаешь, почему даосы не делают харакири? — спросил он, немного передвинувшись на камне, на котором сидел. И передвинул ногу, бросив быстрый взгляд на грудь Андрея.

— Почему? Религия не позволяет? — спросил Шин-карев.

— Дело не в этом. Просто в харакири мало юмора. А главное — в любой момент ты должен быть готов начать жизнь заново. Может быть, это единственная вещь, которой стоит учиться.

— И кто же будет учить?

— Жизнь. Как сказал один из ваших поэтов, «беспощадно-счастливая жизнь». Ну и я отчасти.

Андрей снова помолчал, глядя на силуэты черных гор.

— Что мы сделали?

— Прикоснулись к истории. Самым кончиком самой тонкой кисточки.

— А Птица? Я убил ее?

— Я не знаю. Это что-то сверх моего Учения. Вообще, не стоит очень уж верить мне.

Вокруг было все так же темно, багровые отсветы мелькали в быстрой воде, по которой сеялся мелкий бесконечный дождь. Вода была тяжелой, темной, словно демонская кровь.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Мастер.

— Темно внутри. Сухо, жарко. Но легче.

— Это «Огонь», он еще горит. Помнишь, как выходить из него?

— «Водой». Я чем-то болен?

— Травмы, ожоги, сотрясение мозга. Трещина в одном из ребер. Но это уже не моя забота — пусть лечат ваши врачи. Как и то, что сейчас добавится.

— Что значит «сейчас добавится»?

— То и значит. Как раз это самое, — со странной усмешкой произнес господин Ли Ван Вэй, сильным пинком сбрасывая Андрея с каменного гребня. Шин-карев с криком полетел в тот же самый овражек, зимнее падение в который перенесло его на три с половиной столетия назад.

Снова в глаза ударили зеленые и красные круги, руки неуклюже махнули в воздухе, ноги машинально оттолкнулись, уводя тело от каменных ступенек обрыва. Острая боль в боку молнией полоснула в голове и, : уже теряя сознание, он ощутил удар каменной осыпи по обожженной щеке…