Туман стоял все так же густо, когда, по расчетам Андрея, лодка должна выйти на траверс приметного правобережного утеса — Шалунина «быка». За ним начинался первый из многочисленных енисейских островов — низких, с тополями, тальниками, песчаными берегами, которые отмелями уходили далеко в реку. Андрей уже начал уводить лодку вправо, на стрежевую воду, когда из тумана нарисовался массивный остроносый силуэт струга.

— Сар-р-рынь на кичку! — рявкнул грубый голос. — А ну погодь!

«Остряк-самоучка!» Андрей узнал один из ночных голосов. Глаша туго накрутила платок на голову и низко склонила голову. Толстый борт ертаульного струга приблизился, покачиваясь, и навис над долбленым бортом их лодки; над бортом струга, в свою очередь, нависла здоровенная бородатая ряха в высокой бараньей шапке — что называется, «дядя Афанасий, семь на восемь, восемь на семь». Чуть ниже убедительно торчал ствол пищали — все, короче, было как положено.

— И хто тута плаун? — поинтересовалась ряха, обдав густым перегаром.

— Я, достойнейший алып, являюсь старшим на этом судне, — с почтительным поклоном ответил Мастер.

— Куды плавимся?

— В Красноярский острог, на ярмарку.

— Откудова?

— Из кыргызских степей.

— Бона чего… — Ряха задумалась, напряженно сморщив лоб. — Правда ль, што кыргыз войско собирает?

— Что вы, достойнейший алып! Кыргызы боятся русских пушек.

— Хрен те в нос, боятся оне… Ночевали-то где? На Караулке никого не встренули?

— Мы плыли всю ночь, торопясь поспеть к торговле, на Караульную же не заходили.

— Успеете ишшо, до завтрева-то — завтре она, яр-монка… Ну, плавьтесь тоды. Давай, Стяпан, заворачивай!

Ударив веслами, струг отвалил, блеснув медной пушкой на проглянувшем солнце.

— Глядя в лицо этого джентльмена, я не заметил на нем усталости от «бремени белого человека», — словно сам себе, заметил Андрей.

Мастер промолчал.

Лодка прошла Шалунин «бык», слева потянулся остров, на котором, за низким песчаным взъемом, виднелась большая отара овец, пасущихся меж редкими тополями. Енисей замедлился, расходясь между островами, узкая горная долина распахнулась в близкую лесостепь. На правом берегу горы были еще высоки и круты, увенчаны острыми пиками Красноярских столбов.

— Вишь каменье, — указала Рыжая на ближний пик Такмака, — ужасть высокое. Тятя говорит, зарок на ем лежит: до скончания веков никому на то каменье не влезть.

Андрей на Такмак ходил как на прогулку, а его институтский дружок Серега как-то выспорил бутылку, пропрыгав по такмаковскому ходу, называемому «Корыто», со связанными за спиной руками. Что и говорить, далеко ушел прогресс!

— Тюлькина землица пошла, — сказала Глаша. — Не знам, почему Тюлькина. Татары так звали.

— «Тюльгу-пиг» по-кыргызски «Лиса», насколько я понимаю. А овцы чьи на острове? — спросил Мастер.

— Татарския. Вишь, спереди — то Абытая остров, князца татарскова. Дале ишшо один, поболе того будет — там сына ево, Татыша, скотина ходит; Татышев, стало быть, остров .

По левому берегу пошел крутой скалистый склон. В узкой впадине, зажатой широкими скальными стенками, падала темная полоска ручья, дальше поднимался знакомый ход, ведущий наверх; вот и тот откос, с которого Андрей прыгнул, оказавшись в этом времени. «Плюнуть на все, пробраться сюда и прыгнуть снова? Сработает, нет? Вряд ли. Сработает, когда пошлет Мастер или приведут обстоятельства — сами по себе, без моей воли».

Крутой склон закончился, средь тайги проглянули поля, появились избы с огородами. Андрей по привычке глянул, как тут у них картошка — цветет ли уже? ан нету еще на Руси — картошки — все больше репа с капустой. Неяркий облачный день был наполнен легкой серо-зеленой дымкой, пронизанной тенями тайги и гор. Все вокруг двигалось — катились темно-зеленые волны, гармошкой ходили в них отраженные берега, плыли лодки, грузные дощаники, тянулись длинные плоты. Над текущей рекой туманно-серыми горами тянулись облака, под ними поворачивались на ходу таежные хребты и сопки, выступая одна за другой. Показался высокий безлесый конус Николасвской сопки — вулкана, неведомо когда потухшего; за ней открылся длинный спуск Афонтовой горы, покрытой прохладными лесами — тихим осинником, веселым березняком. Под спуском пошел мелкий, степной уже, сосновый лес, растущий на ровном месте, которое сужалось к Стрелке — глинистому мысу при впадении в Енисей речушки Качи — татарской Ызыр-сух.

Из-за Афонтовой горы волной поднялась степная сопка Кум-Тигей — по-казачьи Караульная. Сухие склоны ее изрезаны оврагами и выступами шершавого рыже-розового известняка — отсюда Кзыл-Яр, «Красный берег» по-местному, а стало быть, и Кзыл-Яр-Тура — Красноярск, «Город Красного берега». Город-крепость, без спросу поставленный в земле кыргызов, мышеловкой перекрывший пути на север, — и за то смертно ненавидимый ими, да так ни разу и не взятый. На Караульной горе виднелась смотровая вышка, и сам город уже показался за сосновыми верхушками, приближаясь деревянными шатрами острожных башен, церковными луковками, бревенчатой стеной Большого города, мелькнувшей за леском.

— Куда здесь лодки подходят? — спросил Андрей у Глаши.

— Вон туды правься, ко взвозу — тама все чалятся.

Высокий енисейский берег заворачивал влево, над ним поднималась невысокая стена Большого города, ограждающая предместье — Посад. Далее, за тесовыми избяными крышами, выступали бревенчатые стены Малого города — мощной пятибашенной крепости, стоящей на самой Стрелке. Именно эти шатровые кровли башен и видел Андрей зимой — только тогда на них лежал снег. В стене Большого города были устроены ворота, от них к реке спускалась дорога — «взвоз» по-местному. Подо взвозом в реку рядами уходили мостки, к которым были зачалены лодки, струги, карбазы и иные сибирские суда. Покачивались частые мачты, на берегу и мостках толпился народ: пестрые бабы, подгородние да посадские мужики в длинных серых азямах, мелькали военные кафтаны казаков, иные из них проезжали верхами, грозно покрикивая. Все яснее доносилось тележное скрипенье, людской гомон, крик, брань, стук переволакиваемых, перекатываемых бочонков и кулей. Мычали коровы, блеяли овцы, тявкали собачонки.

Мастер с Ченом подняли весла, Андрей, уже освоившись с рулем, медленно подводил лодку к мосткам. Рыжая Глаша причесывалась, охорашивалась, оправляя свой нехитрый наряд. В мутной воде плавало черт-те что — рыбьи головы, яичная скорлупа, щепки какие-то; все это откатывалось от круглого носа, разрезавшего воду, — наконец, толкнувшись о борт струга, лодка несильно стукнулась о позеленевшее бревно причальной намости. Глаша привычно выскочила, закрепляя чалку на торчащий серый обрубыш. «Ну вот, с возвращеньицем!»

— Welcome to old Krasnoyarsk! — приветственно произнес Андрей.

— Ну-ну… — Голос Мастера был какой-то странный, неуверенно-настороженный.

— Все, побегла я! — подхватив узелок, крикнула с мостков Рыжая. — Поутре на ярмонке встренемся!

— Удачи тебе! — крикнул в ответ Андрей, но та уже не слышала — настоящая горожанка, перекинулась словом здесь, ругнулась там, и вот уже высоко на взвозе направлялась к воротам. Остальные тоже вылезли на мостки, разминая затекшие ноги.

— Что будем делать? — спросил Андрей.

Странно, но он совершенно не представлял, что теперь делать. И уж совершенно не чувствовал себя хозяином, в чей город прибыли гости.

— Мы в город, Чен остается караулить лодку, — скомандовал Мастер, — Андрей, бери товар и пошли.

Протолкавшись сквозь береговой народишко, они поднялись к воротам по горячей сухой дороге с затвердевшими тележными колеями, заросшей по краям пыльным подорожником.

— Ты вот что, — негромко сказал Мастер, — не очень-то расслабляйся. Если есть в голове сентиментальность по поводу возвращения домой, выкинь ее оттуда как можно скорее. Помни, это чужой для тебя город и, скорее всего, враждебный.

— Как это враждебный? Я так не чувствую.

— Просто поверь на слово и делай то, что тебе скажу. Ты понял?