По вечерам во времянке — маленьком белом домике, особняком стоящем у Новосадов во дворе, собирались те, кто готовился к водному крещению. Степан Степанов, выступавший в роли протестантского катехизатора, поэтапно разъяснял нам символ веры и христианское отношение к мирской жизни. Поскольку он серьезно предостерегал нас от посещения всяческих увеселительных мест, подобных клубам, кинотеатрам и театрам, Марыся однажды поинтересовалась, дозволительно ли человеку верующему ходить в зверинец. Прежде чем задать свой вопрос, она осторожно подняла руку, как в школе. Степан призадумался и даже расстегнул ворот гимнастерки.

— В зверинец, говоришь? Нет, нельзя! — ответил он твердо. — Подумай сама, Марысенька, человек запирает в клетку создание Божье, а мы будем ходить смотреть на это? Нет, не должен ходить туда христианин!

Не менее категорично высказывался Степан и о чтении. По его мнению, нам следовало читать только Библию и произведения Духа Пророчества, все остальные книги назывались «мирскими» и не могли принести читателю никакой пользы. Несмотря на большую преданность своему старшему другу, по этому пункту мы в ответ сдержанно молчали. Конечно, думала я, есть много пустых, порочных книг, на которые глупо тратить время. Но ведь есть и совсем другие книги, способные возвышать, заставляющие мыслить!

Итак, мы прослушали целый курс подготовки к новой жизни. Оказалось, что пища по Библии подразделяется на чистую и нечистую, а из соображений здоровья лучше вообще отказаться от мяса. Николай пошел еще дальше, вычитав где-то, что селедка — это удавленина и есть ее нельзя, он отказался и от рыбы.

С селедкой у нас был один памятный случай. Мы оказались далеко от Караганды в гостях у одного старого холостяка, Дмитрия К. Он пригласил для беседы с нами нескольких тайно интересующихся религией друзей. Время, как водится, шло за разговором незаметно, и только когда совсем стемнело, я вспомнила, что выехали мы рано и без завтрака. Когда об этом же подумал и Дмитрий, оказалось, что в холодильнике у него находится только бутылка уксусной эссенции. Тогда радушный хозяин побежал к соседям и принес круглую жестяную банку с селедкой и хлебный каравай.

— Ну, вот, хлеб и рыба, — выставляя угощение на стол, произнес он, — совсем как тогда, у того множества народа, что приходило слушать Христа!

Все заулыбались, а я украдкой глянула на Николая. Впрочем, среди нас было немало тех, кто в рот не брал ни мяса, ни рыбы. Но ведь человек предложил пищу от чистого сердца! Мы вопросительно посматривали на Степана, и тот махнул рукой: «Кто желает, ешьте без исследования!»

Таким образом, молодежь наша сначала робко, а потом все смелее и смелее взялась за красивую, лоснящуюся рыбу. Николай и Ростислав, разумеется, воздержались, а я… ну как же я могла поддаться зову слабой плоти рядом с такими титанами духа! Ела сухой хлеб. Было немножко завидно, что все остальные жуют с таким аппетитом, и я укоризненно поглядывала на Марысю. Та смущенно улыбалась, но продолжала уплетать за обе щеки.

И все же, поскольку употребление мяса и рыбы оставлялось на личное усмотрение каждого, за него никто не мог никого упрекать.

Мы продолжали готовиться к крещению под руководством Степана, которого безгранично уважали, хотя и не во всем с ним соглашались. У него был живой, пытливый ум русского самородка, а за плечами — шестнадцать лет лагерей «за веру».

Край наш не богат реками, и до ближайшей, Нуры, нужно добираться электричкой. В отличие от других, более мелких речушек, летом Нура не пересыхает и не распадается на плесы, хотя ее тоже нельзя назвать многоводной. С покрытых сосновыми лесами гранитных гор Каркаралы она спускается в долину и течет далеко на запад, плавно разрезая желтый хребет бескрайнего казахстанского низкогорья.

Я никогда не забуду одно чистое утро на ее пустынном берегу. Ветер кружился на удивление мягко, и от его легких прикосновений чуть вздрагивали мелкие лимонные листочки на черных ветках карагана, чуть колыхалась вода у самых наших ног.

Я смотрела на живую речную гладь и думала: вот они, эти волны, в которые мне нужно войти, чтобы заново родиться. Они сомкнутся на миг над моей головой, я словно умру, а потом воскресну.

Когда-то давно Иоанн Креститель так стоял в реке Иорданской, и к нему приходили люди, чтобы он погрузил их в воду, потому что они хотели родиться еще раз. Родиться не телом, а Духом. С тех пор прошли столетия, и кажется, что в нашей стране почти забыли этот обычай, который есть великое таинство вступления человека в союз с Божеством. Меня, конечно, крестили в детстве, но я совсем этого не помню. А тут я чувствовала всю торжественность момента, чувствовала радость оттого, что все грешное и горькое в моей жизни будет навсегда погребено в водной могиле и забыто, что я выйду на берег чистой и новой, почти новорожденной!

Старый проповедник Тимофеев взял меня за руку. У него была крепкая, хотя и старческая ладонь, и, входя в теплую воду Нуры, я держалась за нее, как маленькая. И эта же рука затем поднялась надо мной, и прозвучали в тишине великие древние слова: «По вере твоей крещу тебя во имя Отца, и Сына, и Святого Духа».

— Аминь, — прошептала я.

Волны Нуры бесстрастно катились далеко на запад. Мы ушли, и берег снова остался пуст и ветрен, словно ничего и не было.

А в доме, в нашей времяночке, к тому времени набилось битком народу. Нас ждало причастие. Покрытый белоснежной скатертью стол, под льняными салфетками на блюде — кусочки пресного хлеба, красный виноградный сок в маленьком стеклянном сосуде. Какие простые и вечные символы страдания и надежды. Как сладко ощутить в себе эту ниспосланную с небес каплю таинственного божеского естества, чтобы им жить до новой встречи.

Мясистое лицо майора Миронова, наполовину скрытое табачным облаком, было мрачно и казалось еще более нездоровым, чем обычно. Майор работал в системе уже десять лет, был на хорошем счету и никогда не знал особых хлопот с входящими в сферу его компетенции делами. Он занимался религиозными культами. В целом картина была спокойная. Ну, разве что на Пасху приходилось присматривать за обстановкой возле единственной в городе православной церкви, следить, чтобы не было молодежи, интеллигенции, известных людей. Вообще верующие всех видов составляли основную и непыльную работу чекистов той поры. Всяческое их рассекречивание и обезвреживание можно было проводить, ничем не рискуя, потому что никакой реальной угрозы обществу они не представляли и своим невинным существованием просто кормили комитет госбезопасности.

— Тебя кто крестил? — сквозь зубы бросил Миронов вошедшему в кабинет Ростиславу.

— Не знаю, — отвечал тот, рассеяно приглаживая волосы.

— А я знаю! — рявкнул майор, — Тимофеев тебя крестил! И тебя, и Либенко! Тимофеев, закончивший два класса, крестил двоих молодцов с высшим образованием! Экая для него удача!

Во время необходимой психологической паузы, попыхивая дымом, майор достал из сейфа пару небольших самиздатовских книжечек и покрутил ими перед лицом Волокославского.

— «„Путь ко Христу“! Изъято при обыске у Космыниной 11.01.1964 года». Что скажешь?

Отворилась дверь, и в кабинет как бы невзначай вошел начальник отдела, одетый, разумеется, в штатское. По званию он мог быть не менее, чем полковником, и в отличие от Миронова, называл Ростислава на «вы».

— О, Волокославский. Рад видеть. А нам ваш отец письмо прислал, — сказал он с обаятельной улыбкой. — Да, прислал письмо и просил оказать влияние.

Ростислав молчал.

— Что, не верите? — полковник тоже закурил.

— Ну, раз вы так говорите, значит, так и было, — последовал ответ.

— Ха-ха-ха! — заржал Миронов, но полковник осадил его строгим взглядом.

— Да, кстати, — как бы невзначай поинтересовался он, — у вас что, жена беременна?

— Это представляет какую-то опасность для государства? — в свою очередь поинтересовался Ростислав.