Нина — Инне Константиновне
Моя милейшая Инна Константиновна!
Огромное спасибо за письмо.
В нашей жизни произошли некоторые перемены. Дело в том, что Ростиславу и Николаю пришлось уволиться с работы. На заводе только один выходной, а нам это никак не подходит. Предвижу, что случившееся вас не порадует, но…
В общем пришлось уехать из Т., так как там другую работу найти просто невозможно. При переезде в К., где Ростиславу обещали помочь устроиться на одном небольшом заводе, и мы, и наш нехитрый скарб свободно разместились в легковом такси. Сняли времяночку у одной женщины за пятнадцать рублей в месяц, как раз недалеко от этого завода. Но получилось так, что на работу Ростислава не взяли. Стал он ходить по разным предприятиям — все без толку. Думали, совсем не устроимся. Но свет, как говорится, не без добрых людей. Один наш знакомый, узнав об этом, уступил Ростиславу свое место кочегара. Сам он работает еще в двух местах.
И вот с прошлой недели Ростислав кочегарит. Непривычное это для него дело, но кое-как справляется. Иногда приходит одна женщина из верующих, помогает ему немного и угощает чем-нибудь вкусным.
А теперь и я тоже работаю. Удалось пристроиться в научно-исследовательский институт спелеологии. Доктор Нессис, мой начальник, изучающий здоровье шахтеров, очень ко мне расположен. По его инициативе я прошла полное медицинское обследование. К сожалению, результаты неутешительные — по мнению специалистов, мне нельзя иметь детей. Это очень грустно. Но на все в нашей жизни воля Божья, думаем мы с Ростиславом.
Наш друг Николай остался в Т. Даже не знаю, как он прожил этот месяц, ведь работы и у него сейчас нет, а все свои сбережения он отдал нам, как мы ни протестовали. Такой человек!
Целую вас и обнимаю. Пишите!
Нина.
* * *
При следующей встрече Терентий Потапович преподнес нам сюрприз. Оставленная у него пророческая карта вдруг бесследно исчезла. «Нет у меня никакой карты, друзья мои», — сообщил он, не очень охотно приглашая нас в дом.
— Как же это? — воскликнули мы в один голос.
— Я ее уничтожил. Сжег, то есть.
Мы молчали, не зная, как реагировать.
— Я уже, ребята, десять лет отсидел в собачьем ящике, больше не хочу, — спокойно пояснил он.
Значит, его снова что-то в нас насторожило! Я возмутилась про себя, ожидая ответа Николая. Ведь столько было положено труда!
Лицо Николая помрачнело. Однако, вздохнув, он сказал только: «Что ж, ничего здесь не поделаешь!»
Теперь стало понятно, почему, приехав к Шевчуку в прошлую субботу, мы обнаружили на двери большой замок. Конечно же, хозяева не могли быть на базаре или где-то в гостях в такой день. Значит, они все-таки собирались на богослужения, но скрывали это от нас!
— Не будем больше навязываться людям, — сказал Ростислав, когда мы понуро брели назад по сорок второму кварталу. Было грустно, что лишились этого единственного в Караганде знакомства, которое, как мы думали, перерастет в настоящую дружбу и выведет нас на других единоверцев в этом городе.
На автобусной остановке нам неожиданно встретилась Верочка.
— Здравствуйте! — воскликнула она радостно, но тут же смущенно замолкла. Потом устремила на Николая пристальный и какой-то почти обиженный взгляд и сказала нерешительно:
— Вы не можете, Николай, показать мне… Ну, давеча, когда вы пили у нас чай, то расстегнули пиджак, а во внутреннем кармане была такая книжечка… маленькая.
— Какая книжечка? — Николай резко поднял бровь.
— Ну, такая, красная.
— Зачем она вам?
Тишина. Верочка вздохнула.
— Посмотреть.
Николай, пожав плечами, засунул руку под свое заснеженное пальто и вытащил маленькую книжицу в красном переплете. Это было от руки переписанное сочинение Е. Уайт «Путь ко Христу».
Верочка быстро пролистала книжечку и сморщила лоб, размышляя.
— Это вы писали? Вы сами? — спросила она, как следователь.
— Сам. А что?
— Дайте мне эту книжечку на один день. Буквально на один день.
«Карту мы уже отдали», — подозрительно подумала я.
— Да берите, — пожал плечами Николай, — отчего вы так разволновались?
— Я ничего, — она машинально заправила в беретик русые завитушки. — Приходите еще, я вас прошу. В следующее воскресенье!
И девочка бегом бросилась домой с книжечкой в руках.
— Ничего не понимаю, — сказал Ростислав, провожая ее глазами.
* * *
Пожалуй, далеко не все люди хорошо разбираются в современном искусстве. Этим я утешаю себя, глядя на картину какого-нибудь художника-абстракциониста. Но понять ее все-таки пытаюсь. В таких картинах большую роль играет название. Если написано, скажем, что эти черные и желтые пятна, припорошенные чем-то блестящим, называются «Ожидание», то и правда, присмотревшись, начинаешь ощущать, как томительно тянется время.
Мне всегда были близки реалистические сюжеты и в живописи, и в литературе. Наверное, это признак не очень развитой фантазии. Ясное дело, любому понравится «Утро в сосновом лесу», а вот «Черный квадрат» надо чувствовать. Естественно восхищаться Пушкиным, а Хлебникова надо понимать, как говорят.
Об этом я мимоходом думала, направляясь в гости к своей новой знакомой, художнице, которая не раз выставлялась у нас в городе. Я немного беспокоилась, что увижу у нее дома какую-нибудь не совсем понятную для меня геометрию и не сумею сразу же искренне восхититься, а это невежливо.
Мою художницу звали Лианой. На вид ей было лет сорок пять. Линии времени зримо обозначались на ее лице, но магнетически прекрасные темные глаза и губы самого тонкого, прихотливого рисунка искупали все. Издалека Лиана напоминала статуэтку в стиле арт-деко, статуэтку, которая невзначай принимала картинные позы. В разговоре она все время улыбалась, медленно растягивая губы, медленно опускала и поднимала ресницы и так же медленно курила сигарету, слегка морщась, будто делала это по необходимости. Впрочем со временем возникало ощущение, что она все делает в виде некоторого одолжения нашему бренному миру.
Познакомились мы так: в один прекрасный день эта высоко художественная женщина появилась в кабинете моего начальника, с которым она дружила и иногда заходила поболтать. Обнаружив, что я новая помощница Нессиса, она долго и внимательно созерцала мои пальцы, прыгающие по клавиатуре печатной машинки, поблескивающую от долгой носки кофточку с круглыми пуговками у горловины и объемную косу, благодаря тяжести которой я всегда высоко держала голову. Лиану очень удивило, что мне уже больше двадцати лет.
— Почему ты не красишься? — спросила она, когда мы немного разговорились.
В ее устах «ты» в мой адрес звучало абсолютно естественно. Я пожала плечами.
— Нет, ты очень мило выглядишь, не подумай, что это упрек, — ее голос звучал сладко и как будто слегка участливо. — Просто я люблю цвет. Тебе бы пошла помада типа «испанский коралл».
Она присела на подоконник и стала задумчиво смотреть в окно. Потом проговорила грустно и отстраненно:
— Здесь мало красок. Хочешь увидеть совсем другой мир?
Я деликатно прекратила стучать, но она молчала. Мне показалось, что эта женщина как-то по ошибке оказалась в стенах учреждения, изучающего здоровье шахтеров.
— Знаешь, — она медленно отвела взгляд от окна и устремила его в мою сторону. — Я сразу почувствовала в тебе что-то нестандартное. Приходи ко мне в гости, если хочешь.
И она написала мне адрес, выдернув листок из пачки с писчей бумагой. На ее указательном пальце величаво покоился аметистовый перстень-камея.
О том, что она художница, я узнала от Нессиса. Ее родители были ссыльные немцы. Вообще в Караганде после отсидки на свободном поселении жили самые разные люди. Караганда была как Ноев ковчег. В средних школах встречались преподаватели с докторскими степенями. Николай познакомился даже с каким-то белорусским писателем.
