Пауза.

Конечно, мы проходили по истории средних веков Реформацию, но из материала учебника и рассказов Ксении Саввишны у меня сложилось впечатление, что Мартин Лютер был какой-то революционер наподобие Чернышевского. Я предпочла это не высказывать.

— Знаешь, — сказал Ростислав, — все началось с эпохи Возрождения. Все устали от церковного контроля, от вмешательства церкви во все сферы жизни. У итальянцев протест был светский — долой клерикальные ценности, найдем новые идеалы, например в классической античности. В результате из этого итальянского гуманизма выросли атеизм и французская революция. А вот немецкий гуманизм пошел другой дорогой. Не против Бога, а к Его новому пониманию. Перевести Библию и дать ее народу! Так и возникла Реформация. Кроме Лютера, появились Кальвин в Швейцарии, Уиклиф в Англии. Некоторые страны стали целиком протестантскими, другие остались католическими. Католическая реакция яростно боролась с протестантами, но остановить процесс уже было невозможно. Протестантизм со своим принципом Solo Scriptura — только Священное Писание — породил много разных вероисповеданий, объединенных общим движением мысли, которое можно назвать ad fontes — к истокам!

Таким образом, Нина, сегодня христианство существует в трех формах: православие, католичество и протестантизм. Ты можешь справиться об этом у Владыки Гурия. Да-да, спроси его: «Кто такие протестанты?» Он, конечно, вздохнет, но признает, что тоже христиане. Знаешь, отношение нашей церкви к протестантам можно сравнить с отношением наследника большого состояния к где-то далеко живущему кровному родственнику, который тоже на наследство имеет право. О брате этом раньше никто ничего не слышал, а если и слышал, то одни небылицы. Если спросить наследника в лоб, прямо: «Ты один или у тебя есть брат?», то он скажет, нехотя: «Ну, есть. Да только он такой-сякой, понимаете…»

Следующие несколько секунд мимо нас грохотал трамвай, и я сосредоточенно смотрела на вертящиеся рядом железные колеса, из-под которых порой вылетали длинные рыжие искры. Вот так! Реформация. Протестанты. Как-то я об этом раньше не задумывалась серьезно. Сесть в трамвай и уехать?

— Ну, и… — сказала я, когда трамвайный хвост скрылся за поворотом. Это был самый крутой поворот на всем маршруте, и мне всегда бывало страшновато проезжать его. Первый вагон резко со скрипом дергался вправо, а второй как будто собирался ехать прямо, но потом, к счастью, тоже сворачивал.

— Ну, и! — улыбнулся Ростислав, — я все это к тому, что, пожалуй, можно спорить об особенностях каждой из этих трех форм христианства, но отказывать в праве существования ни одной из них нельзя. И совсем не логично в России называть протестантов сектантами, если во всем цивилизованном мире их называют все-таки протестантами. Потому что сектантство не там, где иначе толкуют Библию, а там, где во имя какой-то сомнительной идеи делаются страшные вещи. Когда протопопа Аввакума сжигали за то, что двумя перстами крестился, а не тремя, вот это было по-сектантски. Согласна?

Слушая его, я вспомнила роман Толстого «Воскресение». Нехлюдов, кажется, ходатайствовал по делу каких-то сектантов, сосланных в каторгу за то, что они собирались по избам и читали Евангелие. Все это было печально и непонятно, и я молчала.

— Но если уж так непременно людям хочется, — закончил Ростислав, — пусть называют мою церковь сектой. Меня это пугало не остановит. Я не ворона.

Он замолчал. Молчала и я. Каждый из нас шел со своей правдой в душе. Но разойтись в разные стороны наши дороги не могли, потому что в главном, в том, что было важно для Павла, для Августина, для Лютера и всех воистину верующих людей всех веков, мы были едины.

Да, спокойная жизнь мне теперь не предвиделась.

Лежа на диване в маминой комнате, я лениво перелистывала страницы потертого учебника истории для высших учебных заведений. Было время летней сессии в институте, но мне как-то особенно не хотелось заниматься подготовкой к экзаменам, и вообще я не могла настроить ход своих мыслей на периоды раздробленности Руси и ее объединения в целостное государство. Моим мозгам и без экзаменов хватало загрузки!

Мама ушла к Кирилловне, с которой собиралась поговорить начистоту по поводу поведения Пети. Повод, действительно, был серьезный. Петя проштрафился, нагрубив священнику, и его позиции в качестве регента любительского хора очень пошатнулись. В случае Петиной отставки возглавить хор, вполне вероятно, могла именно мама. А это означало не только авторитет и власть в ее кругу, но и солидную прибавку к зарплате. Страсти кипели.

Я довольно долго читала, и легкая резь в глазах стала поводом отложить книгу в сторону и задуматься о Ростиславе. Мы договорились, что он зайдет в семь часов.

Мне пришло в голову, что без него моя жизнь была какой-то… ненастоящей. Несмотря на противоречивые чувства, которые во мне вызывала мысль о выбранном им пути, я была рада, что встретила этого человека.

В семь с небольшим в дверь позвонили. Я соскочила с дивана и босиком побежала открывать. Он принес цветы, похожие на ирисы, только очень миниатюрные, лиловые с оранжевой сердцевиной.

— Это вам с мамой. Как ты думаешь, понравятся Анне Ивановне?

— Д-да, — ответила я неуверенно, — и мне очень нравятся!

В вазочке из синего стекла на подоконнике они смотрелись просто чудесно.

— Присаживайся, — я показала рукой на диван, — мама ушла к Кирилловне.

— «Завершение объединения русских земель. Присоединение Новгорода», — прочел Ростислав, поднимая с дивана раскрытый учебник. — Как успехи?

— Оставь, — махнула я рукой, — меня от этого в сон клонит.

— В сон? — он рассмеялся, — я бы сказал наоборот: «О, сколько жизни было здесь, невозвратимо пережитой…». Ты хоть запомнила, в каком году Новгород потерял самостоятельность?

— В 1478.

— Умница! Вот мы давеча говорили о Реформации и ты спросила, почему же ее в России не было. Знаешь, в истории любого народа бывают периоды всплеска религиозного чувства, живейшего интереса к вере, когда, кажется, повсюду о ней толкуют. У нас тоже такое было. Начиналось все в Новгороде. Там два священника, Дионисий и Алексей, дали толчок новым взглядам. Они отрицали монашество, монастырское землевладение и даже посерьезнее вещи высказывали. И слово их имело большой успех, слушать его шли толпы простого народа. И не только простого — симоновский архимандрит Зосима, и дьяк посольского приказа, то есть министр иностранных дел, Федор Курицын, и мать наследника престола Елена и сам великий князь Иван III — все были увлечены новым учением. К концу восьмидесятых годов последователей у него находилось множество и в Москве, и в Новгороде, и в Пскове, и в сопредельных областях. Чем тебе не Реформационное движение? Вокруг Федора Курицына образовался кружок, состоявший из наиболее передовых и образованных членов общества. Они сделали перевод Библии на славянский язык задолго до появления известной Геннадиевской Библии, они писали религиозные трактаты, излагая свои взгляды на понимание христианства. Фактически, эти люди разрушили стереотипы древнерусского мышления, которому была чужда идея критического анализа. Естественно, монастыри не могли мириться с тем, что происходит. Почти все земли новгородского владыки были конфискованы, пострадали и многие церковно-монастырские вотчины. Надо было спасать себя! Появилась идея о том, что учение принес на Русь жид Схария. При том, что вольнодумцы принимали все десять заповедей, включая субботнюю, назвали «жидовским». Это логично. В те дни, когда науку называли «латинством», можно было и десятисловие назвать его «жидовством»! После Собора 1504 года, осудившего еретиков, начались казни…

Я слушала Ростислава и припоминала, что об этом же движении «жидовствующих», кажется, упоминалось в том памятном разговоре Гурия с Михеем и Иоанном в библиотеке. Впрочем, церковные историки всегда уделяли внимание этой «новгородско-московской ереси».

— Но ведь они не признавали божественность Иисуса Христа! — сказала я, повторяя то, что читала в книгах.