Вот и привал. Устроившись возле костра, я прикрыл рукой покрасневшие, слезившиеся глаза. Я чувствовал, что нестерпимое сияние Великой Белой Зимы скоро меня доконает. Уж коли мне приходилось тяжко, то что говорить о несчастном Квасире с его единственным здоровым глазом? Я вновь и вновь проклинал себя за то, что был недостаточно внимателен к побратиму и пропустил признаки грозной болезни.
Из оцепенения меня вывели голоса товарищей. Они оживленно что-то обсуждали и тыкали пальцами на юг, туда, где в месте слияния двух рек — Дона и его притока под названием Донец — стояла Белая Вежа, в прошлом хазарский Саркел. Там в небо поднимались желтоватые струйки дыма, и на их фоне четко выделялась темная фигурка одинокого всадника.
— Что за храбрец разъезжает в одиночку? — проворчал Финнлейт. — Может, подстрелить его, когда приблизится?
— Здесь место открытое, все как на ладони, — возразил я. — Следовательно, он видит нас не хуже, чем мы его. Тем не менее непохоже, чтоб он выглядел напуганным…
— Ну, это легко исправить, — заметил Финн, однако не двинулся с места.
Мы молча наблюдали за приближавшимся всадником. Затем внезапно подал голос Коротышка Элдгрим.
— Здесь холодно, — пожаловался он.
— Я знаю, — мягко ответила Тордис. — Ничего, потерпи. Скоро согреемся.
Коротышка стоял неподвижно, лишь изредка моргал голубыми глазами. Со стороны его можно было принять за бесформенный куль одежды. Я вспомнил, как в первый миг все кинулись снимать с себя плащи и туники и навьючивать их на Коротышку. Всем так хотелось видеть его согревшимся и довольным, словно человек этот являлся нашим общим талисманом. Никогда не забуду, как Тордис сняла с него старую рваную рубаху и ахнула. Затем развернула Коротышку кругом, чтобы показать мне его спину. То, что я увидел, заставило меня отшатнуться. Его спина представляла собой скопище черных ожогов в виде крохотных распятий. Некоторые ожоги успели зарубцеваться, иные все еще кровоточили. Все вместе они складывались в большой крест, перекладины которого располагались вдоль позвоночника и лопаток. Теперь мне стало ясно, каким образом Мартину удалось выудить сведения из дырявой памяти несчастного Коротышки.
— Ну, попадись мне снова этот монах, — сквозь зубы тогда проговорила Тордис.
Сейчас она хлопотала возле Элдгрима, пытаясь навертеть ему на голову свой шерстяной плат. Тот неуклюже отмахивался и сердито ворчал:
— Перестань суетиться, женщина! Мне и без того хорошо.
Он потопал ногами, чтобы согреться, и бросил на меня жалобный взгляд.
— Обжора потерялся где-то по дороге, — сказал он, затем помолчал и растерянно добавил: — Руны.
— Все в порядке, — успокоил я его. — Я нашел Обжору.
Коротышка улыбнулся с довольным видом. Затем снова встрепенулся:
— А где Эйнар и остальные? Хотя нет, подожди… их же нет… Прости, Орм, я…
И снова пауза, во время которой Элдгрим болезненно морщился, очевидно, пытаясь что-то вспомнить.
— Ламбиссон, — проговорил он наконец. — И этот чертов монах… он так мучил меня, говнюк мелкий. Будь он проклят со своими расспросами! Все толковал о серебре и каких-то рунах…
Голос его прервался, из груди вырвалось рыдание. Коротышка плакал, словно маленький ребенок. Тордис привлекла его к себе и заботливо укутала своим плащом.
— Что дальше? — требовательно спросил Гизур. — Мы собираемся вернуться в гробницу? Как насчет нашего серебра?
Сам я знал, что мы никогда туда не вернемся и о сокровищах можно забыть. Но не стал говорить об этом людям. Равно как не стал объяснять, откуда я это знаю. У меня было такое чувство, будто я забыл что-то очень важное… оставил лежать на том заснеженном острове. Впрочем, я догадывался: это тоска по моему утраченному мечу. Он так долго был частью меня — и вот теперь исчез. Я переживал потерю так, как если бы лишился руки или ноги… Но никогда — ни тогда, ни впоследствии — не считал, будто заплатил слишком высокую цену за возвращение побратима. Улыбка Коротышки, ласковый взгляд его голубых глаз того стоили…
— Квасир и Торгунна, — напомнил я Гизуру, и тот горестно покачал головой.
— Вот так всегда, — проворчал он. — Не успеем освободить одного, как потеряем двух других…
Однако Гизур и сам понимал, что все пустое. О чем говорить, если нашему побратиму требуется помощь? Кроме того, он наверняка утешался мыслью о том серебре, что увез с собой князь Владимир. Я нисколько не сомневался, что Обетное Братство считало то своим по праву.
Тем временем всадник приблизился настолько, что Финн узнал его.
— Да это Морут! — воскликнул он.
Теперь уже и мы могли разглядеть маленького хазарского следопыта. Он ехал на своем неуязвимом мохнатом коньке, а в поводу вел еще одного — тоже невысокого, с короткой жесткой гривой. Морут остановился немного поодаль и подождал, пока мы не спеша подойдем к нему.
— Хейя, недомерок! — приветствовал его Финн.
Хазарин сдержанно кивнул, настороженный таким приемом. Поскольку он открыто приехал к нам, я решил дать ему возможность высказаться.
— Юный князь уже в Саркеле, — объявил Морут. — Вернее, не совсем в крепости. Ее защитники не впустили новгородского князя, так что покуда тот разместился в прибрежном поселении. Сейчас они заняты поиском лодок и разгрузкой телег.
— Но крепость откроет ворота для князя? — спросил я.
Морут покачал головой, скривив потрескавшиеся губы.
— Они сделали глупость, послав вперед Абрахама. Хотели, чтобы тот заблаговременно договорился с защитниками крепости. Но у нашего Абрахама свои планы на Саркел. В двух днях пути отсюда находится киевская дружина во главе с Свенельдом и его сыном. Если им ничего не помешает, скоро они будут здесь. А помешать им может лишь одно: если река на подступах к Саркелу снова замерзнет. Тогда им придется покинуть свои лодьи и идти пешком.
Это были важные новости. Оставалось выяснить, насколько они достоверны. Я поинтересовался, откуда Морут получил эти сведения, и хазарин пожал плечами.
— Тин был с ними, — сказал он. — Киевляне плывут по реке в своих больших тяжелых лодках, но лошадей у них всего две. Одну из них они дали Тину и отправили вперед разузнать положение дел в Саркеле. Я повстречал его возле крепостного рва.
Значит, Тин. В душе я проклинал маленького булгарина, ибо понимал: распростившись с нами, тот направился прямиком в Киев и рассказал все, что знал.
— Так и было, — подтвердил Морут. — Но это не важно, потому что до него там уже побывал Мартин. Ему чудом удалось выбраться из степи и добраться до людей. Он был в ужасном состоянии: чуть не умер от холода и голода. Люди Ярополка спасли ему жизнь, а взамен он все им рассказал. Так что монах жив-здоров… правда, лишился одной ноги.
Чертов Мартин! Финн злобно зарычал, тряся головой.
— Эх, Орм! — сказал он. — И что ж ты не убил его тогда, в Бирке?
Я и сам уже не раз о том пожалел. Но все это было так давно, что почти испарилось из памяти — как след дыхания испаряется с поверхности клинка.
— И что же Тин? — спросил Гирт (очень своевременный вопрос, мне и самому следовало его задать).
Морут посмотрел на Гирта без всякого выражения, затем перевел взгляд на меня.
— Вам известно, что мы никогда не были с ним дружны, — медленно проговорил он. — Он рассказал мне все, что я хотел услышать. А после того я расплатился с ним за оскорбления. Лошадь, которую вы видите, прежде принадлежала ему.
Все молча восприняли эту новость, но в глазах своих побратимов я заметил новый блеск уважения к маленькому гладколицему хазарину. Впрочем, я тут же забыл о Моруте, поскольку голова моя была занята мыслями о Свенельде и его сыне. Скорее всего, они еще ничего не знают о печальной участи, постигшей их гонца. Следовательно, будут ждать его возвращения. Опять же, лошадей у них нет, значит, как и нам, им придется топать пешком через заснеженную степь. По всему выходило, что день-другой у нас в запасе есть…
— Абрахам надеется захватить власть в крепости и никого в нее не пускать, — между тем рассказывал Морут. — По мне, так он делает большую глупость. В Саркелском гарнизоне сейчас больше славян, чем хазар. Недаром же и саму крепость теперь именуют Белой Вежей. Абрахам этого не понимает, он слишком ослеплен мечтами о былом величии хазар. Он, конечно, может склонить на свою сторону защитников крепости, но для того ему придется рассказать про серебро Аттилы. Уверен, в конце концов он так и поступит.
