Несмотря на все свое раздражение и недоверчивость (например, хозяин пражского трактира кажется «добрым человеком», но поверить в это видавшему виды путешественнику очень сложно, он ждет подвоха и, не дождавшись, удивляется и специально сообщает о своей радости), Фонвизин способен на душевные порывы. Бедная девушка, страдающая тем же недугом, что и он, вызывает у супружеской пары сочувствие и жалость. По словам Фонвизина, «мы подали ей сколько могли милостину, и я был бы рад везти ее с собою в Карл-Сбад, если бы имел надежду к ея излечению». Правда, на фоне безнадежно больной юной особы верящий в свое скорое исцеление Фонвизин выглядит не так ужасно, и остается лишь предполагать, какие чувства, кроме жалости, вызвала у него несчастная больная.
В Карлсбаде, где Фонвизин рассчитывает быстро выздороветь, люди кажутся ему весьма привлекательными: своего врача Груббера он называет «знающим доктором и весьма добрым человеком», квартирную хозяйку — «старушкой очень честной», которая «лишнее взять за грех почитает», а с семейством своего нового знакомого силезца майора Массова прощается «со слезами, ибо люди весьма добрые». Даже игрой новой пражской труппы, представлявшей в Карлсбаде комедию «Разум и легкомыслие», Фонвизин остается доволен. И не только ею: в тот же день, 23 мая / 3 июня 1787 года, знаменитый русский драматург «имел удовольствие слышать дочь фельдмаршальши Гартенберг, читающую очень хорошо моего „Недоросля“» (естественно, в немецком переводе). Себе же, как и в юности, Фонвизин кажется человеком чрезвычайно тонким и чувствительным: рассуждая о неизбежной разлуке с «нажитыми» в дороге друзьями, такими как «добрый приятель» и «честный человек» майор Массов, он замечает, что «всякое таковое разставание весьма прискорбно для чувствительнова сердца», а чуть позже, в июле 1787 года в Тренчине, будет «до слез тронут» сценой «нежного» прощания своих новых друзей.
Судя по всему, жизнь в Карлсбаде видится Фонвизину однообразной, но сносной. В своем дневнике он рассказывает о количестве выпитой им «эгерской воды», об увиденных похоронах, походах в комедию и неудачном падении со сломанного стула; он никого не ругает и ни на кого не жалуется, разве что на своего человека Семку, который в свое время испугал безумного Иоганна, а теперь, накануне отъезда из города, по словам рассерженного Фонвизина, «наделал мне грубостей и насилу согласился ехать». И тут же еще недавно донельзя раздраженный путешественник язвительно добавляет: «Он сделал нам ту милость, что не остался в Карлсбаде ходить по миру».
Совершенно о других, куда более серьезных проблемах Фонвизин рассказывает сестре Феодосии. Из его писем следует, что уже в начале мая путешествующая чета в который уже раз ощущает острую нехватку денег, «…истинно чем жить не имею», — сетует Фонвизин 3/14 мая; дело дошло до того, что добросердечная служанка «Теодора ссудила» своего несчастного хозяина «чем заплатить эскулапам». Без денег «избавиться» от Карлсбада он не может, а «писал ли граф Петр Иванович (Панин. — М. Л.) к наместнику белорусскому (Петру Богдановичу Пассеку. — М. Л.) и заняты ли деньги в Петербурге», не знает. Теперь все свои надежды Фонвизин возлагает на любимую сестру и просит ее в срочном порядке «как-нибудь достать» «тысячи три рублев» и «прислать как наискорее». В следующем письме, датированном 27 мая / 7 июня, карлсбадский пленник сообщает, что до сих пор не получил ответа ни от Панина (относительно перспектив скорейшего окончания тяжбы с недобросовестным арендатором бароном Медемом), ни от сестры (относительно занятых для него денег) и не знает, как ему «отсюда выехать». «Чтоб самому себе не упрекать, пропустя случай возвратить руку, ногу и язык, без чего истинно жизнь моя мне в тягость», Фонвизин намеревается после Карлсбада пробыть «три или много четыре» недели в Тренчине, оттуда проехать в Россию и в августе встретиться с милыми родственниками, однако «сие без помощи денег есть дело невозможное». Наконец 30 мая / 10 июня Фонвизин получает из Праги «банковых ассигнаций 1518» и днем отъезда из Карлсбада, куда теперь съехалось «людей превеликое множество» и где, по его признанию, «если б я здоров был, то было бы мне очень весело», назначает 2/13 июня 1787 года. В Вене, куда Фонвизин прибывает 9/20 июня, он встречается со своими знакомыми, Полетикой, Кудрявским и Цагелем, посещает графиню Малаховскую, которую описывает в тех же выражениях, что и киевскую перевозчицу: «старушка добрая, но личико измятое», и отправляет письма «к брату, к сестре, к графу через Клостерманова отца» (который, к слову сказать, в отсутствие сына вел все дела Фонвизиных, в частности, занимался распространением в России издания «Недоросля» в немецком переводе).
15/26 июня Фонвизины приезжают в Тренчин, где «бани, называемые Теплиц», по уверению знающих людей, значительно «действительнее баденских», заводят новые и возобновляют старые знакомства, принимают приглашения и «время проводят с приятностию». Фонвизин пребывает в прекрасном расположении духа, регулярно получает письма от друзей и близких и из них узнает обо всех семейных новостях, например «о пожаловании брата Александра Матвеевича (Дмитриева-Мамонова, кузена Фонвизина и фаворита императрицы. — М. Л.) гвардии майором». Судя по некоторым дневниковым записям, в Тренчине ему снова кажется, что исцеление возможно: 28 июня / 9 июля «после обеда почувствовал я, что хожу лучше», 30 июня / 11 июля «познакомился я с одною венскою девушкою, которая была точно в моем состоянии, но от здешних вод выздоровела», а 23 июля / 3 августа — знакомый «бодмейстер уверял меня, что я недели через 3 буду рукою владеть», и даже заключил на этот счет с русским путешественником пари. Наконец 24 июля / 4 августа, пройдя полный курс лечения, Фонвизин оставляет полюбившийся ему город и, совершенно растроганный, отправляется в обратный путь. «Выехал из Теплица со слезами, ибо все присутствующие принимали великое участие в моем состоянии», — отмечает он в своем дорожном журнале. Однако, несмотря на все предпринятые усилия, болезнь отступила лишь на время, и уже 28 июля / 8 августа, после случившейся накануне ссоры с неким «осмотрщиком», Фонвизин пережил «ужасную тоску», а 4/15 августа хоть и не ужасно, но снова «занемог». К несчастью, ожидаемого облегчения пребывание в Карлсбаде и Тренчине так и не принесло.
Как и во все время путешествия, по дороге домой ничего примечательного с Фонвизиными не происходит: «в местечке княгини маршалковой Любомирской» они останавливаются в комнате, «где недавно ночевал король Польской», Станислав Август Понятовский, очень давно, в середине 1750-х годов, влюбленный в будущую, а сейчас, в 1787 году, спешащий встретить нынешнюю российскую императрицу Екатерину II. В Бердичеве знакомятся с музыкантом и посещают ярмарку, в мытницкой корчме наблюдают драку хозяина с постояльцами, на российской таможне им «показывают» «всякое снисхождение и учтивость» — ничего любопытного, такого, что могло бы заинтересовать наблюдательного и насмешливого путешественника.
Как кажется, внимание возвращающегося домой Фонвизина привлекли лишь два происшествия: встреча с умирающим графом Скавронским, вероятно, Антоном Карловичем, родственником императрицы Анны Иоанновны и ее дочери Елизаветы Петровны, жалкое состояние которого произвело впечатление на самого Фонвизина, и сцена у дверей киевского трактира. 18/29 августа Фонвизины узнают о существовании в Киеве хорошей гостиницы и, приехав в город, намереваются ее разыскать. Неизвестный мальчик вызывается проводить семейную чету, и уже около самых ворот путешественников настигает давно их преследовавшая туча. «Молния блистала всеминутно, дождь ливмя лил, — рассказывает Фонвизин об этом неприятном приключении, — мы стучались у ворот тщетно, никто отпереть не хотел, и мы, стояв больше часа под дождем, приходили в отчаяние; наконец вышел на крыльцо хозяин и кричал: „Кто стучится?“ На сей вопрос провождавший нас мальчик кричал: „Отворяй! Родня Потемкина“. Лишь только произнес сию ложь, в ту минуту ворота отворили, и мы въехали благополучно. Тут почувствовали мы, что возвратилися в Россию». По Фонвизину, на своем опыте убедившемуся в магической силе самого имени Потемкина, лишь в этой стране родство с его однокашником способно заставить трактирщика проявить милосердие и пустить на ночлег страдающих от непогоды путешественников. Потемкина же находчивый мальчишка-провожатый упоминает не столько из-за общероссийской славы прославленного временщика, сколько из-за хорошего с ним знакомства киевлян. В начале 1787 года, когда Екатерина предпринимает свое известное путешествие в Крым, Григорий Александрович Потемкин ожидает ее в Киеве, а затем в течение без малого трех месяцев (во все время пребывания императрицы в Киеве) живет в Киево-Печерской лавре. В апреле 1787 года Потемкин оставил город, а в августе, как понял переменчивый хозяин постоялого двора, в него приехал кто-то из его родни. Может ли киевский трактирщик оставить без крова таких влиятельных гостей?
